ὑποκριτής

Это лицемерно — ласкать между ног девушку, которую не далее, чем вчера, назвал «несносным дитя». Это лицемерно — отнекиваться от любых намеков на более близкие, чем рабочие, отношения с начальницей, а потом жадно накрывать ее грудь ладонью, елозя по твердому соску, пока та умоляет снять перчатки. Это лицемерно — делать незнакомцам замечание, что публичные места — не для выражений чувств, а потом самому целоваться до треснувшей губы. Моракс — буквально Властелин Инкогнито: у него по лицу на каждый день. Чжун Ли тоже лицемер, и он это прекрасно знает. А еще он знает, что трахать свою начальницу, которая младше тебя лет этак на несколько тысяч — сомнительная затея. Но это Ху Тао. С ней меняется понятие здравого смысла и сдвигаются рамки дозволенного. Началось все с поцелуя в щеку. Благодарственный жест, безобидный и милый. В нем, конечно же, нет ничего, что может привести к столь бесславной ситуации. Вся соль была в том, что сопутствовало этому жесту. Ху Тао объяла ладонями его голову, улыбаясь, и так близко Чжун Ли не мог отрицать: эти безумно-алые глаза смотрят почти с религиозным обожанием. Почти — потому что Ху Тао умеет любить только по-смертному. Наверное, в нем проснулся Властелин Камня. Ему не стоило обрабатывать разодранные после боя ноги, — но желание исцелить ее, как всегда, невыносимо. Ей не стоило, поцеловав щеки, потянуться к губам, — но в глазах у нее не было ни тени сомнений. Кожа у Ху Тао — словно печь: жаркая, обжигающая. Губы — обкусанные, шероховатые, несущие в себе след тревоги и творческих мук; Чжун Ли кажется, в моменте, будто все его лицо объяло колючее, но ласковое пламя. Следующее, что он помнит — его ладонь у нее между ног, гладит сквозь одежду, Ху Тао стонет, крепко вцепившись в перекладину ограды на веранде. Он впитывает звук своими губами, жадно слизывает кровь. Ее хвосты стекают с плеч, как два ручья, она краснеет пятнами, губы пухлые и блестящие от слюны, и Чжун Ли жалеет, что не может прямо сейчас нырнуть ей лицом между ног. Чертовы шорты. — Советую вам задуматься о юбке, госпожа управляющая. Ху Тао выгибается в спине, всем телом показывая: трогай меня больше, — что не мешает ей раздраженно фыркнуть. — Тогда тебе тоже придется наде… Давится воздухом; костяшки белеют, колени содрогаются, когда пальцы Чжун Ли проскальзывают в белье. Не самое удобное место, не самая удобная одежда, подходит лишь безлюдное время — но от этого лишь больше азарта. Ху Тао такая податливая, такая отзывчивая… он невольно облизывается, и зрачки в красных омутах теснят первородный огонь. — Что именно мне придется надеть? — Юб-бку, — голос дрожит почти вровень с бедрами. — Она б-будет стелиться по твоим ногам. Длинная. С разрезами… плотно сидеть по бедрам, чтобы я могла… кхх. Ху Тао слишком влажная для того, за кого только что взялись. Ох, госпожа Ху, как давно на вас так действует одно присутствие любимого консультанта? Чжун Ли давно подмечал особые нотки ее запаха, но не придавал тому значения. — Чтобы вы могли что? — он говорит невозмутимо, так, будто они обсуждают погоду; случайные ночные прохожие, если взглянут в их сторону, решат, что ничего особенного не происходит. Он должен быть уже слишком стар для подобных авантюр. «Должен» — ключевое слово. Ритм движений пальцев нарастает; чтобы не стонать, Ху Тао сжимает губы в плотную линию и шумно дышит; в ее крови бурлит и жизнь, и страсть, и сама эссенция жара. Он — камень, о который высекают огниво, и такая роль его устраивает. — Договаривайте, госпожа Ху. — Чтобы лапать тебя за твою бесстыжую задницу, Властелин камня, — шипит Ху Тао куда-то в шею, что посылает мурашки по коже. Чжун Ли смеется; Ху Тао все ближе и ближе — так быстро, так мимолетно — и ее все меньше держат уставшие руки. Смена центра тяжести — и теперь она опирается хребтом о колонну, цепляясь ему за плечи. — Крепкую, упругую, мускулистую задницу. Как… рисовые мешочки с креветками. Удивительно, что даже такая плохая комедия сейчас будоражит. Видно, жажда до госпожи Ху извела уже до настолько жалкого состояния тела. Чжун Ли аккуратно кусает ее за шею — чтобы не осталось следов. Движение, выверенное множеством украденных моментов — и каждый он легко может воскресить в памяти, однако зачем, когда Ху Тао прямо здесь, такая теплая и живая, в его руках? Уж лучше впитывать ее, жадно и созерцательно, пока есть возможность. Она хнычет, сильно-сильно цепляясь ему за плечи; он впервые позволяет плотно свести бедра, с нежностью наблюдая, как ее лицо искажается от удовольствия. Ху Тао ужасно красива, хотя кто-то, от такой ее гримасы, засмеялся бы — уж больно мимика резкая, как росчерк угля на бумаге. Он не умеет смеяться над беззащитностью. Не имеет права; такие мгновения нужно высекать в камне, ведь никто не может запечатлеть подобную уязвимость. Презирать людей за слабость — это не к нему. Он защищает, он заботится, он оберегает, пускай и в своей манере. Чжун Ли покрывает поцелуями ее макушку, лоб, скулы; Ху Тао издает милый звук, похожий на мурчание, доверчиво прикрывает веки, и Чжун Ли мысленно начинает отсчет до следующего раза, когда сможет увидеть ее такой. Вдруг, откуда не возьмись, накатывает стыд. Или, скорее, запоздалая вина. — Что же вы со мной делаете, госпожа Ху, — бормочет он задумчиво, прежде чем накрыть едва-едва восстановившие дыхание губы. Чжун Ли надеется, что ширины плеч хватит, чтобы заслонить от мира ее хрупкое тело. Даже если с такого ракурса все, кто могут ее увидеть — птицы да ящерки. Ху Тао растягивает губы в улыбке сквозь поцелуй. Лицо у нее почти до неприличия довольное, даже гордое, и полное настолько глубокой привязанности, что Чжун Ли, к своему удивлению, краснеет, пускай и совсем незаметно в блеклом свете фонарей. — Все, что мне захочется, Моракс, — выдает Ху Тао едва слышно, пропуская его пряди сквозь пальцы. На кончиках крашенных ногтей тихо гудит гео, и им, пожалуй, стоит найти более подходящее место, потому что у Ху Тао алчности как на нескольких бессмертных.