Я наступаю на разбитое стекло

Внутри тесного ящика, мир Скарамуччи сузился до темной и душной тюрьмы. Он лежал, прижав колени к груди, каждое его движение ограничивало узкое пространство и металлические плиты. Он не мог даже дотянуться до кляпа и снять его. Конечности болели, каждый вдох требовал столько сил… Его мысли были заполнены яростью и отчаянием. Он потерялся во времени. Скарамучча перестал различать часы и дни, его мир стал только темнотой и глухими звуками мира снаружи, которые он старательно улавливал. Он не мог различить ни скрипа колес кареты, ни пения птиц, ни других ящиков, бьющихся друг об друга. Кукла была терпеливой; он знал, что ему придется подождать, прежде чем попытаться сбежать вновь. За свою долгую жизнь он привык к ожиданию. Но даже его терпение сходило на нет, пока стены металлического ящика давили на него. С каждой кочкой на дороге, мысли Скарамуччи вновь возвращались к его нынешнему положению. Он не мог смириться с непредсказуемой, вечно меняющейся природе его судьбы. Он был божественным существом, богом, имеющим полный контроль над своей судьбой и всем миром!.. А теперь он лишь кукла в руках сумасшедшего кукловода. Эта ирония уничтожала его душу. Он недооценил извращенную изобретательность Дотторе. Сумасшедший ученый подготовился к этому моменту с дотошной точностью, и глубина его жестокости была ошеломляющей. Если бы Скарамучча был обычным человеком, это было бы невозможно. Он бы не пережил такого долгого путешествия в изоляции, без еды и воды. И он, вероятно, сошел бы с ума. Значит, коробка была приготовлена специально для него, и ни для кого другого. Он не мог не задаться вопросом, как долго безумный ученый планировал этот сложный план. Его разум метался в поисках выхода из этой безнадежной ситуации, но жестокая реальность была неизбежна. Он был, в буквальном смысле, загнан в угол недоброжелательностью Дотторе. Скарамучча предполагал, что повозка ехала уже неделю. Вроде бы. Он не был уверен. В ящике было не понять, сколько времени, особенно когда она иногда останавливалась. Но он был уверен, что он отвлекался и терял сознание пару раз, так что сказать, сколько прошло дней, было невозможно. Несмотря на мучительное течение времени в удушающей камере, ум Скарамуччи оставался таким же острым, как и всегда. Его решимость не ослабла, даже если его тело было ослаблено безжалостными испытаниями. Он был стойким. Он привык к жестокости Дотторе. Что-то столь тривиальное, как небольшая изоляция и тесное пространство, не сломило бы его. Карета снова остановилась, и Скарамуш услышал слабый гул голосов снаружи. Это было что-то новенькое. Дотторе путешествовал один. Они прибыли.? Его дыхание участилось, последствия были ясны. Черт, черт, черт, черт, черт, черт, черт, черт, они действительно прибыли, а Скарамуччи все еще был в коробке, и он не мог выбраться, и скоро ему придется встретиться с Дотторе лицом к лицу, и- Кукла напрягла слух, пытаясь разобраться в ситуации за пределами своей стальной тюрьмы. Голоса становились все громче, и он мог различить среди них знакомые интонации Фатуи. — Господин Дотторе, куда перенести эти ящики? — Маленькие перенесите на склад. А вот эту сразу в мою лабораторию. И не смейте ее открывать. Вы знаете, что будет вас ожидать, если вы осмелитесь ослушаться. — Да, Господин Предвестник! Пока подчиненные Доктора бесцеремонно вытаскивали ящик из повозки, чувство беспомощности Скарамуччий ухудшилось. Он слышал, как солдаты обсуждали, куда перенести другие коробки, не осознавая, что один из их грузов был очень даже живым. Он мог бы пошуметь и привлечь внимание, но чем ему это поможет? Никто не посмеет открыть ящик и испытать возмездие Дотторе. И будет гораздо лучше, если меньше людей будет знать о том, что он здесь был, когда он сбежит… Из мыслей его выдал хлопок, с которым коробка приземлилась на пол, и звуки шагов солдатов постепенно пропали. Погруженный в свои размышления, он не заметил, как изменились звуки вокруг него, означающие, что его доставили в лабораторию Дотторе. Одинокий, уязвимый и все еще находящийся в заключении, Скарамучча не мог подавить волны страха и разочарования, которые захлестывали его. Он пытался убедить себя, что его нынешнее затруднительное положение было лишь временным и что пройдет совсем немного времени, прежде чем он вырвется на свободу и отомстит ученому, но реальность была не столь оптимистичной. Это было то, чего хотел Дотторе, он знал, что… Если он заставит его не чувствовать ничего, кроме отчаяния, если он лишит его надежды, то он легко сможет подчинить куклу своей воле… Он знал это, но все равно не мог остановить медленно подкрадывающуюся панику. Дотторе был гением. Того факта, что он смог сделать «ограничения для безопасности» и вставить какое-то устройство, которое позволяло ему контролировать движения Скарамуша, было достаточно, чтобы доказать это. Таким образом, кукла не только знала, что она не может двигать своим телом так, как ей хотелось бы, но и осознавала, что Дотторе сделал еще кучу ограничений, чтобы она не сбежала. Сейчас, все же, Скарамучча оставался в полной тишине и одиночестве, ожидая неизбежного появления Доктора. У него больше не было времени на размышления, так как, к лучшему это или к худшему, момент, которого он ждал, настал. Дверь в лабораторию распахнулась. Шаги, приближающиеся к ящику, были безошибочными, он узнал бы их где угодно — они принадлежали Дотторе. До боли медленные, словно специально выводящие Скарамуччу из себя, шаги приближались все ближе и ближе, пока мужчина не встал прямо перед коробкой. Кукла сделала пару глубоких вдохов в темноте своего ящика, за секунду до того, как ящик резко открыли, впустив в него ослепляющий свет. Скарамучча зажмурил глаза, которые защипало из-за резкой смены обстановки. Силуэт Дотторе нависал над ним, лицо его было скривлено в оскале. — Что? Кошка язык откусила? — Насмехался Дотторе над Скарамуччей, чей голос сдерживал кляп. Кукла зарычала, ее глаза сузились с ненавистью. Улыбка Дотторе сменилась холодной, профессиональной кислой миной. — Выходи. — Скомандировал он, снова наставив пульт на грудь Скарамуччи. И снова, его тело отказалось слушать разум. Словно настоящая кукла, которой он и должен быть, он поднялся вслед за нитями, которые тянул Дотторе. Тот залился жестоким ребячьим смехом, этот звук бежал дрожью по спине Скарамуччи. — Ох, как прекрасно! Так жаль, что чтобы это работало, нужно давать простые и точные команды… Ничего, милый, скоро все исправим! Безумец взялся за цепь от наручников и потянул его к большому металлическому столу в самом центре комнаты. Мысли кричали о том, чтобы это прекратилось, но он не мог сопротивляться. Не тогда, когда Дотторе направлял пульт на его грудь снова, заставляя его снять рубашку и лечь на плоскую поверхность. Не тогда, когда он не мог пошевелиться, пока Дотторе брал контроль над ситуацией, снимая кандалы с рук Скарамуччи, чтобы зафиксировать их на краях стола. Кожа болела под тугими ремнями, но он не показывал этого. Он проходил через гораздо худщее, чем обычный дискомфорт в руках этого психа. Все нормально, говорил он себе, он это проходил, он привык быть лабораторной крысой Дотторе, все нормально, все нормально, все нормально, нет это не нормально он не хотел проходить через это снова с него хватит хватит- Потом, Доктор нажал другую кнопку на пульте. Искуственный паралич внезапно покинул тело Скарамуччи. Как только он почувствовал, что контроль над телом вернулся к нему, он начал дергаться в ярости и неподчинении, пытаясь вырваться из пут, что прижимали его к столу. Его ненависть к Дотторе усиливалась с каждым рывком. Но он устал и ослабел после дней или недель внутри маленького ящика, он даже не восстановился полностью после битвы с Путешественником и Буер. Точно… Была битва. Казалось, что это произошло довольно давно. Но боль и унижение все еще были свежи в его разуме. Ох, как же он ненавидел их за то, что они забрали его Сердце Бога. Его сердце. Его естественное право. Видимо, ему суждено встречать только тех, кто хотел его ранить. Дотторе расхаживал по лаборатории, абсолютно не впечатлённый тихой яростью Скарамуччи. Безумный ученый был слишком увлечен рассматриванием своего ассортимента инструментов и различных реактивов, красиво разложенных по полочкам. Сказитель внимательно следил за каждым движением Дотторе, за каждым инструментом, по которым он проводил пальцами. Мысли Скарамуччи наполнились ужасом. Что Дотторе собирался сделать с ним на этот раз? Дотторе, казалось бы, невозмутимый полным ненависти взглядом Скарамуччи, наконец подошел к кукле, волоча за собой маленький столик на колесиках, на поверхности которого лежали медицинские инструменты. С холодной аккуратностью он начал осматривать ремни безопасности Скарамуша, убеждаясь, что они надежно закреплены. — Знаешь, милый Сказитель. — размышлял Дотторе, не желая скрывать и доли своего восхищения, — Я ждал этого момента очень, очень долго. Ты — кукла, сделанная богиней, и видеть тебя здесь, прямо в моих руках, для меня очень волнующе. Взгляд Скарамуччи оставался непреклонным, молчаливое свидетельство его непокорности. Он отказался выказывать страх перед лицом этого безумца, который верил, что может контролировать неконтролируемое. Дотторе провел рукой над подносом с инструментами, глядя прямо ему в глаза. — Должен сказать, мне довольно любопытно, насколько далеко я могу зайти в контроле твоей божественной формы. Вместе мы отправимся в путь, полный открытий, ты и я. Дыхание Скарамуша стало тяжелым, мышцы напряглись под ремнями, удерживавшими его. Хотя он не мог говорить, в его глазах было молчаливое обещание — он будет сопротивляться, он будет бороться, и его не сломить. Дотторе выбрал с подноса особенно острый на вид скальпель. Он поднес его к свету, лезвие зловеще блеснуло. Дыхание Скарамуша участилось, когда он увидел приближающегося ученого. Он не мог отвести взгляда, пока скальпель опускался к его телу. По мере того, как лезвие приближалось, в голове Скарамуша проносились отчаянные мысли и тщетные мольбы. И все же он оставался беспомощным, пойманный в ловушку неподатливыми путами, во власти своего невменяемого мучителя. Но Дотторе был не из тех, кто торопит свои садистские устремления. Он держал скальпель прямо над кожей Скарамуша, кривая улыбка играла на его губах, когда он наслаждался страданиями куклы. Кончиком своего инструмента он начал мягко обводить контурные линии на торсу Скарамуччи, как волк, играющий со своей добычей. Кукла застыла на месте в тихом ужасе, неспособная даже вздохнуть. — Что, ждешь не дождешься, когда я начну? — Ворковал Дотторе. — Расслабься, милый, сейчас все будет! Не дав ему и вдохнуть, безумец вонзил скальпель в его грудь и стал проводить им вниз, разрезая его кожу. Скарамучча болезненно выгнулся, сжав кулаки. В глазах заплыло, в ушах зазвенело. Лоб покрылся потом, а он даже не могу его стереть. Скальпель рвал его искуственную кожу, открывая его полумеханическую-полугуманоидную систему под ней. Руки Дотторе работали с хирургической точностью, работая с системами Скарамуччи так, словно он не был ничем больше безжизненной машины. Каждое прикосновение посылало ударные волны агонии по его искусственным нервам, но он цеплялся за сознание с абсолютной решимостью. Доктор препарировал его, легко снимая слои кожи так, как он делал это множество раз и раньше. Конечно, его это не убьет. Его искусственное тело, созданное руками богов, могло пережить гораздо большее. Это и позволяло Дотторе заходить дальше человечских границ во время своих экспериментов. Скарамучча это ненавидел. Вся эта инвазивная процедура была не только физически болезненной, но и оскорбительной для всего его существа. Дыхание Скарамуша было неглубоким, он тяжело дышал через нос, так как намордник не давал ему возможности даже глотнуть воздуха. Его тело сотрясала боль. И все же в глубине его страданий мерцала искра неповиновения. Он отказывается быть сломленным, отказывает Дотторе в удовольствии свидетельствовать его поломку. Каждой каплей своей воли он цеплялся за сознание, поклявшись вынести мучения и стать сильнее. Боль была свидетельством его существования, напоминанием о том, что он все еще жив, все еще борется с жестокими руками судьбы. В самых темных уголках своего сознания он цеплялся за свою несгибаемую волю, даже когда Дотторе продолжал препарировать и исследовать. Он был божественным существом, богом, и никто не мог по-настоящему контролировать его!.. Дотторе мог угрожать и мучить, но он не мог сломить дух Скарамуша. Ему просто нужно было убедить себя, что это не сильно отличается от экспериментов и медицинских процедур, которым он подвергался после своих путешествий в Бездну и перед попыткой становления богом. И все же, его разум помутился от ужаса и отвращения, когда он увидел, что Дотторе готовится засунуть всю свою руку в его открытую грудную клетку. Образ безумного ученого с ухмылкой до ушей, опускающего свою руку прямо ему в грудь, был чем-то, что точно останется в его голове навсегда. Это было отвратительно. Кукла изо всех сил старалась не издать ни единого звука, не желая доставлять Дотторе еще большего удовольствия, чем он уже получал. Но с каждым движением пальцев Дотторе в его груди сдерживать звуки боли становилось все труднее. — Нашел! — Внезапно воскликнул он, его пальцы обхватили что-то твердое и маленькое. Ах. «Предохранитель». Вещь, которую Дотторе использовал для контроля над его телом. Все существо Скарамуччи содрогнулось в агонии, когда Дотторе резко вырвал устройство. Боль была сильнее всего, что он мог себе представить, жгучее, раздирающее ощущение, которое угрожало поглотить его целиком. Его зрение затуманилось, тело задрожало. На этот раз Скарамучча не смог сдержать крика боли, его сдавленный звук был заглушен кляпом. Дотторе рассмеялся над его жалкими криками. Его рука в перчатке грубо схватила Скарамуша за волосы, дернув его голову вверх с такой жестокостью, что боль пронзила череп. Ученый потянулся к винту, удерживавщему кляп на месте, и быстрым движением выкрутил его, его рот наконец освободился. Когда кляп, наконец, упал с его лица, Скарамучча хватал ртом воздух, его челюсть болела из-за долгого напряжения. Было долгожданным облегчением снова иметь возможность говорить, даже если боль в разорванной груди все еще отдавалась в его теле. Но момент передышки был недолгим. Невменяемый ученый наклонил голову и уставился в лицо куклы, продолжая сжимать его волосы. Скарамучча посмотрел в ответ с явной ненавистью и отвращением в глазах. — Не смей меня, блять, трогать! Никогда, сука… не касайся меня больше! Ебаный сумасшедший псих! — Его слова были пропитаны ядом и вызовом, отчаянным криком сопротивления извращенцу, который подверг его невообразимым мучениям. И если его голос слегка дрожал, безумный ученый, по крайней мере, казалось, этого не заметил. Дотторе скривил лицо в раздражении. — Заткнись, кукла. Если хочешь, чтобы все было хорошо, то побудь для меня хорошим объектом и держи свой грязный рот закрытым. Наслаждайся этим маленьким кусочком свободы, пока я добрый. Но Скарамучча отказывался поддаваться садистским прихотям безумца, даже когда он лежал, страдая, на холодном стерильном столе. Он глубоко вздохнул, его голос охрип, когда он заговорил. — Тебе не сломать меня, Дотторе. Улыбка Дотторе стала шире, его лицо склонилось над лицом Скарамуччи. — Ох, но Скарамучча, я и не собирался тебя ломать. Я хочу лишь изменить твою форму. Переплавить тебя во что-то более прекрасное, более послушное. — Думаешь, твои глупые пытки заставят меня повиноваться тебе? — Сказал Скарамучча сквозь зубы. — Я бог, а ты ничего больше, чем бредовый ученый, который играется с силами, которые сам не может осознать. Я найду способ сбежать, и когда я сбегу, ты отплатишь за каждый момент страданий, что ты нанес мне. — Все, достаточно. С явным раздраженным выражением лица Дотторе зажал ему рот рукой в перчатке, пропитанной кровью Скарамуччи Пойманные в ловушку отвратительным прикосновением, приглушенные протесты Скарамуччи превратились в отчаянную борьбу. Ярость охватила Скарамуччу, когда он попытался вырваться из жестоких тисков Дотторе. Вкус мгновенной свободы и способность говорить зажгли в нем искру неповиновения, но она быстро погасла под безжалостной хваткой безумного ученого. Щемящее чувство безнадежности терзало душу Скарамуччи. Он знал, что его неповиновения, каким бы сильным оно ни было, может оказаться недостаточно, чтобы спасти его от садистских прихотей Дотторе. Ученый, казалось, был полностью поглощен собственным безумием, его жажда знаний и власти делала его холодным к боли, которую он приносит другим. Нет, он не был холоден к боли, он наслаждался ей. Дотторе цокнул языком, в голосе закрался неодобрительный тон. — Как бы мне не нравилось наблюдать за твоими криками и дерганиями, во время медицинских процедур они приносят много хлопот. Ну, потом разбужу тебя. Держа одну руку на рте куклы, другой ученый взял шприц, заполненный странной пурпурной жидкостью. Резким движением он вставил шприц в шею Скарамуччи. Наркотик побежал по его венам и подействовал практически сразу. Скарамучча почувствовал, что его тело поддается воздействию наркотика. Жестокая ухмылка Дотторе стала еще шире, когда он увидел, как его сопротивление ослабевает под действием вещества. Его неповиновение уступило место легкой сонливости. Рука доктора в перчатке по-прежнему крепко зажимала рот Скарамуччи, гарантируя его молчание. Жестоко посмеиваясь, Дотторе наклонился над ним, его лицо в сантиметре от взгляда Скарамуччи. — Ох, впереди еще столько всего, милая кукла. Это только начало. Ты будешь молить о пощаде, когда я закончу. Слова едва доходили до куклы, поскольку ее слух ослаб, а зрение начало затуманиваться, комната вокруг нее медленно искажалась и исчезала. Конечности отяжелели, а тело становилось все более вялым и невосприимчивым. Он боролся с надвигающейся тьмой, но это была битва, которую он не мог выиграть. С последним судорожным вздохом Скарамучча поддался могучей власти наркотика. Его веки отяжелели, отгородив его глаза от мира, а тело неумолимо обмякло. Затем темнота полностью поглотила его целиком, и сознание куклы, наконец, соскользнуло в бездну забвения.