***
Она стучит в дверь его номера, и он открывает. Она не называет ни причин, ни оправданий тому, почему она стоит на его пороге в такой поздний час, а он и не спрашивает, как, впрочем, кажется, не ждет и не требует никаких объяснений. Точно так же он и сам не объясняет, почему не спал такой глубокой ночью, а был полностью одет и, судя по всему, сидел в темноте, словно пес, дожидавшийся прихода хозяйки. Разумеется, все это могло подождать до утра. Но. Что ж. Они оба просто знают, как просто знают всегда, что уже достаточно долго пробыли порознь, и теперь испытывают тягу снова оказаться на одной орбите. Так уж у них обстоят отношения. Точно так же, как их телефонные разговоры никогда не обрамляют «привет» и «пока». Они постоянно то ныряют в один и тот же длинный, бесконечный разговор, то выныривают из него. Он приветствует ее одним кивком и делает шаг назад, чтобы она могла войти. — Так что ты выяснила? — спрашивает он, проходя дальше в комнату. Она садится за маленький столик на двоих, где он разложил все материалы по делу. — Что ж, как по мне, это дело становится все более странным, — говорит она его спине, в данный момент склонившейся над холодильником. Он кивает, подходит и молча протягивает ей только что открытую, ледяную бутылочку диетической колы, а сам делает глоток свой «Маунтин Дью». Она принимает бутылку, кивнув в знак благодарности, и отпивает, улыбаясь про себя факту существования диетической колы в его мини-холодильнике. Он не пьет диетическую, но знает, что пьет она, и потому купил, чтобы иметь под рукой, если — или, давайте посмотрим правде в глаза, когда — она придет к нему в номер. Это мелочь, о которой не стоит даже заговаривать, но тем не менее это одна из множества вещей, через которые они узнали друг друга, спрашивая и отвечая без необходимости обличать свои мысли в слова. Она рассказывает ему о том, что узнала о ребенке Дебры Ортон, родившемся шестнадцать лет назад и умершем в следствии мертворождения или детоубийства, в зависимости от того, верить ли защите или обвинению. Канцелярия суда была уже закрыта, да и она подозревает, что материалы дела в любом случае были засекречены, учитывая, что на момент совершения предполагаемого преступления Дебра была несовершеннолетней. Судя по тому, что ей удалось почерпнуть из новостных статей, отчет о вскрытии на тот момент, похоже, был неоднозначным в отношении причины смерти ребенка, поскольку удушье в результате отслоения плаценты — что и произошло по заверению стороны защиты — может иметь очень схожие признаки с удушьем в результате зажатия руками дыхательных путей младенца — что и произошло по заверению стороны обвинения. Неизменная версия Дебры Ортон была такова, то она не помнила произошедшего. Последнее, что она помнила о танцах, это ослепляющая боль, а после — ничего. Все почернело, как в конце фильма. Она постоянно утверждала, что даже не знала, что была беременна. Последнее кажется особенно сомнительным, но Скалли нашла несколько фотографий Дебры тех времен. Она была крупной девочкой. Вполне возможно, что живот не проявлялся вплоть до третье триместра, а набор веса находящийся в неведении — или, скорее, сознательном отрицании — подросток мог приписать перееданию на почве стресса. — Кто был отцом? — спрашивает Малдер, потирая большим пальцем горлышко своей «Маунтин Дью». — Хороший вопрос. Дебра Ортон так и не раскрыла личность отца. — Знаешь, почему? Скалли рассеянно начинает приводить файлы на столе Малдера в некий стройный порядок, словно мать, которая не может удержаться от уборки, оказавшись в комнате сына. — Ну, я могу представить множество причин, почему девочка-подросток не хочет раскрывать личность отца ее ребенка. Но одной из причин может быть то, что отец — один из ее школьных учителей. Секунду он пристально смотрит на нее и хмурится. — Артур Сановак? Скалли пожимает плечами, несколько настороженно. — Возможно. Малдер поднимает бровь в стиле Скалли, выгнутую дугой рыболовного крючка. С виду такая теория явно не кажется ему убедительной, отчего она становится только убедительнее для нее. И вот мы переносимся в театр, где уже идет постановка «Чумовая пятница» со Скалли в роли Параноика-Конспиролога и Малдером в роли Недоверчивого Скептика. — Это немного притянуто за уши, — говорит он. — Неужели? Он пожимает плечами. — На чем ты основываешь это предположение, на том, что мы случайно увидели их совместное фото в выпускном альбоме? Скалли оборонительно скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула. — Ты сам считал это существенным. Подарок от феи детективов по расследованию убийств или еще что. К тому же, есть еще жалоба на Сановака от Сандры Ортон, поданная от лица ученика, чье имя не называлось. Это было как раз во времена беременности. Малдер качает головой. — Разве не ты говорила, что поспешно полагать, что Сановак во всем этом замешан? — Он принимается расхаживать, приведенный в движение мотором внутреннего сгорания, работающем на напряженной энергии. — А как же «эффект доступности»? Как же «апофения»? — Что ж, к величайшему удивлению, — начинает Скалли размеренным тоном, — в свете новой информации мне удалось пересмотреть и поменять свое прежнее мнение. Малдер на секунду останавливается и прищуривается. — То есть фактически ты говоришь, что считаешь, что дело Дебры Ортон связано с двумя убийствами? Скалли снова слегка пожимает плечами. — Ну, трудно отрицать совпадение в списке действующих лиц. Все еще со скептическим видом Малдер задерживает взгляд на телевизоре. Подходит к нему, становится напротив и потирает подбородок, обдумывая новые сведения. Втягивает воздух и размышляет, обмозговывает эту теорию, осматривает, как осматривал бы подержанный автомобиль на продажу, пиная шины, проверяя салон, заглядывая под капот. — Кстати говоря, что сказал тебе Артур Сановак? — спрашивает Скалли, наблюдая за его мыслительным процессом. Малдер рассказывает, что ему не удалось разыскать Артура Сановака. По домашнему адресу никого не оказалось. Мужчина разведен и живет один. Однако Малдеру удалось поговорить с его бывшей женой. И на основании их разговора, будь Малдер охотником до пари, он бы побился об заклад, что развод был не из мирных. Бывшая миссис Сановак была крайне неприятна и абсолютно не заинтересована в беседе о бывшем супруге. А никого другого, кто мог бы знать, где находится Сановак, он не нашел. — Это подозрительно, — говорит Скалли. — Чем же? Скалли чувствует, как ее терпение начинает истощаться. — То есть тебе не кажется подозрительным, что он вдруг исчезает, прямо посреди волны убийства людей из его круга общения? — Он не «исчез». Мы просто не смогли найти его в этот конкретный день. — Странное время для пряток. Не в его это пользу, — раздражение от его упрямства начинает просачиваться в ее поведении. Малдер смотрит на нее, а потом поворачивается к старенькому телевизору перед собой и делает вывод, что тонкий слой пыли, скопившейся на крышке корпуса, и потрескавшиеся, отколотые переключатели — удручающий признак, явно говорящий против его потенциальной работоспособности. — Думаешь, он причастен к двум убийствам? — спрашивает он, по-прежнему стоя к ней спиной. — Ну, пока что это наша лучшая зацепка, — отвечает она, раздраженная тем, что должна утверждать очевидные, по ее мнению, вещи и тем, что теперь еще и вынуждена делить его внимание с непослушной техникой. Он приседает напротив телевизора и разглядывает его, как можно было бы разглядывать грозного противника по шахматам. Потирает подбородок. Битва умов вот-вот начнется. Он поворачивает первый переключатель, но ничего не происходит. Темный экран телевизора взирает на него, непреклонный и безразличный, словно надменная любовница, которая дает ему от ворот поворот. Он поворачивает второй переключатель, но в ответ получает лишь змеиное шипение помех и полный экран пиксельного снега. — Скалли, думаю, не стоит делать поспешные выводы, основанные на таких обманчивых уликах, — отвлеченно говорит он, не замечая ее настроения, и продолжает возиться с кнопками телевизора. Он произносит это совершенно без всякой иронии. Скалли сверлит его взглядом. И бесстрастно подумывает об его убийстве. Она могла бы совершить его и обставить, как несчастный случай. Она судебный патологоанатом. Она знает, как замести следы. После нескольких манипуляций экран наконец оживает, и пиксели сливаются в изображение ночного рекламного ролика. Над лысеющей головой парит баллончик спрея, а бесплотный мужской голос в это время сетует на свою жизнь одинокого волка. Малдер оборачивается и смотрит на Скалли с выражением радостного триумфа, как у театральной куклы. Она откидывается на спинку стула и закатывает глаза, чего он, кажется, не замечает. Сейчас он поглощен содержимым телевизионного ящика. Будь они очаровательно неподходящей парочкой в телесериале, то здесь бы она повернулась к камере и осуждающе, но все-таки с любовью покачала головой. Разумеется, она знает, что причина, по которой им удалось стать такой отличной командой, заключается в том, что она научилась управлять своей злостью, отступая назад и быстро подсчитывая в голове количество его хороших качеств и тех, что приводят ее в бешенство. Обычно счет в его пользу. Обычно. Она решает пока оставить эту тему и признать, что вопрос об Артуре Сановаке зашел в тупик. Порой внимание Малдера изменчиво, и сейчас, по крайней мере, ненадолго, оно отвлеклось от текущего дела. Скалли смотрит, как он переключает каналы, пока не находит трансляцию боя по рестлингу, и плюхается на кровать. Она решает воспользоваться этой возможностью и взяться за написание заметок для полевого отчета. В то время как Малдер терпеть не может бумажную волокиту и утомительную бюрократию их правительственной работы, Скалли находит запись сведений, предположений и возможных выводов и взгляд на полную картину, изложенную черным по белому на непредвзятой, бесстрастной бумаге, бесценным упражнением для стимулирования ума и мыслительного процесса. Она бросает взгляд на Малдера, лежащего на боку, впялившись в экран телевизора, и поворачивается обратно к разложенным перед собой бумагам. Некоторое время поединок на экране разворачивается под звуки электрогитары и синтезатора в стиле 80-х, время от времени подчеркивающийся звоном гонга и чрезмерно многословным комментарием возбужденного конферансье, но по большей части Скалли удается отгородиться от шума, и она продолжает работать. — Ты знала, что, до того, как стать соперниками, Халк Хоган и «Мачо Мен» Рэнди Сэвидж были партнерами и лучшими друзьями? — спустя какое-то время спрашивает Малдер. — Не могу сказать, что знала это, — отвечает она, не поднимая взгляд. — Это правда, — добавляет он, повернувшись к ней и приподнявшись на локте. — Они были непобедимой парной командой. Но потом Рэнди Сэвидж начал с подозрением относиться к тому, что миссис Сэвидж проводила, пожалуй, слишком много времени с Халком. Ревность и паранойя разрывали их дружбу до тех пор, пока от нее не остались одни клочья. И восстановлению она не подлежала. Скалли чуть улыбается нежной улыбкой. — Прямо мыльная опера, Малдер. Словно что-то из шекспировской трагедии. — Я знаю, что ты говоришь с сарказмом, но это действительно так, — говорит он, поворачиваясь обратно к экрану. Скалли поднимает взгляд и наблюдает за мелькающими на экране телевизора изображениями сверхмускулистых тел, скользящих друг по другу, за ворчанием и напряженными лицами, за непрерывными хлопками друг о дружку обнаженной, намасленной кожи и с изумлением гадает, как это гетеросексуальные мужчины не улавливают в этом гомосексуального подтекста. Или прямого текста, думает она, глядя, как один, одетый в обтягивающий костюм, мужчина прогибает другого и... трется об него. От просмотра гей-порно их отделяет один синкопированный саундтрек с басовой партией и саксофоном. Малдер поглощен, зачарован в той ироничной и вместе с этим искренней манере, которую он проявляет, когда дело касается самых стремных форм американских развлечений. — Ты ведь знаешь, что эти бои постановочные, верно? — говорит Скалли. Малдер открывает рот, шутливо-потрясенный. — Забери свои слова обратно! Скалли улыбается и возвращается к отчету. Пытается мысленно связать воедино всю историю. Объективные данные и самые логичные заключения. Сандру Ортон, помощника шерифа Дэниела Рейнольдса и их взаимосвязь через Дебру Ортон и ее мертвого младенца. История произошла шестнадцать лет назад, но она помнит слова Лиэнн Коллинз об обидах, что гноятся с течением времени, о старых распрях, что превращаются во что-то сильнее, во что-то вроде ненависти. Скалли думает о натянутых отношениях Дебры Ортон с ее матерью. Она порвала связь с родительницей, когда ей было около шестнадцати, и нежданная беременность с последующим судебным разбирательством определенно кажется наиболее вероятным событием, подтолкнувшим к этому разрыву. Можно полагать, что Сандра не слишком уж поддерживала дочь в период этого тяжелого испытания. Скалли гадает, не это ли имела в виду Лиэнн, когда говорила об обидах. Как лучшая подруга Дебры она, должно быть, обладала глубоким знанием всего происходившего. Даже если она не знала о беременности, — что возможно, хоть и маловероятно, — она наверняка была наслышана о раздоре между Деброй и матерью. Время идет, и усталость наконец берет свое. Скалли откидывается на спинку стула, вытягивая спину и шею и упирается невидящим взглядом в экран телевизора. Решив, что на сегодня с нее хватит, она собирает материалы дела, документы, свои записи и готовится уходить. Малдер слышит шуршание бумаг и скрип ножек стула по полу и поворачивается в ее сторону. Снова приподнимается на локте и отводит внимание от телевизора. — Уходишь? — говорит он с разочарованным видом. — Да. Уже поздно. — Тебе не обязательно уходить, — он смотрит на часы, — еще не так уж поздно. — Можем посмотреть что-нибудь другое… — Он проглядывает список каналов. — Смотри, у них есть HBO. Можем посмотреть что-нибудь с неоправданным насилием и нецензурной лексикой. Может, даже с небольшой обнаженкой, — говорит он, шевеля бровями. — Как бы это ни было заманчиво, думаю, я хочу еще немного поработать над отчетом, а потом пойти спать. Он моргает, и его взгляд переходит к отчету, над которым она работала. — Одна, — поясняет она. — Я могу помочь с отчетом, — всерьез говорит он, принимая сидячие положение. Скалли бросает на него свой взгляд неизмеримого скептицизма по поводу правдивости такого заявления. — Правда могу. Скалли закатывает глаза. — Спокойной ночи, Малдер. Он улыбается. — Прости-ка, неужели я действительно такой непутевый напарник? Скалли идет к двери, пренебрежительно махнув рукой в ответ, и тянется к дверной ручке. — Ладно, — говорит, удрученный. — Хорошо, иди. Увидимся завтра.***
Она уходит, дверь за ней со щелчком захлопывается, и ему остается только смотреть на освободившееся место за столом, где она сидела всего пару минут назад. Он испытывает все ту же пустоту, все то же чувство неполноценности, которые испытывает всякий рак, когда они не вместе, словно лезешь языком в пустую зубную лунку. Он поворачивается обратно, чтобы продолжить смотреть поединок, но интерес к нему уже потерян. Какой взрослый мужчина смотри подобные вещи? Какой взрослый мужчина спит на диване, какой взрослый мужчина поедает пачки семечек вместо нормальной еды, какой взрослый мужчина гоняется за монстрами, призраками и инопланетянами? Какой взрослый мужчина не способен на здоровые романтические отношения с женщиной? Какой взрослый мужчина не способен оставить позади свою детскую травму или хотя бы разобраться с ней, вместо того чтобы возводить какую-то солипсистскую иллюзию вокруг внеземной жизни и правительственных заговоров. Он знает, что, пусть она и осуждает его методы расследования и дедуктивные выводы, она никогда не осуждала его за тот образ жизни, который он выбрал. Но, возможно, это только дает ему больше возможностей судить себя самому, видеть себя ее глазами. Он выключает телевизор и ложится обратно. Смотрит в потолок и жалеет, что она не осталась, чтобы смотреть на него вместе с ним. Ему просто хотелось побыть в ее компании. Его успокаивает, когда она рядом, словно недостающая часть, которая наконец становится на свое место, создавая единое целое. Но, кажется, ему всегда хочется чуточку больше того, что она готова предложить. Кажется, ему всегда хочется этого неуловимого «больше». Всегда «больше», чем она готова дать. Он часто думает о том, как много «большего» он хочет с ней, но мало представляет, что именно повлечет за собой это «больше». По сути дела, его жизнь — это работа и стремление найти сестру и вытащить на свет темную изнанку правительства, и Скалли уже запуталась и в том, и в другом, так что же «большее» еще может быть? Секс ли недостающий элемент? «Больше», чем у них уже есть, плюс секс? Для человека, чья сексуальная жизнь столь же бедна, как у Малдера, и который постоянно находится на одной орбите с кем-то столь объективно привлекательным, как Скалли, невероятно странно не думать о ней в контексте секса еще чаще. По крайней мере, не дальше крайне редких приблудных фантазий, которые бывают у него после просмотра видео с миниатюрной короткостриженой женщиной или какой-нибудь рыженькой с общими схожими чертами, что, кажется, всегда заканчивается самым неловким, стыдливым оргазмом на свете. Нет, то не секс. То не может быть он. То не может быть только он. Есть гораздо большая близость, которую он хочет обрести с ней, нечто особенное, нечто за пределами обычного бескрайнего томления, которое люди испытывают по тому, чем еще не обладают, этот фундаментальный конструктивный недостаток, которые делает людей такими человечными. Он думает о вещах, которые делают пары, и пытается представить, что делает их с ней. Пытается представить, что идет с ней в ИКЕА, быть может, за покупкой какого-нибудь кубовидного, минималистического предмета мебели, чье название содержит избыток лабиализованных гласных, последнюю из которых венчает умлаут. Представляет, что она берет его по магазинам, как это делают все девушки, за новой рубашкой или новой курткой, чтобы обновить его гардероб. Хотя, зная ее предрасположенность к мешковатым, не по фигуре сидящим костюмам, он думает, что им обоим быстро пришлось бы признать, что в лучшем случае это был бы маленький шажок в улучшении его образа. Он представляет, что они проводят вечеринки для своих несуществующих друзей. Ну ладно, у Скалли еще есть друзья, а вот у него… Он мысленно видит, как Одинокие Стрелки приходят на барбекю, как Лэнгли заглядывает под их лампы, проверяя, нет ли там скрытых жучкой, а Фрохике расспрашивает Скалли, действительно ли у них все серьезно, ведь кольца на ее пальце что-то не видать. Хотела бы этого Скалли? Хотела бы она хоть что-нибудь из этого? Она слишком необычна для такой домашней жизни. Ему хочется сказать ей об этом, и он бы сказал, но подозревает, что она не хочет слышать это от него. Она не любит механическую сентиментальность и склона замыкаться при проявлениях открытой ласки. Они не раз показывали свою любовь и преданность друг другу каждым своим действием, но слова и обнаженные эмоции нарушили бы равновесие их отношений. Он представляет, что становится большей частью ее жизни, но тут же видит, как родные Скалли собираются за ужином в честь Дня Благодарения, и как Мэгги прожигает его взглядом и молча винит его в утрате другой своей дочери, а Билл не так уж молча винит его в похищении Скалли, в ее раке, разрушенной карьере и несостоявшейся жизни. Он знает, что Мэгги слишком добросердечная душа, чтобы так о нем думать, как знает и то, что Билл совершенно злорадный придурок, который мог бы не только думать о нем такое, но и говорить, и знает также, что даже в величайшие моменты праведного гнева он едва ли может винить парня. Он представляет, что идет на ужин с друзьями Скалли из мединститута и ляпает что-нибудь странное и отталкивающее об инопланетянах или правительственных заговорах, или что-нибудь нудное о погребальных обрядах коренного народа Боливии, потому что он не знает или не помнит, как разговаривать о нормальных вещах, пока они в это время вежливого кивают, а Скалли пытается не подавать вида, что ей стыдно за него. Возможно, это нетрезвая оценка тому, каким он выглядит в глазах других людей, но правда в том, что он не вписывается. Не вписывается в ту жизнь, которую она могла бы себе представлять, и потому единственное, что ему остается, это принять вещи такими, какие они есть, или дальше втягивать ее в свой мир и надеяться, что того, что он может предложить ей, окажется достаточным, чтобы она забыла обо всем, чего могла бы хотеть от жизни. И ему кажется, что в глубине души она наверняка об этом знает, знает, что в этих «больших» отношениях с ним есть небольшая оговорка из разряда «я с тобой до гробовой доски», «прыгнешь ты, прыгну и я», и поэтому дистанция, которую она так часто прокладывает между ними, становится совершенно понятным механизмом самосохранения. Но. Он знает, что ей нравится, когда он говорит о погребальных обрядах коренного народа Боливии или о тайном плане ЦРУ поднять со дна океана затонувшую советскую субмарину, чтобы изъять ее ядерные боеголовки. Ей искренне нравится слушать его, и кажется, она единственная в мире, кто вообще до сих пор его слушает. А он любит слушать ее. Ведь это что-то да значит, верно? Кто еще будет слушать ее, по-настоящему слушать, а потом спорить с ней, бросать ей вызов и в то же время считать ее удивительной? Быть может, ему просто хочется, чтобы он мог взять ее на бейсбольный матч не под предлогом работы, и чтобы мог поговорить с ней о нем и заставить полюбить его так же сильно, как любит он сам. И чтобы она говорила с ним о других важных для себя вещах, о вещах, которые, кажется, ему никогда не удается вытянуть из нее, как бы сильно он ни старался. Быть может, ему хочется, чтобы после ужина в честь Дня Благодарения, она повела его наверх, в свою детскую комнату, показала свой выпускной альбом и рассказала о давней неловкой влюбленности в парня, который был ее недостоин. Быть может, ему просто хочется, чтобы она рассказала ему о своем раке и о том, как страшно ей было, или о смерти отца и о том, как она сожалеет о словах, которые ей так и не представилось сказать. Чтобы она положила голову ему на плечо и позволила утешить себя. Чтобы показала ему частичку себя, которую еще никто не видел, о существовании которой никто не знает. Быть может, ему просто хочется, чтобы она принадлежала лишь ему, чтобы отреклась от остального света и присоединилась к нему в его мире, дабы они могли жить там вместе, только он и она, на его странной крохотной планете, словно Маленький Принц с розой, любящей его в ответ.