Give Me a Chance. Alpha

У проклятья нет имени, только начало. В уготованном цикле дней Ей было пятнадцать. Она кричала. И сейчас ты узнаешь о ней...       Последний раз Лиён видела её семь лет назад. Странное неосмысленное чувство дежавю на переходе из агрегатного состояния вовне. Руки сами потянулись вперёд, когда девушка перед ней начинала падать, а ухватиться было абсолютно не за что. Этот детский наивный страх в глазах усиливался с каждой секундой, а пальцы цеплялись неуклюже, и хотелось всё это списать на ошибку и пустое волнение, от которых пользы не было никакой. Сон так бы и сделала, если бы не короткое и тёплое касание её вспотевшей ладони о плечо и комканая тихая благодарность после. Глаза рубинового сияния окрашивают радужку Сон, а затем между ними и целой группой невольных свидетелей в этой омежьей раздевалке наступает неловкая и долгая пауза.       – Ты в порядке? – и Лиён абсолютно уверена, что да. Кроме своего тяжело бьющегося сердца, которое слышать приходится через гулкие удары наотмашь.       Её одноклассницы замирают поочерёдно, впериваясь непонимающими взглядами в этих двоих. А Сон не нужно поднимать глаз для того, чтобы ответ стал очевидным и простым. Перед ней на расстоянии удерживающей омегу руки покоится её причина детского трепета, предстаёт самый заученный профиль лица, повзрослевший и столь родной, что сил стереть его из памяти заново едва ли удастся. Перед ней находится сама Чон Ёнми, юная и хрупкая, такая же, как и семь лет назад, оставленная на промокшей площадке её дома, когда Лиён сообщила ей, что они с семьёй скоро должны переехать.       Юные осмысленные слова и совершенно пустые обиды. Они были оставлены позади, собраны в тугой хвост на затылке, выплаканы по ночам в подушку, пока старший брат не видел. И все вокруг были абсолютно уверены в том, что детская дружба и неокрепшая память стираются легче мела на грубой шершавой поверхности. Лиён тоже так думала ещё четыре года, а затем наступило её время. Время становления нутра...       По возвращению на родину Лиён поступила в частную старшую школу Сеула, где господствовала смешанная иерархия лишь двух видовых групп и примитивное разделение по полу. Лиён отлично маскировалась среди своих подрастающих сверстников, делила ложь напополам с правдой и абсолютно профессионально изображала циклы течек. Она умела широко распространять своё влияние на неопытных одноклассниц, расспрашивать их о тонкостях омежьей сути и так же умело отвечать на разного рода неуместные и плохо переводимые в знак приличия вопросы, от которых не было конкретной пользы. Сон просто знала, что так поступают все её знакомые омеги. И Сон не имела ничего против...       Минги говорил о том, что это нестрашно. Естественный порядок вещей заложен в самой природе, что та редко ошибается и если такое случится с кем-то, то только не с ней. Лиён искренне верила своему старшему брату, пропитывая свою постель едко-приторным запахом смольных и тяжёлых нот, мечась по ночам в удушающих приступах пятнадцатилетнего подростка, для которого ничего из этой жизни ещё не было усвоено. Ничего, кроме тяжёлых мароновых глаз брата. Кажется, они что-то скрывали уже тогда. Иначе сложно было объяснить горькие слёзы матери и отца, для которых их долгожданная девочка была обречена на вечное непонимание и больные предрассудки окружающих. Чужие сплетни сопоставимы с голыми удавками, их сложно разорвать с первого раза. И вдвойне тяжелее в сотый. Лиён, к счастью, этого не успела узнать, Минги не позволил.       Чуть больше полутора лет Лиён приходилось опускать подробности своего состояния, необходимых прогулов в школе и отсутствия романтических отношений. Ей приходилось замещать эти пустые и бестолковые воздыхания своих одноклассниц на серьёзную и усердную подготовку к экзаменам. Это казалось само собой разумеющимся, почти естественным, но плохо контролируемым по первое время – однажды настолько, что пришлось накладывать пару швов на руках из-за усиленного расчёсывания в период второго в её жизни гона.       Лиён училась самоконтролю медленно и усердно. Каждый шаг давался той самой пресловутой удавкой на шее, от которой невозможно продохнуть, весь кислород растрачивался за секунды. Сон ожидаемо бесилась и истерила, прикусывая до крови губы, но всё оканчивалось также быстро, как и разгаралось. Её окутывали две сильные руки, одна терпкая тубероза и солёная влага по щекам. Её зверя приручали так умело и лёгко, как она сама ещё не умела. Её согревали родные объятия и хрупкое обещание, что когда-нибудь внутренняя альфа примирится с нутром. Лиён по-прежнему в это верила. Она по-прежнему верила своему старшему брату.       Окрас переменчивой природы не являлся безусловным. Стандарты принятой нормы подгонялись под устойчивые формы восприятия, но не были единоверными. Лиён не подражала своим сверстникам во внешности, не перекрашивала волосы, не использовала макияж, но ей приходилось носить цветные линзы по случаю своих перепадов настроения. Плохо контролируемые вспышки агрессии заставляли разгораться красным пламенем её радужки, переливаясь всеми насыщениями багряных искр. Её истинный цвет всё ещё набирал силу и не был до конца определён, как и сама альфа. Сон боялась этих перемен, цепляясь за зыбкое чувство внутренней дисгармонии, об которую нутро неспешно вытирало ноги.       Сложные для самой себя взаимоотношения с омегами не добавляли уверенности в том, что всё происходящее имело место быть правильным и жизненно необходимым. Постоянное притворство перекрашивало каждую попытку к открытию себя окружающим. В средней школе Японии это казалось абсолютно невозможным, но пять лет назад юная будущая альфа даже не имела представления об этом. Если бы только Ёнми могла узнать...       Минги рассказывал об отцах Чон не так много. Плохо скрываемые перепады температур между паузами в монологе, резкий и частый разрыв после историй об окончании университета. Лиён знала лишь о том, что удивительно замкнутый в себе омега с прекрасными чертами лица на фотографии отверг её брата. О лучшем старом друге он не упоминал вовсе. На этом все обрывочные воспоминания прекращались, слой старой пыли ложился на новый, мароновые искры продолжали тлеть в задумчивом взрослом взгляде, а Минги тихо и незаметно переключался на безопасные темы разговора, забирая свой телефон из рук Лиён.       – Почему ты больше с ними не общаешься? – самый искренний и чистый интерес, бестактный вопрос и лёгкое смущение после.       – Иногда приходится отказываться от того, что тебе дорого, – Минги нежно проводит рукой по тёмной макушке, придвигая младшую сестрёнку ближе к себе. – Когда подрастёшь, я расскажу тебе, как это происходит.       – Мне уже девять, оппа!       – А мне было двадцать три! Кто кого?       – Ла-а-адно, сдаюсь...       Спустя год Лиён все-таки узнает, как это происходит на самом деле. И временной промежуток окажется до нелепости короток. И каждое произнёсное слово абсолютно бесполезным и пустым. Предательски крупные слёзы не смогут удержаться внутри, когда покрасневшее зарёванное лицо Ёнми осядет в памяти ярким клеймом. Кажется, что тогда Сон впервые ощущала трепетное отношение к кому-либо, кроме своего старшего брата и родителей. Впервые испытывала непреодолимое желание защищать и оберегать кого-то без весомой на то нужды. Впервые чувствовала сильную душевную боль от потери единственного друга детства.       Спустя семь лет это переросло в сложное восприятие пост-травматической апатии, но не более. И Лиён вполне была готова ещё раз встретиться со своими страхами прошлого. Даже при самых необъяснимо судьбоносных обстоятельствах. Но Сон не учла в этом случае одного, что она окажется в итоге альфой...       ... Лиён резко приходит в себя, словно её с головой окунают в леденящий омут озера. Рука отталкивает от себя ничего не понимающую омегу, та не успевает сообразить, как заново найти опору в вертикальном положении. Это удаётся девушке только со второй попытки. Одноклассницы поочерёдно теряют интерес к столь неловко застывшей картине, убирая свои вещи после урока. Сон собиралась поступить точно так же, ровно две минуты назад. А сейчас яркое и живое доказательство её двухлетнего воздержания срывало с альфы все блоки осторожности.       Ёнми невероятно привлекательна: слегка вьющиеся каштановые волосы в короткой стрижке, ореховые глаза и тонкая линия губ, приокрытых от волнения. Кажется, что временной промежуток стирал поздние кадры впечатления и наслаивал новые, такие свежие и чистые. Это оглушительное помешательство срабатывало только на альфе. Всем остальным присутствующим в этой тесной спортивной раздевалке было нейтрально ровно по отношению к новоприбывшей ученице. И Лиён понимала эти причины массового игнора. От всех в той или иной степени исходил ненавязчивый и тонкий омежий аромат после интенсивных тренировок, все ноты примешивались к одной и составляли грязно-сладостный аромат. Никто из омег не смог бы без чуткого обоняния определить хотя бы поверхностное на него наслоение. Никто, кроме альфы.       – Ты в порядке?.. – вопрос приходится повторить ещё раз.       Омега самостоятельно находит равновесие, опуская хватку на плече Лиён, румянец загорается ещё ярче. Сон подвисает на короткое время, забывая обо всех присутствующих вокруг. Возможно, эта живая и столь насыщенная реакция альфы могла быть связана с предстоящим гоном, до которого оставался лишь месяц. Но характерные признаки ничтожно меркли перед тем, что испытывала Лиён здесь и сейчас. Совершенно глупо списывать её реакцию только на инстинкты.       – Да...извини, онни. Я не заметила порог перед дверью.       Внутренняя альфа замирает от новых непередаваемых ощущений. Сумка с вещами выскальзывает из рук, Лиён этого не замечает. Трое одноклассниц, кажется, проходят мимо них о чём-то переговариваясь. Её просят отойти в сторону, это получается услышать не сразу и воспроизвести глухо различимую просьбу в действие на автомате.       – Я опоздала, урок уже окончен?       Сон начинает прокручивать в голове, что происходило до их внезапной встречи. Тяжёлое дыхание, два пропущенных броска, влажный след на футболке от пота. Никто с таким усердием не тренировался на разминке, как она. Все омеги держали марку и привлекательный внешний вид, но Лиён частенько об этом забывала, выматывая себя намеренно, чтобы перераспределить силы на удерживающий от гнева барьер, которого хватало на какое-то время.       На ладонях Сон красные пятна, белая рубашка не заправлена в юбку, ноги босые. Перед альфой находилось абсолютное совершенство, граничащее с тонким причастием к безумию. К её огромному облегчению только внутренний зверь мог ощущать насколько сильно Лиён заботил факт оценочного суждения её внешнего вида. И это всё меркнет за считанные секунды, облачаясь в незыблемую материю прошлого. Голос подводит, альфа откашливает сухость во рту, произнося на автомате:       – У нас ещё три впереди.       – Это хотя бы радует.       – Ты, правда, так думаешь?       – Я раньше тебя нигде не видела?.. – Ёнми непреднамеренно игнорирует предыдущий вопрос, оказываясь слишком близко перед альфой. Нос девушки непроизвольно морщится, когда та пытается отсканировать в памяти повзрослевшее лицо Лиён. Это выглядит безуспешным. Кажется, что омега её не узнаёт.       – Это вряд ли... – Сон уверенно поговаривает свою ложь, отвлекаясь от неуместного разглядывания омеги.       – Меня зовут Чон Ёнми, – тонкая улыбка бледных губ окрашивается неловкостью последующего молчания с обратной стороны. Сон не спешит с ответом.       «Меня зовут Чон Ёнми...»       «Я знаю...»       – Меня...к-гм, Лиён.       – Лиён?...       ... Старшему брату Сон сейчас тридцать девять. К этому возрасту у первого и главного наследника компании должен был быть хотя бы один ребёнок. Это негласное и установленное правило иерархии семей второй ветви*, о котором Лиён долгое время ничего не знала.       Тонкие стены, любопытные уши и одно удачное стечение обстоятельств, при которых юная альфа открыла для себя, что значит быть во главе видового начала. Мерзкое наложение обязанностей, безусловное доминирование и власть – всё это комом поглощало наивные представления о том, что альфа должен быть ответственным за свою семью и межвидовой статус. Минги старался держать самый расслабленно-притворный вид перед младшей пятнадцатилетней сестрой, но в пределах своей спальни это вытряхивало его нутро наизнанку и перетирало кости от нарастающего гнева за неисполнение своих же обещаний перед старшим альфой.       В такие моменты Лиён хотелось ненавидеть своего отца, по-детски слепо и так сильно, чтобы кровь остервенело закипала в жилах. Хотелось уничтожать ярким пылающим взглядом его тёплые чувства по отношению к ней, отстаивать права своего старшего брата на неприкосновенность, которой на самом деле никогда не было. Быть той, которая ни разу не вписывалась ни в одно из правил их жестоко задуманного общества. Быть той, которая втайне боялась себя равно так же, как и ненавидела. Быть той, чьё предназначение оставалось в неведении для всех членов её семьи. Быть той, о которой до сих пор мало кто знает. Лиён не представляла, как теперь, находясь на расстоянии двух шагов и одного прямого взгляда новообретённой надежды на будущее, солгать о том, что она не помнит Чон Ёнми.       – Ты идёшь? Урок уже скоро, мне ещё нужно усп...       – Ты правда не помнишь?       – О чём?       – Не бери в голову... Ты, кажется, торопилась, онни, – Чон не оборачивается вслед, когда лёгкий толчок в правое плечо меняет траекторию её направления, Лиён огибает её у самой двери и выходит. Глаза Ёнми непроизвольно увлажняются, румянец сходит с лица, а опущенные вниз руки начинают дрожать едва заметно. Бледно-зелёный оттенок загорается по всей радужке, перекрывает на доли секунд во взгляде резкий мигающий свет раздевалки и ослепляет под натиском переполняющих омегу эмоций. Ноги сами подкашиваются, опуская девушку на стоящую рядом низкую скамейку, тихий всхлип раздаётся оглушительно громко в опустевшем помещении... Лиён её не помнит.