16 лет назад от настоящего времени...
Страх срикошетит по стенам Крупными волнами боли, Красным током по венам Утопит в морской белой соли. Опустит в застывшую воду, Осушит до бездны начала, Сотрёт с твоей кожи свободу, Камнем бросая с причала. Ким не высыпается уже полгода. Утро с оттенками серого и чёрного, немного красных пятен на коже, он снова расчёсывал случайный порез на руке от ножа, и не без усилий принятый завтрак от Сунан, наспех приготовленный ему перед сменой. Готовая схема действий, одно решение и бесконечные пропущенные звонки от Юнхо. Альфа наблюдает за кипящей водой на плите, закатывает рукав, дрожащей рукой направляя свои пальцы ближе к пару. Отрезвляющие мысли приходят в голову с запозданием. Полотенце наматывается на руку, а покрасневшая ладонь неприятно жжётся. Это был последний раз, когда Ким пытался сварить себе кофе. Это было последнее, на что у него хватило сил и терпения. Как же просто отказываться от того, что приносило тебе долгое время пользу, но не возымело должного эффекта. Хонджун больше не любит кофе. И эта тонкая материя чувств помогла ему избавиться от несуществующей боли за горечь вкуса на губах. Теперь они промочены холодным чаем. Они не могут перенести новые ощущения, но могут спроецировать на себе ностальгию от уже существующих, как альфа и предполагал. Сигнал будильника раздаётся по всей квартире. В прихожей разбросана обувь Кима, на часах почти семь утра, ему пора на работу. Если успеть на метро за 15 минут, то, возможно, он даже не опоздает. В последний раз это сказалось на вычете из первой части зарплаты. Кажется, что Хонджуна больше не волнуют материальные вещи, какими волновали ещё до недавних лет. Кажется, что принятое решение об академическом отпуске далось ему легче, чем решение оградить себя от встреч с Чоном. Кажется, что оба варианта заведомо ложно внесли разлад с его семьёй и близкими. Ким сделал всё сам и больше не был за это противен самому себе. Холодное сердце билось в груди между тонкими больничными стенами, пальцы были сухими, а дыхание размеренным. Хонджуну приходилось тратить по 20 часов в неделю из тех, что были посвящены работе, чтобы не сорваться к нему в свой единственный выходной. Каждый день перед сменами, если не было возможности, то после. Обязательные посещения сказывались сильной утомляемостью и нервными перепадами настроения. Ким замечал свою вспыльчивость, отыгрываемую на матери, он не редко грубил Чонхо, когда тот оказывался на линии двух огней. Между выбором оставаться лучшим другом или уйти в сторону, Чхве всегда выбирал первый вариант. Хонджун его за это не винил, утопая в своей отречённости быть непонятым. Кажется, время счастливых уже прошло. Ему не досталось ни кусочка. Этим утром на часах было всего 5:24. Опухшие воспалённые глаза едва уловили полоску света за дверью. Сунан вернулась после ночной смены, скрипы пола разнеслись по узкому коридору, уводя шум к её комнате. Ким всегда вслушивался в два коротких щелчка, а затем снова проваливался в беспокойный сон, покрываясь по́том до самых кончиков волос. Вибрации телефона отвлекли от болевой ломки, смятое в ком одеяло валялось на полу, когда Хонджун внимательно перебирал глазами отправленное сообщение. Юнхо просил его о срочной встрече. Сегодня Юнхо узнал, что в скором времени ему придётся стать отцом. И Ким совершенно не понимал, как ему реагировать на это. Предательские слёзы пытались смыть стыд за свои же мысли, руки расчёсывали порез, кровь текла сильнее. Хонджун был похож в этот момент на забитого ребёнка, мир которого рухнул в одночасье, а ключей от выхода не нашлось. Его придавило грудой солевых камней у пристани, его потеряли в свете маяка уже дважды. Его ярко-лазурный берег больше не окутывал в своих руках, его худые кости выплюнуло на поверхность. Его измололо в пыль его же ревностное чувство несправедливости. Почему время жизни отдано не ему? Почему белые худые руки не смогут его удержать, почему каждый день его приводит в больничный склеп, в коридорах которого надежды больше не осталось... Ким засыпает после часа непрерывной истерической атаки. Засыпает прямо на полу в согнутом виде. Его покрасневшие глаза выдают всю боль и усталость, его перевязанная рана всё ещё воспалена, его сгорбленная спина жмётся к теплу скинутого на пол одеяла. Его по-прежнему тянет к нему. Его по-прежнему слишком много...***
Руки дрожали, держась за живот, а холодная испарина на лбу свидетельствовала о том, что происходящее вокруг не оплод его больной фантазии. Ёсана ужасно тошнило ещё этим утром. От поездки к врачу с настояния матери он любезно и холодно отказался, как и от её искреннего порыва в помощи. Первые две пары прошли в туманной дымке, руки по-прежнему тряслись и на все встревоженные вопросы Уёна Кан отмахивался, еле шевеля губами. Его увезли в больницу после второго короткого перерыва, а затем он пришёл в сознание, цепляясь за провода капельницы и выискивая среди незнакомых ему лиц лишь одно. Старший Чон был здесь, в палате тускло-бежевых стен, внимательно слушая стоящего спиной к Кану врача. – Первая беременность? – Ему всего 20. – Хорошо... Наследственные заболевания имеются? – Доктор Ли, пациент очнулся, – медсестра аккуратно прерывает этот неловкий диалог между ними, вскользь проходясь взглядом по лицу альфы. Юнхо бледнеет с каждым последующим вопросом, а Ёсан не прерывает своего молчания, упираясь глазами в обоих в нарастающей панике. Сейчас его уровень гормонального фона существенно отличается от стандартного поведения в периоды течек, и Кана совершенно точно это не устраивает. – Год назад у меня диагностировали депрессию на фоне первичного оторжения нутра. Я принимаю таблетки, доктор. Я в ремиссии, – эта фраза отточена холодом, её невозможно воспринимать за правду. И Кан понимал это ещё полгода назад, когда дозы лекарств не справялись с его навязчивой мыслью о расставании с Юнхо. Этот этап не был пройден, он повис в воздухе, окольцевал лёгкие, не давая вздохнуть. Витающий в палате остро ощутимый аромат клементина давал на то серьёзные опасения: Чон уже принял решение за них двоих, и оно, по его мнению, будет правильным. – Что ж, мне нужно взглянуть на рецепт. Я внесу корректировки в дозах вашего препарата. После срочного промывания желудка вам необходимо сдать пару анализов, – сухой тон доктора Ли не возымел никакого эффекта. Кан устало протёр глаза, обращая теперь внимание лишь на тяжело дышащего позади Чона. Люминисцент красного загорался с перебоями, альфу немного трясло. Омега прекрасно осознавал, что после унизительных минут осмотра его увезут домой. И правда окажется известной. – А сейчас я вас пока оставлю. – Спасибо, доктор Ли... Неловкость здесь неуместна. Кан подбирается на неудобной койке, сминая одеяло, тело неприятно ломит, слабость просачивается током по выпрямленным ногам, оседает на кончиках пальцев. Ёсану не хочется обсуждать их сложность отношений прямо сейчас, но для Чона это кажется единственно значимым на текущий момент обстоятельством. Он присаживается рядом с омегой, берёт его руку, перебирая пальцы с такой интимной нежностью, о которой Кан давно позабыл, не подпуская его к себе ближе, чем на пару метров за последнее время. – Ты давно об этом знал, Ёсан~и?.. – Подозревал с прошлого месяца. У меня не может быть задержек из-за лекарств. Так что... – Прости... – Мы оба поторопились, Юнхо. Это была вторая полноценная течка за весь мой цикл. Риски не оправдались, – Кан не вносит деликатности, запутывая слова в удобоваримые формы. Он режет обоих откровенным вниманием к себе. Руки больше не дрожат, Юнхо больше не смотрит на него, а едва заметно догорает люминисцентом. Изумрудные искры потухли с последним выдохом приятной истомы, омега это почувствовал, когда белые пятна стекали по внутренней стороне бедра. Его бесконечно легко можно было разбирать на мелкие частицы, разветривая по комнате цитрусового смешения. И Кан бы соврал, сказав, что он об этом сожалеет. – Я не расстроен, Ёсан~и... Это просто... – Я не хочу об этом сейчас, Юнхо. Я почти на 4 месяце. Здесь нечего обсуждать. – Я поговорю с родителями. Если ты не против, то переезд к нам... – ... Когда ты успел это решить?! Пять минут назад? – Ёсан~и, – температура воздуха резко падает, Кан задыхается в этом пережатом ложью пространстве. Героя красных линий воскресили вновь, его руки тёплые и нежные, они держат на привязи и не дают пошевелиться. Ёсан заведомо не согласен стать обузой и внезапным провалом в семье, для которой он слишком долго являлся чужим. Не согласен делить это зарождающееся внутри бремя с ним только из-за обязательств крови. Не согласен оказаться слабым, ведь его тело и мысли предательски в этом честны. – Меньше чем через полгода мне придётся взять академический, Юнхо. Сейчас это волнует меня куда больше, чем разговор с твоими родителями. – Зачем же ты так... – Кану не нужно сантиментов на этот счёт, ему достаточно сейчас взглянуть на Чона. Эта извращённая форма привязанности ко всему, чего касался его запах, давно переросла стадию сексуального подтекста, видоизменяясь во что-то схожее с глубокой эмоциональной связью. Ёсан заклеймён альфой на долгие годы, вымочен клементином до самых кончиков волос, он забыл родной нейтральный шлейф, едва порог дома Чонов принял его в качестве партнёра их старшего сына. О большем сам омега когда-то даже не мог мечтать ... – Я по-прежнему твой, Юнхо. Несмотря на наши разногласия, я бы хотел, чтобы ты находился сейчас рядом. – Уён~и не поверит нам... – Через 5 месяцев у него не будет выбора.***
Он распустит цветы по худым рукам, Тихим шёпотом даст ему имя. Заалеет кровь по сухим губам, Аметист снова вспыхнет синим. Он покинет его, ограждаясь стеной. Оба сердца медленно стлеют. Поражённая боль окропит их тоской. Но глупцы ни о чём не жалеют. Он не отвечает на сообщения уже полгода. Юнхо не видел его в стенах университета, а неоднократные посещения квартиры Кима отдавали лишь обратной тишиной пустого коридора. Сунан не знала, где находился её сын около трёх месяцев после взятия академического перерыва. За этот период времени многое успело потерять свою значимость. Многое успело прийти в негодность и многое успело остаться позади. Несмотря на всю поделённую надвое боль, Юнхо не смог его удержать. Хонджун растворился во времени, едва успев понять, что порог смерти был подведён в его жизни одним простым и пугающим до дрожи обстоятельством: этот удар смогли перенести все, кроме него. Омытая скорбью палата, белые цветы, не увядающие за неделю, смена лиц в коридорах. Здесь не хватало палача. Здесь под звон окровавленных цепей и удушающего запаха фиалки время поставило на колени обоих. У одного из них не было сил уйти, у другой не хватило сил, чтобы остаться. Ким пишет ему в пять утра, ошибки пестрят в тексте, он совершенно измотан бессонницей. Чон перечитывает его сообщение три раза. В соседней комнате тихо бьётся его сердце: едва разобрав болевые стоны Ёсана за стенкой, Юнхо подрывается к нему, не боясь разбудить этим полдома. На обратной стороне ошибочных символов уже ничего не билось, кроме застоявшейся тоски. Вперемешку это давало невероятно отрезвляющий эффект. Чон не хотел признаваться себе в том, что отпускать прошлое казалось ему эгоистично-подлым ещё полгода назад. Больше эта мысль не посещала его. Этот этап взросления накручивал в нём новое стремление ко взгляду на будущее. Будущее, в котором нужно научиться жить без него... «Я скоро стану отцом, Джун. Не знаю, где тебя носит, я пишу тебе каждый день с момента твоего исчезновения. Я надеюсь, ты не будешь расстроен тем, что это моё последнее сообщение. Когда будешь готов, я встречу тебя, и мы обо всём поговорим». Отправленное одним коротким нажатием перечёркивает вашу общую застойную боль, но остаётся ещё одно откровение, ради которого Юнхо ограждался долгое время. «Я выбрал жить дальше, Джун. Я не смогу ничего исправить, и ты не сможешь. Возвращайся домой. У тебя ещё есть близкие люди, которые о тебе беспокоятся». Это решение принималось в полной темноте, за закрытыми дверьми чоновской спальни, в которой теперь больше нет места лишнему. Весь диалог стирается за пять секунд, пустое окно в телефоне горит ярче пламени его люминисцента. Юнхо считает, что поступил правильно. Юнхо блокирует номер Кима.