Where you go i go

Еще не успевшая напитаться дневной жарой прохлада утра за окном проникла сквозь промежутки приоткрытых жалюзи, растекаясь ясным светом внутри рабочего кабинета. Безоблачное голубое небо, еще не расплавленное уже медленно подступающей лавой июньского солнца, отрешенно витало в этих прорехах на небольшом окне с белым обрамлением подоконника. Нэнси со вздохом взлохматила свое кудрявое каре, хмуро сверля сжатое в руке письмо взглядом. Она сидела спиной к обыкновенной картине десяти утра, отщелкиваемой повисшими над дверным проемом часами, на тонком кресле перед столом из темного дерева. На нем расположился компьютер, слева от него черненький поблескивающий телефон, газетные вырезки, кипы информации, но сейчас ее интересовала лишь кучка желтоватых писем, безлико шуршащих между собой в конвертах. В сомнениях пожевав губами, она все же зажала кнопку на корпусе телефона. — Амелия, отправьте Байерса в мой кабинет пожалуйста. Голос на том конце утвердительно булькнул и она убрала палец с зажатой кнопки, обреченно вздохнув и прикрыла глаза, откидываясь на спинку кресла. Хмуро созерцая потолок, Нэнси в сотый раз вернулась к мыслям о содержимом писем, скопившихся на столе. Несколько недель назад в офис начали поступать эти тревожные сообщения. Люди на окраине Хоукинса жаловались на «неприятный дым» около своих домов, от которого им становилось плохо. Под «плохо» обычно подразумевалось, что они могут упасть в обморок и очнуться с похмельем, как настойчиво описывал один особенно назойливый посетитель, уверенный, будто людей опаивают через воздух, что звучало как бред, поэтому его просто прогнали с порога. Однако остальные недовольные писали примерно о том же: у них кружилась голова, конечности становились ватными. Некоторые особо драматичные писали, что дым будто проникал в их головы и занимал мысли. Почти все они думали, что это снова радиоактивные утечки или последствия тех, что случились три года назад. Но Нэнси знала, что радиоактивных отходов никогда не существовало. Никакой утечки не было и совсем не этим занимались в заброшенной лаборатории. Воспоминание об этом каждый раз нагоняло тучу на ее лицо. Трагичное прошлое будто снова возникло за их спинами. Расследование было в тупике. Люди говорили об одном и том же, очевидно все страдали от этого «туманного происшествия». Но Нэнси изучила всю информацию, что смогла достать — ничего, что могло бы привести к этому странному дыму не нашлось. Нигде. И тревога билась где-то под ребрами, потому что дым распространялся по городу. Очень медленно, почти незаметно. Разгадки не было и от всего этого просто болела голова. Она собиралась сделать звонок в соответствующие службы и выпустить статью-страшилку. Преподнести все в ключе городской байки — максимум, который был в ее силах сейчас. Если совсем умолчать, то пославшие свои обращения просто подумают, что газета бездействует, а это бы плохо сказалось на их репутации. — Привет. — Джонатан немного растерянно посмотрел на Нэнси и прикрыл за собой дверь. — Задумалась и даже не услышала, что ты уже здесь. — Что-то случилось? — он присел на стул напротив ее рабочего места. — Да. Это дело, — она раздраженно ткнула пальцем в возмущенно зашуршавшую кучку писем, — в конец мне надоело и я устала сидеть над этим тупиком. Собираюсь выпустить мрачную статью об этом для начала, а потом, если службы, которым я позвоню сегодня, что-нибудь выяснят, представлю интересную разгадку. — Нэнси раздраженно складывала письма в аккуратную стопку. — Хорошая мысль. Хочешь, чтобы я сделал несколько фото? — Ага. — она неожиданно спокойно улыбнулась и Джонатан обеспокоенно приметил, какой вымотанной выглядела девушка. Тайны, к которым ей не удавалось подобрать ключ пробуждали в Нэнси участливое упрямство: видит Бог, она докопается до истины, даже если ей придется лично признать перед их «тупым невыносимым павлином-начальником», что все это время тот был лучшим журналистом на планете. — Сможешь отправиться прямо сейчас? Я знаю, что у тебя еще есть работа, но хочу покончить со всем как можно скорее. — Странно слышать об этом от тебя. — Джонатан покачал головой. — К тому же, я сегодня собирался ехать за город на отдых, пофотографировать лес, насладиться природой, ты знаешь, я упоминал вчера. — Прости, забыла. — Нэнси поморщилась. — Меня уже душит все это. Думаю сегодня останусь у мамы. Проведаю Майка, в последнее время он выглядит чуть лучше, правда иногда пугает меня тем, что продолжает периодически молча пялиться в стены, но в остальном кажется все не так плохо. — Если ты так говоришь, то я могу отложить свой отдых. Ты выглядишь уставшей и нам всем пойдет на пользу закончить это дело наконец. — Нет, не стоит. Формально я могу тебя отпустить и пораньше, да? Можешь наоборот пораньше уехать к своему ненаглядному лесу. Возьмем с тобой совместный отгул и будем отдыхать от всего сегодня. — И от друг друга? — улыбнулся Джонатан. — И от друг друга. Слышать не могу уже о твоих фото-примочках. Джонатан поднялся и на прощание аккуратно поцеловал Нэнси в щеку. Она вернула ему мягкий поцелуй на прощание. Он выскользнул из ее кабинета, не собираясь терять ни минуты, чтобы оказаться подальше от Хоукинса поскорее. *** Стив рассеянно подбросил ложку для мороженного. Жаркий день не достигал небольшого кафе в торговом центре и холодильники повсюду заставляли ощущать некоторую прохладу. Робин что-то тихо мурлыкала себе под нос неподалеку, выкладывая только приехавшие топпинги. С ней было неплохо работать и сейчас их смело можно было назвать друзьями, но все еще тяжело было забыть, как долго они ругались в самом начале напарничества. Их чуть не уволили, когда кто-то в зале услышал их жесткую перебранку, почти перешедшую в крики. Они оба чувствовали себя неудачниками, работа в смешной форме в смешном месте тогда. Спустя какое-то время это даже сблизило их, однако, переломным моментом стала авария в Молле, случился короткий пожар и они застряли внутри с закрытыми автоматическими дверьми, которые не открывались без электрики. Произошедшее дальше походило на бред: неудачное путешествие в вентиляцию закончилось тем, что Робин вытаскивала его с немалыми усилиями, а затем в подсобке с щитком, куда они взломали, слава богу, обычную деревянную дверь, их обожгло вспыхнувшей проводкой и Робин отключилась. Стив действительно был рад, что работал спасателем и знал, как привести человека в чувство. Абсурд накалился, когда они, спотыкаясь и поскальзываясь, еле добрели обратно: мороженное из коробок в морозильнике потаяло за это время и вытекло на пол липкими лужами, где они и оказались. Уставшие и измотанные, они смеялись до боли в животе. Стив тогда понял, что забыл, насколько приятно общаться с кем-то помимо компании школьников. Каминг-аут Робин случился несколько месяцев спустя, в ответ на признание от Стива. Это было неожиданно и оставило горький след где-то под ребрами, но не было и мысли осудить ее. Оглядываясь назад, он был даже рад, что все так вышло. Отношения — это определенно круто, но их общение сейчас существовало где-то почти на родственном уровне, когда он брал с собой больше еды, чем ему нужно было, на случай если рассеянность Робин именно сегодня заставит забыть свой обед, что, честно говоря, случалось так часто, что пришлось узнать — она периодически остается голодной из-за забывчивости, в свою очередь Робин не нужно было спрашивать, чтобы знать об очередном казусе на любовном фронте и ее советы, даже если большая часть из них была раздражающей, помогали оставаться на ногах и Стив старался поддерживать ее, когда у нее случалось нечто подобное. Быть другим это наверняка страшно. Со входа послышались шаги. Стив обернулся, выплывая из своих мыслей и закатил глаза, когда увидел, кто пришел. — Что, опять? — И тебе привет. — Дастин беззубо улыбнулся и попросил небольшую клубничную порцию. Уроки у большинства школьников только закончились, поэтому толпы еще не было. Пока что. Когда они уселись за один из столиков, оставив Робин разбираться с возможными посетителями, Дастин нахмурился, разглядывая мороженое так, будто оно сделало что-то непоправимо ужасное конкретно ему. — Билли в больнице. Стив нелепо заморгал, обрабатывая информацию. — Билли? Билли Харгроув? Который. — Да, тот тип, который тебя побил три года назад и ты никак не можешь забыть. — упоминание событий тех дней заставило помрачюнеть его еще сильнее и Дастин зло атаковал розовые шарики ложкой, превращая порцию в месиво. — У него передоз. — О. Вообще-то так ему и надо, не понимаю, чего ты такой хмурый. — Стив пожал плечами. — Он же бил Макс? Ну, скорее всего. — Да, но как-то это странно, что-ли. Чувак, он вроде не настолько тупой, хотя и полный отморозок. — По-моему настолько. Дастин вздохнул, признавая поражение. Вероятно,критическое мышление не было сильной чертой его друга. — Как Робин? — мороженое было побеждено и теперь медленно съедалось. — Да нормально. Нам премию выдадут на днях и она не может заткнуться о том, чтобы стаскать меня в видеопрокат. Говорит, мой вкус в фильмах отвратен. — Вообще-то это так. — парень скривился. Робин действительно была права. Они поболтали еще немного, прежде, чем толпа хлынула в кафе и Стив вернулся к работе. Дастин какое-то время молча сидел на месте с опустевшей тарелкой. Что-то было не так, но осознать, что конкретно никак не удавалось. Оставалось надеяться, что это лишь пустая тревога. *** — Тринадцать? Мальчик с трудом разлепил веки, почти не поворачивая головы покосившись на дверной проем, сквозь который в темную комнату прямоугольником просочился яркий свет. Там стояла девочка, казавшаяся совсем маленькой в сравнении с дверью. Ее длинные темные волосы были заплетены в косичку, а ткань сорочки была слегка сжата концами пальцев: в самих ладонях, кажется, было что-то спрятано. Большие голубые — почти синие — глаза пристыженно смотрели в сторону, избегая прямого взгляда. Тринадцать сидел к ней боком, опираясь спиной на стену, к которой стояла вплотную кровать. Его руки и ноги безвольно лежали по сторонам. Вся его правая сторона, которую видела Двенадцать, была замотана плотным слоем бинтов, начиная с ладони и заканчиваясь плотно закрытой белым шеей. Ей тяжело было сказать, какое у него сейчас лицо, потому что вся правая часть лица тоже исчезла под слоем повязок. — Ты что-то хотела? Отстраненный тон голоса заставил девочку запереживать еще больше. Она неуверенно сделала шаг вперед. — Вот. Двенадцать вытянула обе руки вперед. Тринадцать проигнорировал совсем тихий отголосок страха внутри, заваленный тоннами усталого безразличия и очень медленно, аккуратно повернул к ней голову, словно боялся резким движением вызвать новый всплеск боли. Он так и застыл с круглым глазом и не до конца повернувшись. Тринадцать по-совиному моргнул, не совсем понимая происходящего. Затем уставился на все еще не желавшую смотреть прямо на него девочку и снова на то, что ему протягивали. На ее ладонях лежал чуть помятый шоколадный кекс. Такой давали в особо хорошие дни, когда результаты, показываемые перед докторами, были достаточными для одобрения. Естественно, теперь он не скоро заслужит похвалу сладким, что волновало, на самом деле, в последнюю очередь, однако… Однако… — Почему… Почему ты отдаешь его мне? — тонкий мальчишеский голос дрогнул. Девочка наконец взглянула на него. Может быть, это показалось от полутьмы в комнате, на фоне которой ее глаза и кожа выглядели особенно ярко, но в тот момент Тринадцать изумленно отметил влажный блеск в детских глазах малышки, будто она собиралась расплакаться. — Ну… ты выглядел. и выглядишь грустным. В книгах, которые мне приносил Папа говорят, что быть грустным это очень неприятно. — она потупилась, но упрямо поджала губы, прежде, чем снова заговорить. — И что сладкое делает людей не такими грустными. Тринадцать не нашелся с ответом. И почувствовал как вновь, спустя многие месяцы, плачет. Он даже не поменял выражения лица: по его левой щеке просто начали катиться слезы, а бинты чуть промокли. Она правда… хотела просто позаботиться о нем? Тогда Двенадцать испугалась. Она, как и всякий маленький ребенок, все принимала на свой счет и сразу подумала, что ее слова заставили его «грустить еще больше». Горя желанием все исправить, она бросилась к нему в аккуратной попытке обнять, бормоча что-то виноватое и снова что-то о книжках. Так они и уснули впервые вместе. Впервые поговорили с друг другом, не опасаясь. В тот вечер между ними началось доверие, даже если никто из них не знал, что вскоре действительно станут братом и сестрой, единственной настоящей семьей здесь. *** Яркий белый свет ударил по глазам даже сквозь закрытые веки, вырывая из сна. Тринадцать поморщился и перевернулся набок, хмуро посмотрев на вошедшего санитара, щелкнувшего светом. — Завтрак через десять минут. Мужчина в уже набившем оскомину белоснежном костюме развернулся, аккуратно прикрыв за собой дверь. Три сделал попытку вспомнить его имя, но почти сразу сдался: едва ли оно упоминалось больше пары раз, а близкого знакомства ни с кем здесь иметь не хотелось никогда. С тихим ворчанием Тринадцать сел, потирая глаза, в которые будто песка насыпали: за лишние пару часов сна он бы отдал что угодно. Вчера Три долго поддерживал иллюзию для Двенадцать. Чувство вины и смутная тревога после разговора с Оуэнсом скребли изнутри и в попытках отвлечься Три переусердствовал. Легкая слабость все еще охватывала тело, что было уже привычно: стоило потратиться слишком сильно и мышцы сразу начинали ныть, будто бы только что пробежал марафон, а не плавал в теплой воде среди гор. Натянув на себя свободный серый больничный костюм, Три постарался подавить ощущение того, как страх оседал внутри пеплом и в горле ощутимо першило. Очевидно, что после завтрака ему придется дать отказ на предложение Оуэнса снова. Наверное, Бреннер таким образом пытается усилить способности, визуально связанные с электричеством, потому что сомнений в том, что это, как и всегда, будет белая комната со стулом. Это только у себя в голове его можно называть электрическим: на самом деле там просто прикреплены проводники, напряжение на которых хорошо регулируется и не дает поджариться до смерти или потери сознания. Тряхнув головой, Тринадцать вышел из палаты, отправляясь на завтрак. Два на завтраке не было. Это и не удивило Три, с утра ей часто разрешали поспать подольше. Тем более, что она ушла из его палаты под утро, когда тот почувствовал, что сейчас рухнет без сил окончательно и вовремя прекратил транслировать иллюзию. В любом случае, наверняка все было в порядке: им незачем подвергать жестокости ее сейчас или сегодня, никаких проступков, кроме излишней любви к сладкому за ужинами, которой она всегда страдала, вспомнить не удалось. Дожевав кашу, ощущавшуюся безвкусной, юноша поднялся, относя поднос обратно к поварам. Столовая здесь представляла собой просторное светлое помещение с идеально вычищенными столешницами, расставленными по две стороны от основного прохода посередине. Несмотря на свою просторность, столовая не была особенно большой: здесь появлялся лишь некоторый персонал в часы, отличные от трапез двух детей-подопытных. три предполагал, что это здание в принципе изначально не было построено для каких-то глобальных опытов. Судя по тому, что удалось узнать за последние три года — помимо опытов над Двенадцать и Тринадцать, тут параллельно велась куча исследований. Наверное, бреннер даже не был здесь самым главным, ему просто выделили этаж для экспериментов над живым оружием. Хорошо, что Двенадцать еще слишком мала для серьезных заданий и отсюда она едва ли может принести много пользы. Пока ее дни были заняты лишь тренировками и учебой: Доктор считал, что образование помогает мозгу развиваться, что может быть полезно и для контроля способностей девочки. С тихим звяканьем опустив перед хмурой женщиной поднос с тарелкой и стаканом недопитого чая, Три развернулся, пошагав обратно в палату. Сейчас сядет за учебники, сделает бессмысленную домашку и может быть наконец отвлечется от безрадостных мыслей. *** Тик-так. Тиканье настенных часов было единственным звуком в просторном светлом кабинете. Психолог оценивающе посмотрела на Майка поверх сжатых в ухоженных руках бумаг. Он невозмутимо продолжил читать раскрытую книгу на своих коленях, удобно устроившись в красном старом кресле напротив бежевого стола женщины. Она вздохнула, возвращаясь к работе. Когда прошло около недели после похорон, Карен несколько раз требовательно пыталась вызвать Майка на разговор обо всем. Она продолжала настаивать, пока он не накричал на нее. Единственное, что она захотела услышать из долгой пронзительной речи — оговорка, намекающая, что Майк не считает своего друга мертвым. Тогда же его отправили к мозгоправу, что, на самом деле, было не так плохо. На сеансах с психологом шли беседы на отвлеченные темы или просто занимались своими делами. Женщина перестала спрашивать его о друге спустя три сеанса гробового молчания. На самом деле женщине просто платили за продолжение приемов больше каждый раз, когда случались попытки прекратить их занимательное общение и, видимо, мозгоправ была недостаточно богата, чтобы отказаться. Наверное, Карен считала, что если надавить достаточно, то это даст нужный результат. Майк мог ощутить на себе не раз это суждение. Наконец прием был окончен. Спокойно убрав книгу в сумку, Майк поднялся, чуть пружиня на затекших ногах, прощаясь на ходу и покидая душную комнату. Усталость от бессонной ночи давала о себе знать и все, чего сейчас хотелось — оказаться в теплой постели и забыться на ближайшие пару часов. Головная боль набатом стучала внутри черепной коробки, раздражая лишь сильнее, руки неприятно саднили под натянутыми рукавами исколотыми ранками и было так жарко, что становилось тошно. Пойманный за локоть сразу после хлопка главного входа за спиной, Майк устало простонал и запротестовал, упираясь с возмущенным бормотанием. Джейн не удостоила его потуги вниманием, силой потащив за собой к показавшейся впереди машине шерифа. Попытки сопротивляться окончачательно разбились о всунутую бутылку воды и угрожающий взгляд, каким окинул его Хоппер. Поездка прошла в тишине, нарушаемой лишь дребезжанием приемной рации и тихим постукиванием погруженного в багажную часть мотоцикла. Ощущение, будто Майка везут на допрос усилилось, когда никто не нарушил молчание после остановки около дома Хоппер-Байерс, выгруженного байка. Шериф, как показалось, задумчиво потрепал свою дочь по голове и уехал. Джейн зашла в дом, указав понуро следующему за ней Майку на диван в гостиной. Он поежился, присаживаясь на край и с целью отвлечься попытался вспомнить, когда Джойс сошлась с Хоппером и дом обрел двойную фамилию, как и подруга. Джойс с Хоппом так подходили друг другу, что никто уже и не задумывался о точном начале их близких взаимоотношений, принимая за должное факт существования этой крепкой семьи. Свадьба, однако, все еще не состоялась, скорее всего оба взрослых были слишком задеты прошлым браком и не спешили лезть в эту бумажную волокиту снова, боясь снова наступить на те же грабли. Когда Уилл пропал три года назад, рядом с миссис Байерс был как раз грузный и с виду не слишком дружелюбный шеф полиции. Наверное в других обстоятельствах между ними летели бы искры напряжения от слегка фальшивой ругани, потому как стоило разок понаблюдать со стороны за боевой и деятельной миссис Байерс в нормальной обстановке, сразу становилось понятно, что она не похожа, и никогда не будет, на покладистую домохозяйку. Скорее на генерала войска из Подземелий и Драконов. За ужинами в их доме почти миролюбивые препирательства уже стали частью этого места. Такое плавное начало отношений, на взгляд Майка, было очень даже завидным: Джойс и Хопп теперь не разлей вода даже с их столкновением «боевых» характеров. На газетный столик перед ним опустилась дымящаяся чашка и полный стакан воды, но Джейн не опустилась рядом, а продолжила мрачно смотреть на него сверху-вниз, позволяя тяжести ее хмурого и нечитаемого взгляда повиснуть в воздухе над ними, как стервятнику, кружащему над жертвой в ожидании того, чтобы вонзить острые когти поглубже в плоть. — Это ты подстроил? — сказала она наконец. Майк застыл, чувствуя, как внутри все рухнуло. В голове резко затихли все мысли и он почувствовал нехватку воздуха. — Ты о чем? — дрожащая ухмылка тронула бледное лицо. — Из-за тебя Билли в больнице? — Что за бред ты несешь? — смешок перерос в широкую нервную улыбку. — Как я с этим связан? — Где ты был вчера? Я заходила вечером, но никого не нашла в твоей комнате и подвале. Миссис Уиллер сказала, что вообще тебя не видела. Звенящее напряжение давило им на плечи, сжимая в своих тисках. Майк поднялся только для того, чтобы оказаться на одном уровне с Джейн, чувствуя себя под микроскопом. — Послушай, я не знаю, что ударило тебе в голову, но не моя вина, что Билли долбанный торчок, когда-нибудь это случилось бы. — он вздохнул, потирая шею и отводя взгляд. — Вчера я просто гулял, нужно было проветриться, хорошо? В чем проблема? — Я не говорила, что с ним случилось. Майк шумно сглотнул, хмурясь. — Услышал от Мэйфилд. — Я не отходила от нее сегодня и она ушла раньше тебя, когда вы поговорили? — нечто упрямое было в выражении лица Джейн, остававшейся неподвижной, даже если ее глаза бегали по лицу Майка, выискивая в нем что-то. — Джейн. — он побежденно покачал головой, закрыв лицо ладонями, упираясь локтями в подрагивающие колени, игнорируя кольнувшую боль. — Почему ты пришла к этой мысли? — Я видела, как ты пялишься каждый раз на синяки Макс. И точно помню… — она отодвинула столик влево, аккуратно взяв Майка за запястья, так, что он почувствовал напряженную горечь в ее движениях и крупно вздрогнул. Она говорила так, будто была разочарована и подозрение, что она разочаровалась именно в нем плотно осело внутри, покрывая внутренности. — что она сказала о разбитом стекле. Билли баловался наркотиками и травкой, но слишком уважает себя, чтобы делать это в количестве, нужном для передозировки. Джейн отодвинула длинные рукава, разворачивая к себе ладони, позволяя свету из небольшого окошка упасть на них. Маленькие ранки повсюду украшали их, в некоторых местах одни были глубже других, запекшаяся кровь покрывала их темной коркой. — И ты бегал от Макс сегодня, как от огня. — она рассеянно разглядывала поврежденную кожу перед собой, на этот раз не поднимая на Майка глаз. Тон ее тихого голоса был таким мягким, успокаивающим и родным, но не мог скрыть под собой оттенок боли. Разочарования. — Ты всегда так защищал нас всех, но разве это не слишком? Майк отдернул руки, сразу поднимаясь, делая шаг назад, отстраняясь от нее. — Мне не нужно твое осуждение. Можешь рассказать обо всем Хоппу. Я все еще не понимаю, как ты связала это со мной. — Я не хотела тебя сдавать! Просто давай поговорим. — Джейн шагнула следом, инстинктивно протянув руку, словно запоздало пытаясь удержать. — Хочешь знать, почему я просто с ним мило не поговорил? Замечательно. — Майк стрельнул в нее взглядом, сверкающим смесью злости и чем-то болезненно-уязвимым, почти жестоким, чему было трудно дать название. — Потому что я не хотел стоять в стороне и позволять ей исчезнуть, пока все вы просто ждете, что ситуация станет нормальной. Потому на месте Билли рано или поздно оказалась бы Макс. — на его губах расцвела неуверенная колкая улыбка. — Ты можешь сказать с уверенностью, что она бы вышла оттуда сама? — Она бы не… — осознание укололо жгучей печалью внутри и Джейн снова попыталась ухватить друга за руку, но ее пальцы сомкнулись на пустоте, когда он дернулся в сторону. — Это из-за Уилла, да? Отступив еще на шаг, парень задел ногой столик и стакан опрокинулся, разливая содержимое по полу и разбиваясь. Он нахмурился, стирая все следы улыбки. Носки ощутимо промокли. — Нет. — резко выплюнул Майк, словно желая убедить в этом не столько ее, сколько себя. Будто его пугала даже мысль об этом. — Ты ведь считаешь меня поехавшим, как и все. Я вижу. Но это так. Все бы закончилось в госпитале, — он запнулся, резко втягивая в себя воздух и поспешно отходя ещё на пару шагов. Его руки мелко задрожали, — и я бы не простил себе, если бы она умерла. Инстинктивное желание сбежать билось в груди, уже разъев весь доступный воздух в легких. — Ты боишься, что кто-то снова умрет. Я понимаю. — тихо выдохнула Джейн. Ее глаза заблестели пониманием и состраданием, на дне темных зрачков заплескалась горечь. — Он жив. — прошипел сквозь зубы друг. — Если бы ты посмотрела на то, что мне удалось собрать, ты бы поняла. — Он мертв! Майк, хватит, Господи… Майк покачал головой, распахивая влажные глаза шире. Сейчас Джейн видела перед собой лишь испуганного юношу, который пытался сбежать от правды. И от самой Джейн, потому что он резко развернулся, бросаясь в сторону двери. Она ломанулась за ним, но мир резко завертелся, когда опора под ногами стала скользкой. Столик, случайно отопнутый назад ее ногой, отъехал куда-то за спину. Короткий всплеск боли почти сразу потонул в темноте, когда Джейн потеряла сознание. *** С громким хлопком он закрыл геометрию. Мандраж никуда не ушел. Истощение постепенно уходило, силы медленно восстанавливались, но слабость из конечностей так и не ушла. От нервов Тринадцать так часто потирал правую щеку, что она начала болеть и покраснела. Его тревожило все больше, что Оуэнс не приходил поговорить. Бреннер предпочитал разбираться с проблемами сразу, не в его привычке бросать дело вот так на самотек. Доктора заняты делами? Если так, то хорошо, была отсрочка, чтобы набраться сил. Бесполезный учебник был отброшен прямо на пол и Три с горьким стоном лег на кровать, раскинув руки. И прямо сегодня Двенадцать увели. Он просто надеялся, что с ней все хорошо тревога где-то внутри беспочвенна. Некстати вспомнился Генри. За какое-то время до того, как они с Двенадцать плавали, он навестил Три, хмуро выслушивая новости. Ему не понравилась мысль об отказе и они почти поссорились, потому что Генри считал, будто даже если Тринадцать навредит кому-то своим вмешательством, то это будет не так важно, как подвергать самого юношу опасности. Иногда Генри вел себя немного. жестоко. Это виднелось где-то в глубине его глаз и странных фразах о насилии. Как-то раз в диалоге мужчина даже упомянул, что убийства это избавление. Три не стал спорить с единственным своим взрослым собеседником, которому он мог доверять. Но все равно чувствовал себя немного неуютно от подобных идеалов. Генри никогда не отвечал толком на вопросы, где он сейчас и как связывается с ним. Отмахивался, что слишком слаб, чтобы куда-то выйти, а потому это не имеет значения. Что он где-то неподалеку и просто случайно наткнулся на сознание Три. — Бреннер давным давно позабыл обо мне. — качал головой он. — Я был одной из его самых первых игрушек и в конце концов все пошло… — Генри сделал странное выражение лица, будто разрываясь между досадой и торжеством. Выглядело пугающе. — немного не по его плану. Оказалось, чтобы проникать кому-то со способностями в голову нужно много сил и серьезного сопротивления это не выдерживает. Тринадцать.оказывается, изначально был слишком неумел, чтобы направить силы на сопротивление, а позже сам впускал в свою голову своего.друга. Три не был уверен в их взаимоотношениях. Что-то близкое к наставничеству. За эти три года Генри не раз беспокоился о его самочувствии, поддерживал и помогал со всем, что было непонятно. Постепенно он стал опорой достаточно, чтобы Тринадцать мог стать опорой для Два, которую сейчас искренне считал своего сестрой. Дверь тихо скрипнула. Заглянул санитар с глазами, чем-то напоминающими рыбьи, подернутые безразличной белесой пленкой и жутко расфокусированные, они угрожающе уперлись взглядом в Три. — Доктор Оуэнс желает видеть. Началось. *** — Я не согласен. Тринадцать остался стоять, игнорируя вежливость Оуэнса, предложившего присесть. Он не собирался здороваться, вместо этого выбирая позицию грубой защиты. Что-то слишком печальное отразилось на лице Доктора. Что-то тревожное, отдаленно напоминающее отчаяние. — Ты уверен? Тринадцать, послушай, тебе ли не знать, что Доктор Бреннер не оставит все так? — мужчина казался старше, чем обычно. Глубокие тени легли на его хмурое лицо, выделяя морщины, делая его вид еще более поникшим, словно утратившим последние краски. Нехорошее предчувствие закрутилось в животе от этого. — В этот раз. Я совсем ничего не могу сделать и. На секунду повисло молчание. Словно Оуэнс боролся с собой и Тринадцать судорожно вдохнул воздух, с трудом подавляя поднимающуюся панику. Неужели Бреннер придумал новый способ получить желаемое? — Все, что случилось с тобой и Двенадцать слишком жестоко. Мне жаль, Тринадцать. — Конечно. Оуэнс скривился. — Идем. Я провожу тебя к Доктору Бреннеру, если ты действительно не желаешь изменить решения. — увидев кивок, Оуэнс посмурнел настолько, что выглядел пугающе. Он вздохнул и прошел мимо Три, открывая дверь и ожидая, пока тот выйдет. — Если после всего тебе захочется с кем-то поговорить. Мой кабинет всегда открыт. Тринадцать удивленно вытаращился на него. Конечно, Оуэнс никогда не отличался положительным отношением к происходящему в стенах лаборатории, но чтобы так открыто проявлять небезразличие: до этого не доходило. Три вообще подозревал, что он точно так же был заложником тут, уж слишком явно Оуэнс показывал, что не одобряет ничего из действий своего начальника. Когда-то его даже было жаль, когда в Тринадцать еще были силы на эмоции, не связанные с Два и Генри. Сейчас было тяжело добиться эмоционального отклика на что-либо, кроме них, потому что все остальное время он чувствовал, будто не слишком осознает происходящее. Дни тянулись, сливаясь в месяца. Иногда он ловил себя на мысли, что снова пропустил последние недели, казалось, то, что случилось полгода назад было вчера. Все было таким серым и однородным, что даже Двенадцать не всегда могла пробиться сквозь эту стену апатичного безразличия. Он привык заботиться о ней, привык, что любит ее, как сестру, но это не было ничем ярким. Пожалуй, его немного моглирасшевелить редкие спарринги с Генри, которые редко, но не никогда, заканчивались ничьей и победой. Это было достижением, даже если такое случалось в соотношении двадцати к одному. Адреналин словно вырывал из кокона, спячки, в которой Тринадцать находился в другое время. Белые коридоры сменяли друг друга, пока они не зашли в просторную комнату со стулом, к которому были прикреплены провода, сходившиеся на шлеме. Выглядело жутко и старомодно. Тринадцать вздрогнул, судорожно пытаясь успокоиться. Ничего, это по крайней мере привычно. Оуэнс аккуратно пристегнул его руки и ноги ремешками, снимая браслеты, чтобы вместо этого почти до боли застегнуть наи и удалился, напоследок окинув его взглядом, полным грусти. Он всегда так делал. Тринадцать непонимающе нахмурился. Боли не последовало, комната была пуста, исключая стула, развернутого прямо к стене. с зеркалом. Что-то новое, неужели Бреннер подумал, что ему будет неприятно смотреть за самим собой во время боли? С этим можно было поспорить, это не то, что может волновать человека, когда его бьют током. Неожиданно свет мигнул. Зеркало вдруг прояснилось, оказавшись стеклом. Слой с отражающей поверхностью просто отъехал в сторону, скрываясь в стене. — Привет, Тринадцать. Три похолодел. Желчь подступила к горлу и его так сильно затрясло, что где-то в сознании эхом мелькнула мысль, что сейчас стул затрясется вместе с ним. Двенадцать сидела прямо напротив него в нескольких метром за стеклом на таком же стуле, что и он сам. На электрическом, блять, стуле. — Вы не можете! — надрывный отчаянный крик раскаленным железом разорвал тишину. — Она ничего не сделала! Она… — хрип прервал его, когда крепление на шее передавило горло от того, как Тринадцать рвался вперед. Бреннер холодно смотрел на него: в руках он держал два небольших пульта. Несомненно, они отвечали за подачу тока. Двенадцать была в ужасе, неподвижно смотря перед собой заплаканными, широко распахнутыми голубыми глазами. Ее длинные каштановые волосы, обычно заплетенные в небольшие косы по бокам сейчас беспорядочно разметались, прижатые к деталям стула. Было видно, как она дрожит. — Тринадцать, ты забыл правила. — его уверенный и мягкий голос обжигал своим льдом. — Ты решил, что лучше других знаешь, что хорошо, а что плохо. Пора бы тебе наконец усвоить этот урок. В голове не осталось ничего, кроме отчаяния. Кроме безумного желания прямо сейчас порвать эти чертовы ремни. Воздух затрещал от электричества: стекло пошло трещинами и лампы замигали. Нечеловеческий вой заполонил комнату и коридоры, когда Бреннер нажал на пульты. На оба пульта. Двенадцать кричала и плакала, билась, вопя от боли. Она впервые оказалась наказан так. Она впервые ощутила настолько сильную пронизывающую боль, что казалось, она сейчас умрет. Что казалось, она хочет умереть, лишь бы все закончилось. Тринадцать застыл, в панике вынужденный смотреть прямо перед собой. Он игнорировал собственную боль, потому что намного хуже было видеть боль своей сестры. Идея, резко возникшая в голове, была похожа на луч света. Последнюю возможность. Мир вокруг опрокинулся, резко погружаясь во тьму, когда юноша зажмурился. — Генри! — Тринадцать кричал, захлебываясь воздухом. Птицы с громким шелестом листвы разлетелись. — Генри, пожалуйста! — Что случилось? Мужчина хмурился. Перед ним был худощавый широкоплечий подросток в сером костюме, который буквально трясся от ужаса, так, будто кто-то гнался за ним. — Двенадцать. Помоги мне ее спасти, пожалуйста, я прошу тебя, я сделаю что угодно просто…— он снова захлебнулся, чувствуя, как не может дышать. — Генри, он запытает ее до полусмерти и не остановится, он будет делать так каждый раз, я тебя прошу, ты же говорил, что поможешь сбежать, если я решусь…просто… — Позволь мне. — Что? — Тринадцать уставился на него. Растрепанный и отчаявшийся, его зрачки были похожи на точки. — Сними всю защиту, которую ты привык держать, которой ты научился у Двенадцать. Я все сделаю сам. — Я…- Тринадцать замешкался, но страх, что сейчас в реальности происходит нечто ужасное не мог позволить ему думать больше секунды. — Конечно. Три понял, что совершил ошибку слишком поздно. Вероятно, в тот момент, когда нечеловеческий холод охватил все его тело и пригвоздил к месту. Начиная с шеи. Слишком знакомое чувство. Чувство, с которого все когда-то началось. Он ошибся в тот момент, когда решил, будто Генри его друг. На самом деле он был тем, кто был хуже любого из живых существ, что знал Тринадцать. Стекло треснуло вместе с лампочками. Включился аварийный свет и в коридорах поднялся гам: люди выбегали из своих кабинетов, усыпанных осколками. Кого-то ударило током и они уже были мертвы, сожженные от того, что находились в приборах в этот момент. Стрекот в воздухе больше не напоминал потрескивание огня или электричества. На самом деле он был похож на звук, который бы издавало какое-то омерзительное животное. Бреннер врезался в стену, ошарашенно глядя на мальчишку. Он никогда не мог преодолеть боли и вырваться из пут, так почему сейчас он сорвал ремни так быстро? Экспериментальная метода наказания сработала? Двенадцать знала, что что-то не так. Это не было похоже на Тринадцать. Его сверкали, когда Доктор Бреннер закричал от боли и его кости захрустели. Он улыбался. Не своей мягкой, привычной улыбкой. Не теплотой, которую любила Два. Это был кровавый оскал. Кровь из его носа непрерывным потоком капала на пол, заливая губы и пачкая серую форму. Он наслаждался чужой болью. Безумный, рассредоточенный взгляд темно-карих глаз метнулся к Двенадцать и она вздрогнула, когда ремни отстегнулись, почти сразу падая на пол. Тринадцать хотелось кричать, но он не мог даже пальцем пошевелить в собственном теле. Он думал, что больше не ощутит этого кошмара, что больше не будет марионеткой, запертой в своем же теле. Но сейчас его душа рвалась на части от того, что происходило. Он не был напуган. Он был сломлен тем, что происходило. Генри скользнул взглядом по девочке, распластавшейся на полу. И просто вышел, бросая ее там. Оказавшись в коридоре, он просто раскинул руки в стороны, сосредотачиваясь. Позволяя силе вытечь наружу, разрушить то, что можно было разрушить, убить тех, кого можно было убить. Уничтожить любую опасность. Стрекотание дошло до звенящего писка: темнота вокруг рассеялась засверкавшим в воздухе светло-голубым электричеством. Лабораторию поглотили крики агонии, слившиеся в один единый рев. Ушные перепонки задрожали, почти не выдерживая этого. Тринадцать чувствовал, как против воли его губы изогнуты в улыбке. Если бы его тело подчинялось, он бы выблевал все, что мог. Он бы выплюнул собственные органы, лишь бы избавиться от ощущения того, что это делает он. Кап. Кап. Кап. Кровь забрызгала все белоснежные стены. Они больше не были стерильными. Это место наконец открыло свой лик. Разве не этим являлась лаборатория? Просто кровавой клеткой? Мысли Генри медленно скользили на периферии. С гнилостным хлюпаньем в промокших, уже алых, тапочках Генри спокойно шел по коридору. Остановившись у стены этажом выше, он вытянул руку. Раздалось легкое потрескивание, прежде, чем кусок стены с грохотом не отлетел, рассыпаясь снаружи. Генри вышагнул на мокрый от, видимо недавно прошедшего, дождя асфальт. Впереди простиралась небольшая парковка. А перед ней лес. Кажется, теперь Тринадцать понимал, откуда Генри взял образ для иллюзии, в которой они виделись. Кровь была повсюду. Тринадцать чувствовал ее под ногтями. Ее запах забился в каждую клетку дыхательных путей. Его руки были измазаны в ее брызгах, потому что пока Генри шел, направляясь вперед, люди просто гибли, изломанные, бьющиеся в агонии, они все еще истекали и брызгали кровью вокруг. Привкус железа тяжело осел на языке. Тринадцать потерял счет времени, пока Генри шел куда-то дальше в лес. Возможно прошли часы, прежде, чем он остановился. Впереди был высокий обрыв и среди деревьев у его подножия виднелась трасса. Сейчас силы, которые были потрачены в лаборатории, медленно восстанавливались и Три пытался сопротивляться чужому контролю. Его тошнило и шок от произошедшего добавил в кровь столько адреналина, что руки дрожали вместе с разряженным потрескивающим воздухом. Воля Генри подавляла. Затапливала собой сознание. Проникала в самые потаенные углы сознания, разрывая Тринадцать изнутри и сшивая все заново, сопротивляясь. Мир качнулся и они снова стояли в лесу. В том лесу, в котором они провели последние два года, мирно беседуя. Становясь друзьями. Мысль об этом полыхнула гневом, застилающим глаза. Генри выглядел чуть потрепанным, но маниакально довольным. Его обычно спокойное лицо словно заострилось во всех чертах, искажаясь до неузнаваемости. Будто перед Тринадцать стоял не молодой мужчина, а чудовище. — Ты... — Тринадцать наконец мог управлять своим телом хотя бы здесь и его еще не выворачивало наизнанку лишь от притока адреналина. Его крупно трясло. — Я ненавижу тебя. — Я сделал то, о чем ты просил. — Генри оскалился в жутковато-спокойной улыбке. — Освободил вас. Помог ей. — Ты убил их! — Три дрожащим пальцем ткнул в него, срывая голос в крике. — Ты убил. Ты убил Двенадцать. — Она все еще здесь. — он ткнул пальцем в висок. — Со мной. — Ты безумец. Поехавший монстр. Бой начался прежде, чем кто-то из них успел осознать. Тринадцать раскрыл выставленную ладонь, отбрасывая Генри в ближайшее дерево. Он безвольно врезался, почти сразу же поднимаясь. Улыбка сошла с мрачного лица. Три ощутил неимоверное давление, опустившееся на плечи, затапливающее его со всех сторон. Генри резко сменил направление атаки, бросая Три как можно дальше. Три вскочил, вскидывая руки. Кровь безостановочно текла по лицу из разбитого носа,его будто хорошо поколотили. Он сосредоточился на том, чтобы представить барьер вокруг себя. Чтобы представить, как все его силы материализуются, становятся плотными, непробиваемыми… Это сработало: пространство разразилось голубоватыми вспышками, треск электричества стал осязаем и засверкал, выстраиваясь в длинный барьер. Удар. Еще один. Генри пытался пробиться вперед, пока Тринадцать быстро пытался придумать, что ему делать. Генри бесспорно был сильнее и долго бой не мог продолжаться, тем более когда Три был практически на грани истощения. Он был совсем на грани,одного толчка хватило,чтобы Генри оказался почти у победы. Пары часов, которые они предположительно шли по лесу не хватило для восстановления. Но что,если попробовать не сражаться с ним? Стена из сияющих всполохов пришла в движение, резко разрастаясь кругом вокруг юноши, заключая его в свою защиту. На секунду Генри подумал, будто тот усиливает оборону, но в следующее мгновение барьер понесся прямо к нему, выталкивая из чужого сознания. Он закричал, когда электричество ударило его по рукам. Запахло горелым мясом. Тринадцать ощутил невероятную пустоту внутри. Затылок и шея отозвались теплом, когда он снова закрывал свой разум так, как учила Два. Двенадцать. Он зажмурился, из последних сил возвращаясь в реальность, когда иллюзия посыпалась во тьму. Чужого присутствия больше не было. Три покачнулся. Опустошение, накрывшее его после схлынувшего адреналина было таким всепоглощающим, что сил на эмоции не оставалось. Нужно было идти дальше, бежать… Бежать как можно дольше, пока его не смогут найти, никогда. Он сделал несколько шагов. Ему нужно аккуратно спуститься с этого обрыва. Лишь небольшое удивление мелькнуло на краю сознания, когда Тринадцать покачнулся от истощения вновь и не удержался, падая лицом вперед и скатывая к подножию кубарем. Ветки, шишки и камни больно врезались в лицо и руки. Когда круговерть остановилась юноша какое-то время лежал неподвижно, чувствуя, как нечто липкое струится по лбу. Он издал хрип, поднимая голову от земли. Тщетные попытки сфокусировать зрение, чтобы все вокруг перестало плыть не возымели успеха и Тринадцать бесцельно пополз вперед. Из чистого упрямства он дополз до ближайшего дерева, цепляясь ногтями изодранных рук за кору и подтягиваясь достаточно, чтобы оказаться полусидя, привалившись плечом и обмяк, наконец потеряв все свои силы.