***
Они уже едут в машине, когда он объясняет ей детали дела. Утро близится к полудню, и на улице становится тепло, но в салоне ощущается та сухая, искусственная прохлада кондиционера, от которой кожа Скалли вечно покрывается мурашками и сохнут носовые пазухи. Жужжание по радио становится статичным гулом по мере того, как они удаляются от округа Колумбия, и Малдер наугад жмет кнопки, пытаясь уловить сигнал. Он выглядит счастливым, с тем возбужденным выражением щенка, которое бывает у него, когда они берутся за новое дело. «Выходи играть, Скалли!» — так бы он мог сказать, постучавшись в ее дверь на рассвете, чтобы взять ее в очередное фантастическое приключение. По пути Скалли читает материалы дела. Сверху лежит письмо, в котором раскрываются лишь общие черты. В нем есть все признаки письма сумасшедшего, включая СЛОВА ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ, чрезмерное использование восклицательных знаков!!!!!, а также резкий и не особо удачный сарказм в тех местах, где упоминается действенность органов власти, с которыми ранее взаимодействовал автор. ФБР получает такие письма целыми грузовиками. Их присылают люди, которые считают, что высадка на Луну была сфальсифицирована, что правительство экспериментирует с лучами контроля над разумом, и что Джон Кеннеди жив-здоров и где-то тусуется с Элвисом. Люди, которые думают, что президент умер и его подменили на двойника с промытыми мозгами (теория, несомненно, появившаяся в результате просмотра «Маньчжурского кандидата» и «Уикенда у Берни» под действием метамфетамина). Люди, которые подозревают своих соседей в том, что они — засланцы КГБ, не понимая, что холодная война закончилась, СССР развалился, и большинство бывших советских чиновников теперь заняты тем, что стоят в очереди за пособием по безработице. Скалли подозревает, что данное конкретное письмо было первоначально прочтено одним из их старших, разумных коллег и тут же выброшено в корзину под названием «безумная работка», куда в итоге отправляются такие письма. Откуда, несомненно, его и выудил ее небезызвестный безумный напарник. В письме рассказывается о двух убийствах в городишке Литтл-Со, расположенном в нескольких часах езды от Вашингтона. К нему прилагаются газетные вырезки, описывающие оба преступления: первое — убийство местного школьного психолога, Сандры Ортон, второе — Дэниела Рейнольдса, помощника шерифа, которому было поручено расследовать убийство миссис Ортон. Оба были найдены зарезанными. Убийства произошли с разницей всего в несколько дней, в городке, не видевшем убийств уже долгое время. Поэтому, разумеется, анонимный составитель письма подозревает нечестную игру сверхъестественного характера. Не вампиризм, слава богу, несмотря на наличие колотых ранений острыми предметами, а скорее колдовство и сатанизм. Автор даже предлагает подозреваемого, девочку-подростка по имени Арлин Бейкер, которою он называет «странной» и «жутковатой» — по всей видимости, белая ворона в родной школе — и которую, как чувствует написавший, власти не рассматривают в качестве подозреваемой из-за такой глупости, как отсутствие мотива, возможности и какой-либо мыслимой связи, если не считать обычного знакомства, с двумя жертвами. Скалли поджимает губы, делает глубокий вздох и с тоской смотрит в окно машины. — У тебя снова лицо скептика, — говорит Малдер, бросая взгляд в ее сторону. — Я узнаю его мгновенно, хотя оно неотличимо от твоего обычного лица. — Вовсе нет. Мне просто любопытно, как сильно бы я пострадала, если бы выкатилась из машины как в «Ангелах Чарли». Малдер улыбается. — А если серьезно, что думаешь? — Малдер, думаю, я уже знаю, что было бы. Он кивает в ответ и получает оплеуху, как знает, заслуженно. — Нужно только держать всех подальше от ведра со свиной кровью, и, думаю, все будет хорошо, — говорит она. Малдер использует эту возможность, чтобы обсудить суть дела, и пытается направить ее мышление в нужное русло. Довольно странный всплеск убийств без явного подозреваемого. Местные власти разводят руками. Опыт и ресурсы ФБР могут оказаться ценными. И разве не для этого они здесь? Чтобы протянуть руку помощи тому, кто в ней нуждается? Помочь своим товарищам? Скалли приходится остановить его, прежде чем он успевает пуститься слишком далеко по тропе рассуждений о безвозмездной помощи и щедрости ФБР, ведь большая часть пути уже пройдена, а машина и мотель оплачены, да и не то чтобы у нее есть дела поважнее, так что можно заняться и этим. Все это могло бы ее раздражать, и часто так и происходит: его безрассудная привычка прыгать раньше, чем он смотрит под ноги, его самонадеянность, когда он тащит ее за собой, принимая согласие раньше, чем просит его. Но под этим она питает огромную нежность к своему напарнику за то, что тот всегда дает надежду этим людям. Система и общество нередко насмехаются над ними, относятся к ним со снисхождением или презрением. Но Малдер действительно слушает их и дает почувствовать себя услышанными. Это, должна признать Скалли, требует определенной щедрости духа. Она восхищается в нем этим так же, как восхищается широтой его взглядов и способностью выходить за рамки общепринятых представлений. И хотя многие их этих дел заканчиваются противоречием и тщетностью, они не бывают скучны. Да и ее собственная строгая приверженность научным методам редко дает ответы на вопросы, возникающие в случаях, которые они расследуют. В глубине души она знает и признает, что, вечно следуя правилам, вперед не продвинуться. Малдеру обычно удается не бросать ей в лицо этот факт, подобно тому, как супружеские пары знают, как не наносить друг другу удары по самым чувствительным слабым местам, по самым тщательно охраняемым страхам. В этом, как и во множестве другом, они стали похожими на двух супругов. Они едут по извилистой проселочной дороге, мимо, как океанские волны, катятся плоские холмы и неглубокие долины. Деревья начинают наряжаться к осени: дубы, клены и березы надевают желтый, оранжевый, красный, всплывая, как морская пена, меж зеленых валов. Скалли наблюдает, как линии электропередачи на столбах по обе стороны дороги качаются вверх-вниз, вверх-вниз, тем завораживающим, гипнотическим образом, который она помнит с тех пор, как ребенком лежала в заднем кузове семейного автомобиля, плечом к плечу с Мелиссой, и смотрела в запыленное окно, видя только линии электропередачи и солнце с облаками, и представляла, что плывет, свободная, отвязанная от земли, навстречу неизведанным пространствам. Они заняты тем, чем заняты обычно в подобных поездках. Скалли просматривает дело, упорядочивая документы и делая пометки на полях. Малдер использует возможность послушать чудны́е, разношерстные радиопередачи, которые обычно недоступны дневным слушателям округа Колумбия. Как, например, евангелистов, которых он высмеивает в непрерывных комментариях одновременно с их напыщенными проповедями, то и дело поглядывая на напарницу, чтобы посмотреть, оценила ли она его шутки, проверить равновесие между весельем и раздражением. Или музыку в стиле кантри и вестерн, которая, как он иронично утверждает, ему нравится, но Скалли подозревает, что она приходится ему по вкусу совершенно искренне, ведь, по сути, это Малдер в двух словах — слой иронии, накинутый поверх чего-то до боли серьезного. Что-то твердое, скрывающее что-то мягкое, как леденец с жевательной резинкой внутри. — Так какой ты была в старшей школе? — спрашивает он спустя какое-то время, прерывая ее молчаливый внутренний диалог. — О боже, — она издает печальный смешок и смотрит в окно. — Серьезно, к какому типу ты относилась? — «Типу»? — Да. Будь ты персонажем «Клуба “Завтрак”», кем бы ты была? Она закатывает глаза и решает не участвовать в разговоре. — Если не скажешь сама, я буду вынужден предположить, что ты была «Безнадежным случаем». Она скептически приподнимает бровь. — «Принцессой»? — Ну это уже гендерный эссенциализм с твоей стороны. — Ответь на вопрос, Скалли! — Он бьет ладонью по рулю, изображая, как может, «Преступника». — С чего ты решил, что я была одной из девушек? Может, я была «Спортсменом». — Ну да, при росте полтора-то метра. Только если в твоей школе не было румынской команды по гимнастике, — фыркает он. Скалли пытается злиться, но не получается. Она никогда особенно не злится его шуткам. Если бы злилась, знает, что он бы прекратил. — Ну а кем был ты? — спрашивает она, пытаясь увести его со следа. Он улыбается, как Пак, который потирает руки, готовясь устроить проделки. — Только не говори, что был «Спортсменом»? Он ухмыляется и с ложной скромностью кивает. Вполне логично. Высокий и подтянутый, широкоплечий, привлекательный. Она видела эту картину, какой бы странной она ни была. Мадлер, влившийся в общество сверстников, принятый и даже популярный. Ей приятно думать о нем как о вечном наблюдателе со стороны, этаком измученном романтическом герое, прекрасном мальчике с раненой душой из мрачного романа Бронте, чей образ она порой любит ему приписывать. Но, исходя из личного опыта, она знает, что это неправда. Когда-то в нем было сияние. Он поступил в Оксфорд, был завербован ФБР и готовился стать лучшим специалистом по профилированию. Протеже. Золотой мальчик, которому суждено вершить великие дела. Но потом он наткнулся на «Секретные материалы», и нечто саморазрушительное затикало в его сознании. Она часто вспоминает их первую встречу — что она подумала о нем, впервые увидев в том подвале, окруженного зловещими плакатами и вырезками на стенах. Она знала его только по слухам о его репутации и не представляла, чего ожидать от этого человека при личной встрече, и была поражена тем, насколько он молод и красив. Он прочел ее университетскую дипломную работу и пошутил над ней ровно настолько, чтобы очаровать ее, а не рассердить. Затем встал, приблизился и навис над ней, и это зажгло что-то первобытное в ее мозгу, как с ней всегда случается при встречах с высокими мужчинами, когда ей просто хочется, чтобы ее схватили в охапку и потащили обратно в пещеру. Но она быстро разграничила свое влечение к нему, ибо потворствовать ему не было смысла, а для Скалли эмоции нужно рассортировывать и убирать подальше, чтобы их можно было лучше нейтрализовать, сделать безвредными и предсказуемыми. И в конце концов это оказалось не так уж и сложно, потому что вскоре она сочла его слишком чудаковатым, чтобы поддерживать к нему хоть какое-то влечение. Но затем между ними возникла настоящая нерушимая связь, созданная настоящей красотой Фокса Малдера. Его чудаковатость, его блестящий ум и нестандартный взгляд на мир, его неумолимая готовность верить. Все это столкнулось с ее собственным мировоззрением, открыло ей глаза и дало точильный камень, о который можно было заточить свой ум. За внешней привлекательностью скрывалась истинная сила притяжения, которой он сумел воздействовать на ее сердце и разум. Даже сейчас ее поражает, как за относительно короткий срок им удалось так хорошо узнать друг друга, узнать по-настоящему, до глубины души. Вот почему ее немного задевает то, что он не знает, кем она была, ведь они знают друг друга и не нуждаются в вопросах и ответах. Очевидно же, что она была «Умником».***
К тому времени, как они подъезжают к мотелю, воздух начинает наполняться полуденной прохладой. Легкий ветерок разгоняет по земле опавшую осеннюю листву. Но в чистом, голубом, как в книжках с картинками, небе солнце светит по-прежнему живо и ярко, отражаясь от асфальта полупустой парковки и превращая битум и гравий в алмазную пыль. Мотель в форме буквы «L» расположен у вечнозеленой поляны и мало чем отличается от потока одноэтажных строений, часто посещаемых ими за годы полевой работы. Тот же автомат с напитками у входа, украшенный красно-белой эмблемой «кока-колы», та же россыпь пикапов и внедорожников вперемешку с более невзрачными «седанами». Те же зарешеченные окна, завешенные, словно глаза веками, теми же монохромными шторами, которые, без всякого сомнения, прячут от внешнего мира все тех же одиноких людей, живущих своей маргинальной или граничащей с преступностью жизнью. Выходя из машины, Скалли замечает двух подростков, прислонившихся к покоцанной серебристой «тойоте» и передающих друг другу косяк. Их редкая растительность на лице и угловатые конечности наводят на мысль, что парни играют в «тяни-толкай» с половым созреванием. Оба застывают и отбрасывают косяк при виде двух чужеземцев, этих инопланетян в темных костюмах и солнцезащитных очках, с их неулыбчивыми лицами, словно говорящими: «Мы заняты важной работой». Пока они шагают по парковке, подростки провожают их взглядом, с восторженным и несколько благоговейным интересом, как если бы они наблюдали за жирафами, пересекающими луга, из кузова «ленд крузера». Малдер и Скалли проходят мимо нескольких семейств, состоящих их пререкающихся родителей и скучающих детей, а также более находчивых и отчужденных путешественников-одиночек, направляющихся к стойке регистрации. Администратор — рослая женщина средних лет, у которой есть склонность, присущая женщинам ее возраста, носить ту же прическу, которая была в моде в ее подростковые годы. Чересчур налакированная грива волос торчит из ее головы как дешевая пародия на Фэрру Фосетт. Вентилятор в углу зала гонит воздух в ее сторону: бумаги на стойке регистрации и плакаты на стене затрагивает рябь, но ее прическа остается совершенно неподвижной. Женщина одаривает их оценивающим взглядом, берет данные и регистрирует в мотеле. Явно не торопясь, она в ленивом, вялом темпе проверяет бронь в колонке журнала и вносит их имена в книгу регистрации; все это подчеркивает дзиньканье импринтера, похожее на звуки игрового автомата, когда она вставляет выданные им правительством карточки «Американ экспресс». Затем удаляется в заднюю комнату. Малдер тем временем разглядывает слегка помятые, подмокшие туристические брошюры на стойке. Викторианский музей кукол! Копия Ноева ковчега, сделанная полностью из палочек от мороженого! Круглогодичная декорация со сценой Рождества Христова, где дети могут попозировать с младенцем Иисусом! Малдер в восторге и толкает Скалли локтем, улыбаясь и кивая в сторону картинок. Наконец администратор возвращается и протягивает Скалли комплект ключей. — Эм, вообще-то мы бронировали два номера, — говорит Скалли. Женщина смотрит на нее, моргая. — Просто я подумала, что вы и ваш парень будете жить в одном номере. Скалли едва заметно напрягается. — Он не мой парень. Она практически чувствует, как Малдер улыбается у нее за спиной, забавляясь таким поворотом событий. А еще она почти что слышит, как шестеренки в его голове крутятся, формулируя дурацкую остроту, вроде: «Милая, как ты можешь говорить такое?» — Это большой номер, — продолжает женщина, не убежденная в правдивости ответа. — Да, но мы бронировали два номера, — повторяет Скалли, поднимая указательный и средний пальцы, чтобы нагляднее проиллюстрировать понятие цифры «два». Администратор смотрит на нее, затем бросает взгляд на Малдера. — Там есть диван. — Мы вместе работаем. Он мой напарник. Мы на задании, — объясняет она больше нужного безразличной работнице, которая глядит в ответ с пустым выражением лица и несомненно гадает, почему же эти двое все еще маячат у нее перед глазами. — Ладно. — Она протягивает Скалли еще один ключ. Скалли поворачивается и протягивает его Малдеру. Тот улыбается, счастливый. — Скалли, просто обещай, что мы можем остаться друзьями, — говорит он, притворяясь угрюмым, и вместе с тем умудряется выглядеть довольным собой. Она закатывает глаза. — Заткнись, Малдер.***
Полицейское управление округа Биг-Со расположено в двухэтажном кирпичном здании, в конце цепочки магазинов и местных деловых офисов, составляющих «центр» городка Литтл-Со. По соседству стоит парикмахерская, которая приложила все усилия, чтобы избавиться от признаков изнеженных, женственных заведений и присоединиться к мужскому воплощению «барбершопа». Есть даже старомодный столб возле двери, с красными, белыми и синими полосами, гоняющимися друг за другом по спирали в вечном гипнотическом движении, растворяясь в верхнем конце и снова появляясь в нижнем, как во временной петле. Через дорогу можно найти кофейню «Данкин Донатс», ее открытые окна и манящая флуоресцентная вывеска смотрят на двери полицейского участка в терпеливом, дружественном ожидании. Малдер представляет, как полицейские заходят туда по пути на работу или выходят, чтобы ответить на вызов. Вызовы те, конечно, не относятся к тем, что требуют срочности, которая могла бы помешать быстрой чашечке кофе. То, вероятно, вызовы о застрявшей на дереве кошке или украденном велосипеде. Малдер живет ради подобных дел, этих причудливых маленьких капсул времени из прошедшей эпохи. Времен колечек «Hula Hoops», кинотеатров на открытом воздухе, детишек, толпой набивающихся в телефонные будки, походов в кафе за молочным коктейлем и пряток под столом во время учений на случай падения бомбы. Времен, которые, как Малдер неохотно признает, вряд ли существовали за пределами старых передач, которые они с Самантой смотрели по родительскому телевизору и где могли укрыться от напряженной, немой странности, пронизывающей их настоящий дом. В тех передачах, где зрители за кадром всегда по-доброму смеялись над человеческими недостатками, а все проблемы решались за двадцать две минуты. В действительности, по его личному опыту, у таких городишек под причудливым и безупречным внешним видом всегда имеется подгнившая изнанка. Этот факт будоражит его, задействуя совершенно иной раздел разума, чем тот, который жаждет простоты и покоя его нереального прошлого, ту диаметрально противоположную часть подсознания, желающую доказать, что под видимостью нормальной жизни всегда скрываются тайны и ложь, только и ждущие, когда их откопают. В полицейском участке их встречает шериф Детвайлер. Он ведет их через кабинеты и знакомит с вводной информацией об участке, городе и округе. Как и подсказывало первое впечатление, событий здесь видят не много. Редкие стычки между соседями, мелкие акты вандализма от местных детишек, время от времени — кража почтового ящика или дорожного знака. Самое большое потрясение связано с именем Эрни Тремейна, местного пьянчуги: на следующий день после выдачи социальных выплат старина Эрни слишком усердствует в баре. Но два убийства за неделю? Шериф Детвайлер качает головой. Шериф проводит их в пустой кабинет и приносит материалы своего помощника Рейнольдса по делу Сандры Ортон, а также то, что им удалось собрать по делу об убийстве самого Рейнольдса. Сперва Малдер и Скалли просматривают дело Сандры Ортон, изучают фотографии и записи помощника шерифа с места преступления и собранные показания. Рейнольдс недалеко продвинулся в расследовании, если говорить о поиске подозреваемого. Женщина была в школе одна, когда это произошло. Никто из опрошенных не смог предположить мотив убийства. Ее не особо любили, но и явных врагов у нее не имелось. Никаких явных топоров войны, ждущих, пока их не зароют. Но, как и любой хороший детектив, имеющий хотя бы некоторый опыт оперативной работы, помощник шерифа Рейнольдс знал, что мотив не является краеугольным камнем расследования. Все начинается с обстоятельств, возможностей и вещественных доказательств — найти орудие убийства, конечно, было бы отлично, но Всевышний не всегда дарует нам такую милость, — и как только список подозреваемых сокращается, обычно можно переконструировать мотив. Звучит хитро для тех, чье представление о мире преступности и правосудия основано на фильмах и телесериалах, и тех, кто не погружен в повседневную работу правоохранительных органов в целом и отдела особо тяжких преступлений в частности. Но правда в том, что мотивы существуют для «Закона и порядка» да романов Перри Мейсона. Никто на самом деле не знает, почему люди совершают то, что совершают, почему мелкая обида или горечь от ненароком нанесенного оскорбления могут перерасти в убийственную ярость или как фантазии о жестоком возмездии могут пересечь границу от воображения к действию. Это относится как к самим правонарушителям, так и к следователям. Несмотря на всю свою незаурядную подготовку в психологии и профилировании, Малдер вынужден признать своей напарнице — истина дела часто прячется в вещественных доказательствах и объективных фактах. Они просматривают снимки с места преступления и видят, что признаков ссоры или борьбы очень мало. Сандру Ортон обнаружили у ножек собственного кресла, куда она предположительно упала после нанесенного удара. Помощник шерифа Рейнольдс также находился один во время нападения. Он был в своей машине, на парковке закрытого МакДональдса. Был вечер воскресенья, и все заведения были закрыты. Никаких свидетелей. Дождь только кончился, поэтому земля была грязной и мягкой. Обычно это настоящая удача для следователей, поскольку преступник мог оставить улики. Отпечатки обуви на земле и грязь на обуви потенциального нападавшего. Следы ботинок или колес автомобиля, ведущие к месту преступления и от него. Но здесь ничего не нашли, никаких следов у машины, не считая следов самой жертвы. И вновь никаких признаков борьбы. Лишь одно смертельное проникающее ранение и не следа орудия убийства. Материалы обоих дел свидетельствуют о достаточно тщательной попытке проверить местонахождение людей близких к погибшим (часто наиболее вероятных нападавших) во время убийства, и все — в частности бывшая жена помощника шерифа Рейнольдса и взрослая дочь Сандры Ортон, отношения которых с жертвами в обоих случаях описываются как «холодные», — имели твердое алиби.***
Наиболее вероятная версия состоит в том, что главной жертвой была Сандра Ортон, а убийство полицейского — дело рук отчаяния и паники, быть может, потому что он подобрался слишком близко к поимке убийцы. Возможно, он подошел к убийце Сандры Ортон на пустой парковке МакДональдса. Но если помощник шерифа Рейнольдс знал, кто убийца, разве не стал бы он вести расследование осторожнее? Разве не было бы на месте преступления заметных признаков борьбы? — Возможно, он не знал, что человек, к которому он подходил, был тем самым убийцей, — предполагает Скалли. Они сидят в закусочной недалеко от офиса окружного шерифа. Солнце только зашло, и небо окрашено в тот вихрь розовых, оранжевых и лавандовых цветов, который клубится как буря, прежде чем раствориться в темно-синем куполе неба. Ярко светят неоновые огни закусочной, зеленые как клевер и розовые как фламинго, их преломленный свет проникает сквозь высокие окна и отбрасывает флуоресцентное свечение на их лица и волосы. Малдер считает обязательным не просто посещать такие заведения маленьких городков, но окунаться в их атмосферу. Его всегда забавляли их темно-красные диванчики с виниловой обивкой, пластиковые столешницы с хромированными бортиками и причудливые, разношерстные картинки на стенах из эфемерных 50-х. Если бы Малдер захотел, чтобы его квартира была похожа на настоящий дом, в котором проживает кто-то отличный от затворника и параноика, одержимого теориями заговора, то на следующий день рождения Скалли подарила бы ему копию картины Эдварда Хоппера. Они просматривают меню и обсуждают детали дела, пока к ним не подходит официантка, чтобы принять заказ. Скалли поднимает глаза от меню и улыбается женщине. Официантка смотрит в ответ пустым взглядом, на лице у нее легкое презрение, которое, Скалли подозревает, появляется на нем всякий раз, когда ей не везет столкнуться с этими треклятыми жителями большого города. Скалли изучает меню, разумеется, ламинированное и с полезными картинками блюд для тех, у кого отсутствует зрительная память, и тех, кто в недоумении может гадать, чего же ожидать от заказа «гамбургера с картошкой фри», и просит салат. — Это гарнир, мэм. Не основное блюдо, — замечание сказано слегка гнусавым, резким голосом, с протянутыми гласными южного акцента. — Есть у вас салаты побольше? — Нет, мэм, — отвечает официантка, постукивая ручкой по ламинированной поверхности меню в руках Скалли. — Там так и написано. Только салатные гарниры. Салат. Скалли представляет, как официантка произносит это слово про себя, презрительно кривя губой. Чертовы жители большого города с их «салатами», пилатесом, статьями в «Нью-Йоркере» и призывами к государственной медицине. — Вы можете приготовить большой салат, используя ингредиенты, имеющееся для маленького? — предлагает Скалли, специалист по разрешению проблем. Бесстрастный маяк логики и здравого смысла. — Нет, мэм, — слово «мэм» каким-то образом звучит в устах официантки оскорбительным. — Только блюда из меню. Малдер следит за картиной, перемещая взгляд между Скалли и официанткой, будто наблюдает за теннисным матчем. Он не старается скрывать свое веселье. — Могу я, эм, заказать два гарнирных салата и миску побольше, куда я смогу их переложить? — не сдается Скалли, стараясь вести себя как можно менее навязчиво, ведь это же просто заказ еды, а не какое-то громкое заявление о пропасти между городской элитой и «настоящей» солью Америки. Можно подумать, она вошла в простую забегаловку и попросила показать винную карту. Салат — совершенно разумный заказ в закусочной. Логично и рационально, что все, чего она хочет — салат. На самом деле, она его даже не хочет. Она хочет чизбургер с картошкой фри, ведь какой здравомыслящий человек из плоти и крови предпочел бы им салат, если бы выбор не имел последствий? Но для Скалли выбор еды не связан со словом «хочу». Он связан со словом «должна». С мысленным подсчет часов, которые придется провести на беговой дорожке или гребном тренажере, чтобы сжечь калории. С тем, что не приведет к повышению уровня сахара, не закупорит артерии и не заставит жир на ляжках застыть как в вечной мерзлоте — навсегда и без шанса растаять. В самые мрачные минуты мысли Скалли переносятся к фантазиям, в которых она просыпается и обнаруживает, что весит триста фунтов. Битва проиграна. Она, конечно, оплачет потерю изящной фигуры, но после недолгого траура отправится прямиком в ближайшую забегаловку, где подают жареных кур и вафли, потому что в воплотившихся худших кошмарах есть своя тайная радость. Конец света не наступил. Ее четкий, организованный маленький мир рухнул, но она продолжает стоять. Официантка закатывает глаза. Поворот головы — и Скалли исчезает из ее поля зрения. Внимание переходит на Малдера. И словно по щелчку переключателя, она становится общительной и улыбается добродушной, дружелюбной улыбкой. — Как настроение, а? Малдер отвечает ей свой широкой, прекрасной улыбкой. — Отличное, — он бросает быстрый взгляд на ее бейджик, — Бонни, спасибо за вопрос. — Так что я могу принести тебе, дружок? — Я возьму чизбургер и картофель фри. — Он улыбается Бонни, потом Скалли. Откуда он знает? Знает, потому что знает. Как оба они просто знают. — Чизбургер и картофель фри, скоро будет! — говорит теперь уже довольная Бонни. Она даже не удосуживается бросить на Скалли косой взгляд, который говорил бы: «Видишь, разве это так сложно?». — А могу я спросить, что вы здесь делаете? Не похоже, что у вас бы здесь жил кто-то знакомый, да и мало что у нас тут может привлечь таких людей, как вы. — Она использует множественное «вы», но о присутствии Скалли и думать забыла. Ее глаза направлены только на Малдера. — Знаешь, Бонни, на самом деле мы расследуем те два убийства, миссис Ортон и помощника шерифа Рейнольдса. — Правда? — От интереса ее глаза расширяются. Она оглядывается, чтобы посмотреть, не подслушивает ли кто, затем подается вперед. — Что вы успели узнать? — Бонни, ты ведь знаешь, нам нельзя обсуждать ведущееся расследование, — тон Малдера слегка дразнящий, шутливо-упрекающий. Бонни смеется и машет рукой, ее жест как бы говорит: «Да ладно тебе». Она-то явно не заботиться о весе, потому что с жадностью заглатывает все его слова. — Честно говоря, мы пока мало что знаем, — добавляет Малдер. — Знаете, — она оглядывается через плечо, прежде чем снова наклониться, — я слышала, что девчонка Арлин и ее семья были не в ладу с Сандрой Ортон. — Да? Скалли с интересом наблюдает за беседой. Бонни любопытно, как бывает любопытно всякому после двух убийств на чьем-нибудь заднем дворе, но также ее может возбуждать возможность почерпнуть из этой встречи маленькую сплетню. И более того, возможно, она ищет шанс стать частью чего-то захватывающего и драматичного. Скалли подозревает, что Бонни из тех, кто запасается сплетнями, как бурундуки — орехами на зиму, собирая по кусочкам, чтобы позже их обменивать и поедать. Что в данном случае могло бы сделать ее отличным источником информации и без соблюдения формальностей предоставить сведения, которые им так нужны на начальных этапах подобного дела. Так что… браво, Малдер, за твою способность быть бесхитростным и вместе с этим предприимчивым. — Да, — продолжает Бонни. — Но это семейка Бейкеров ни с кем не в ладу. Они держатся особняком. Знаете таких людей, которые даже не пытаются смешаться с толпой? — Мм-м-м, — протягивает Малдер, уклончиво, но все же побуждая продолжать. — А эта Арлин просто странная. — Странная в чем? — Ну, — Бонни ищет в уме доказательства в пользу слухов и недомолвок, — моя Кэндис учится с ней в школе и рассказывает разные истории. Вроде тех, что девочка ни с кем не дружит. Иногда разговаривает сама с собой. А еще случаются эпизоды, когда она просто уходит в транс. — Транс? — Да, словно она кем-то одержима. — Правда? — Малдер на крючке. Боже, помоги нам. Скалли закусывает губу, чтобы удержаться от вмешательства. Вместо этого она решает молча наблюдать за представлением и силится подняться выше ситуации. Силится игнорировать извечную, бездонную, неизмеримую привилегию быть высоким, поразительной красоты мужчиной, шагающим по миру, скользя как масло по сковороде. Ни сопротивления, ни трения. Она подавляет свое негодование по поводу легкости, с которой им все достается, и утишает себя — несколько жалко — тем, что у каждого есть свои проблемы. У каждого есть своя тайная боль. — А один раз — ладно, вы не поверите, скажите: «Бонни, снова ты выдумываешь сказки», — но один раз, Кэндис говорит, что видела, как она двигает яблоко силой мысли. — Хм… — Мозг Мадлера взволнованно играет с этим весьма сомнительным кусочком информации, как кот с клубком шерсти. Он побуждает ее продолжать: — Выходит, она… — Чудик. — Бонни важно кивает, как будто все они согласны с этим умозаключением. Малдер поворачивается к Скалли, губы стиснуты в улыбке. Чудик. Слово лежит там как дерьмо на мраморном полу. Почему нельзя было сказать «жутик»? Ни один из них уже не может слышать это слово без того, чтоб мысленно не передергиваться. Как происходит всякий раз, когда кто-нибудь, со всей серьезностью возникшей ситуации, задает вопрос: «Кому позвонишь?». У мозга нет иного выбора, кроме как дать один-единственный ответ. Для них обоих это слово навеки загублено. Поговорив еще немного об Арлин Бейкер и превратностях работы местной полиции, Малдер наконец сворачивает разговор, и официантка уходит. Он возвращает внимание к Скалли, та улыбается ему сквозь сжатые губы. Он улыбается в ответ. — Она точно плюнет тебе в блюдо. — Заткнись, Малдер. — «Салат»… — говорит он, посмеиваясь и качая головой. Иди ты к черту, Малдер, думает она, но вслух, конечно, никогда не скажет.***
Едва ли Скалли может возмущаться на Бонни из-за ее маленького флирта. Она понимает. Он — мужчина заметно красивый. Что до нее самой, пусть она и осознает его привлекательность чисто на рассудительном уровне, это редко оказывает на нее влияние на уровне чувствительном. Тот факт, что Он — Мужчина, а Она — Женщина, редко вмешивается в их взаимодействия, и Скалли считает, что их отношения, партнерство, связь или другое пустозвонное, несовершенное слово, применимое к странному, психическому союзу — этому слиянию душ, — которое сформировалось между ними с годами, слишком сложное для такой банальной вещи, как сексуальное влечение. Но это вовсе не значит, что этого никогда не случается, что биология не прочищает горло, заявляя о своем присутствии, как зритель с назойливым кашлем в тихом зале кинотеатра. Девяносто девять процентов времени они — единое целое, бесполая машина, функционирующая безукоризненно, словно движется по рельсам. И девяносто девять процентов времени ее восхищает, на рассудительном уровне, то, что два столь фундаментально разных человека могут так хорошо дополнять друг друга, лучше друзей, лучше братьев и сестер, лучше любовников, их неровные края подходят друг к другу так идеально, как если бы они были кусочками пазла. Но бывают времена, когда он возвышается над ней и наклоняется так близко, что она чувствует запах его лосьона после бритья, или улыбается определенным образом, или в удачном свете она ловит взглядом его профиль и чувствует, как ее заливает румянец, напоминая, что существует тот заблудший один процент времени, когда Он — Мужчина, а Она — Женщина. И что это было у нее давно, и что удовлетворение от пальцев можно получать лишь до тех пор, пока не ощутишь потребность прижаться к чужому теплому телу. И именно во время этого треклятого одного процента размышления ее приходят к тому факту, что женщина достигает пика сексуальности в тридцать лет. Разумеется, никаких веских научных доказательств в подтверждение этому нет, но это должно быть правдой, раз является основой того безвкусного сериала с четырьмя поверхностными идиотками. Скалли, если бы ты была персонажем «Секса в большом городе», кем бы ты была? Скалли совершенно уверена, что была серийным убийцей, который прикончил бы всех четверых. Мысль о сексе по дружбе проносилась в ее голове в тот один процент времени, и Скалли гадает, посещала ли она и Малдера. Его обширной коллекции порнографии может хватить, чтобы заполнить глубокое озеро, и она часто призывается на помощь для удовлетворения его потребностей, но ей любопытно, не предпочитает ли он компанию теплого женского тела, хотя бы для того, чтобы дать своей правой руке столь необходимую передышку, пока ее не хватила судорога или пока она не объявила забастовку в знак протеста против нечеловеческого графика работы. Она редко задумывается о его романтической жизни, за исключением смутного любопытства на тему того, почему у мужчины с внешностью и голосом Фокса Малдера так долго нет охотливой и пылкой сексуальной партнерши. Почему мужчина с внешностью и голосом Фокса Малдера вообще нуждается в правой руке как в самой постоянной и преданной любовнице. Ибо, следуя разуму и логике, Скалли, будучи гетеросексуальной женщиной, могла бы подтвердить ту эмпирическую истину, что, отбросив пошлые мыслишки, мужчине с внешностью и голосом Фокса Малдера не составит большого труда заполучить охотливую и пылкую сексуальную партнершу. Ему безразлична своя привлекательность или сама мысль о сексе с другим человеком? Кажется, ему хватает журналов да видео, и по большей части он сам избрал монашескую жизнь безбрачия — именно избрал, а не позволил навязать себе субъективным и несправедливым стандартам внешности и сексуальности. Чаще всего размышления о его личной жизни представляют из себя задачку для ума. Пазл, которой хочется собрать. Но существует тот один процент времени, когда любопытство ее вырастает, обретая яркие, отчетливые образы и звуки. И она воображает — в насыщенных и сказочных деталях, — каким же именно он мог бы быть. Или каким же это могло бы быть с ним. Какие звуки он мог бы издавать. Как его гибкое, длинное тело могло бы двигаться с телом чужим, плавными и рекурсивными движениями. Как его красивые черты лица могли бы напрягаться и сжиматься, когда он получает удовольствие. И тогда мысли становятся для нее более конкретными. Она видела его тело под одеждой, но всегда — в контексте ранения или другой опасной ситуации, когда мозг слишком сосредоточен на обеспечении его безопасности или даже сохранении жизни, чтобы уделять должное внимания его красоте. Но, очевидно, образы его тела сумели сохраниться в кэше диска ее памяти, ибо они возвращаются в подобные моменты, когда она гадает, каково это — ощутить под ладонями твердые, покатые мышцы его рук и спины. Каково почувствовать, как его тело давит на нее всем весом, а обнаженная кожа скользит по ее собственной. Каково услышать, как он стонет и вздыхает от удовольствия у нее над ухом. Каково это, когда он наконец… Черт, думает она, но никогда не скажет, пытаясь отключить и выбросить из головы все ненужные мысли. Возможно, эти плоские тупицы из нелепого сериала правы, и решение ее проблемы кроется в чем-то настолько простом, как покупка вибратора. К счастью, момент проходит, и она благословенно попадает в остальные девяносто девять процентов времени, где логика и разум берут верх, и продолжает отгонять эти сальные мысли, как владелец магазина отгоняет с крыльца околачивающихся подростков. Ибо в периоды правления логики и разума, где она проводит девяносто девять процентов времени, Скалли не позволит хаосу такого непредсказуемого явления, как секс, вторгнуться в самые важные отношения в ее жизни. Ибо Скалли знает, какой эффект беспорядка может оказывать секс — и эмоции, которые он высвобождает, — на отношения, и знает, что эмоции всегда побеждают разум, и что даже с нашими необычайными мозгами и развитой способностью рассуждать, анализировать и делать все то, что отмечает человеческий разум как вершину эволюции, все мы по-прежнему рабы своих страстей.