Dos Almas del Diablo

      Декер молча стояла у барной стойки и допивала второй стакан коньяка. Аменадиил, усадив Люцифера на диван, осторожно ощупывал его грудь и плечи, хмурился, но ничего не говорил. Денница тоже молчал — он казался совершенно растерянным, но определённо не таким козлоподобным, как несколько минут назад.       — Ну? — спросила Хлоя, когда старший ангел, наконец, оставил брата в покое и сделал шаг назад. Люцифер неуютно поёжился, огляделся, словно в поисках рубашки. Как будто ему было неловко от того, что он предстал перед ними раздетым по пояс.       — Душа на месте, — повторил Аменадиил. Помолчал, подумал — должно быть, не придумал, как бы помягче это объяснить Декер, и прибавил: — Но другая.       — Другая? И чья же она? — мрачно уточнила Хлоя. Ей было не по себе; она, на самом деле, ощущала собственную вину в произошедшем. Аменадиил ведь пытался её остановить — конечно, судя по его растерянности, ангел сам не представлял, чем может всё закончиться, и просто переживал за неё. Но всё-таки, это она устроила тут сцену с шантажом, пистолетом и рыданиями. Некрасивую, театральную. А если Трикси однажды узнает о том, что она тут наговорила? Как сам Аменадиил не смог выбрать между Чарли и Люцифером, так и Хлоя бы не смогла выбрать между Люцифером и Трикси. Но ей так отчаянно хотелось достучаться до того, кто стоял перед ней, кто выглядел точь-в-точь как Денница. Всё внутри сопротивлялось тому, что он говорил — и Декер… похоже, натворила дел.       Украла чужую душу вместо того, чтобы спасти любимого. Молодчина.       — Ничья, — наконец ответил ангел. Хлоя подняла на него вопросительный взгляд. Легче ей не стало.       — В смысле?       — Он… Это сложно объяснить.       — Попытайся.       Аменадиил вздохнул. Наморщил лоб.       — Что ж… Мой брат действительно тебя любит, Хлоя, — где-то в её горящей от чувства вины груди разлилось приятное тепло. — Но любовь… — ангел закусил губу, явно с трудом подбирая слова, — любовь зависит не только от души. У живых существ это ещё и… химия. Определённые вещества, которые вырабатываются в определённых дозах. Гормон счастья. Всё такое. Не уверен, насколько человечество это изучило.       — И?..       — И… похоже, когда ты начала угрожать, — осторожно сказал Аменадиил, — тело Люцифера использовало остатки… этой химии. Он реагировал на тебя немного иначе, чем на остальных, и когда ты достала оружие, вызвала у него эмоции, реакцию…       — Я… что? Создала душу? — нервно хмыкнула Декер. Ангел поджал губы. Посмотрел на притихшего Денницу. — В конце концов, я же не ваш Отец, Аменадиил. Как я могла…       — Но смогла, — закончил за неё ангел.       Теперь на Люцифера посмотрела и Хлоя. Он сидел чуть ссутулившись, будто ему было неуютно из-за собственного роста. Сжимал край дивана, словно собирался встать и пойти за рубашкой или халатом, но не смел — почти робко смотрел на Декер, Аменадиила и молчал.       Да, это определённо был не Люцифер.       Хлоя глубоко вздохнула. Опустила веки, начала массировать виски. Услышала, как Денница всё же встал, но потом опустился обратно. Как отошёл Аменадиил и спустя несколько секунд вернулся.       Когда Декер открыла глаза, Люцифер неловко натягивал на себя рубашку, словно в последний раз делал это давным-давно.       — Так, — сказала она. — Ладно. И как нам тогда спасти Люцифера? Просто вытащить его из Ада?       Денница замер. Незнакомо поморгал, медленно опустил руки — даже не застегнув пуговиц. Посмотрел на свои ладони. Потом поднял взгляд на Хлою.       — Но я… — он запнулся, когда услышал собственный голос — словно это случилось впервые в его жизни. — Я… Детектив…       Декер покачала головой:       — Ты не Люцифер.       — Да, но… — он рывком поднялся, почти подскочил. — Но я… здесь, — Денница — кем бы он сейчас ни был, — провёл ладонью по своей груди. Снова посмотрел на Хлою. — Я здесь, и… Я ведь не… Ты же сама создала меня, — он бросил взгляд на Аменадиила. — Если я правильно слышал…       — Ты появился из любви к Хлое, — качнул головой ангел. Люцифер нервно потянул ткань рукава — так, как настоящий Денница никогда бы не сделал.       — Так, — сказал он. — И… что? Две души не могут находиться в одном теле. Если я появился из-за любви, вы же не… куда тогда вы хотите деть меня? — взгляд его перескакивал с Аменадиила на Декер и обратно. — Куда?       Они молчали. Наверное, непростительно долго; а может, всё стало ясно по тому, как ангел и человек переглянулись. Или по тихому вздоху одного из них — сказать точно было нельзя.       — Нет, — новый ангел потряс головой. — Нет. Вы не можете. Вы так не сделаете. Вы же… вы же не отправите меня в Ад вместо него?..       Снова два глубоких вздоха. Аменадиил сделал небольшой шаг вперёд, собираясь что-то сказать, но ангел попятился от него. Опять быстро посмотрел на Хлою. Та была настроена серьёзно. На Аменадиила — и ангел явно не знал, как ему озвучить правду.       — Такого не должно было произойти, — наконец, как можно мягче сказал он. — Новая душа не должна была появиться. Это произошло… по ошибке.       — Я не ошибка! — воскликнул ангел. — Я живой! — Аменадиил сделал ещё шаг, протянул руку, что-то хотел добавить — может, попытаться успокоить его, но, что ж, с этим он определённо опоздал. Новорождённую душу охватил страх — наверное, самый сильный, что мог существовать в природе. Страх смерти. — Я тоже живой! Вы не можете выбросить меня отсюда! Я… я же только родился!..       Аменадиил остановился. Оборачиваться к Хлое и что-то спрашивать было бесполезно — он видел это по мечущемуся и полному страха взгляду новой души. В Декер он не находил сочувствия, раз не пытался заговорить именно с ней.       — Наш Отец заберёт тебя на Небеса, — вновь попытался ангел, — когда мы вернём Люцифера. И…       — Он не примет меня! — голос сорвался на отчаянный крик. — Я появился в теле Дьявола, ты думаешь, кто-то пустит меня на Небеса? Ты… ты с ума сошёл?       Хлоя подошла к Аменадиилу. Осторожно сжала его ладонь, без слов задавая вопрос.       — Я могу найти душу Люцифера и вернуть её, — ответил ангел. — Но он прав. Две души в одном теле не поместятся.       — Мы должны его спасти, — негромко сказала Декер. Тот, кто был в теле Денницы, помотал головой.       — Он сломлен! Он провёл в Аду, под пытками, тысячи лет, он давно мог сойти с ума, о чём…       — Нет, — ещё тише сказала детектив. — Мы должны попробовать.       — Хлоя, — Аменадиил сжал её руку в ответ. — Погоди. Нам нужно разобраться, что именно надо сделать. Может быть, мы все успокоимся, и… попытаемся найти выход?       — Чем дольше Люцифер в Аду, тем хуже, — не отрывая взгляда от лица ангела с лицом её любимого, сказала Декер. — Разве он не может и правда сломаться там?       Ангел замолчал. Это прозвучало логично и справедливо. Но…       — Я никому не навредил, — дрожащим голосом заговорил тот, кто был сейчас в теле его брата. — Я… — увидев, как Аменадиил вновь делает шаг к нему, он вскинул на него умоляющий взгляд. Потом перевёл его на Хлою. — Я могу… могу заменить тебе Люцифера, если ты хочешь. У меня есть все его воспоминания. Все его чувства. Клянусь, я… Я буду вести себя так же, как он, только… — дрожь его усилилась, а слёзы покатились по лицу, — только не отнимай у меня жизнь, пожалуйста!..       Аменадиил хотел вновь остановиться и задать Декер вопрос. Хотел остановить время и поговорить с новым ангелом без Хлои, попытаться убедить его в том, что они не хотят ему вреда. Что он попытается что-то придумать, убедить Декер, которая просто напугана всем произошедшим, которая даже не понимает, как так получилось, что теперь он существует. Он много чего хотел, на самом деле — но вот Хлоя позади него что-то сделала, и тот, кто был в теле его брата, с испуганным криком бросился к открытой террасе.       — Стой!.. — едва успел воскликнуть ангел. Услышал характерный звук — шелест перьев, взмах крыльев.       И, за неимением лучшего варианта, бросился в погоню. Что бы они ни решили делать дальше — этого не-Люцифера нужно было остановить, успокоить и вернуть домой, пока он…       Впрочем, пока он — что? Аменадиил совершенно не знал это существо, что появилось буквально у него на глазах. Он даже не мог, в общем-то, называть его Люцифером — потому что то явно был не его брат.       Распахнув и собственные крылья, ангел рванул вверх, в облака — вслед за беглецом.       

***

      Когда он с трудом разлепил веки, то сначала даже не понял, где находится.       Лишь спустя несколько мгновений в памяти всплыли последние события: Хлоя, пентхаус, небо над Лос-Анджелесом, отчаянная схватка прямо в воздухе… Мощный удар о мост, потом о какое-то здание. Снова драка. Снова мост. Чужие руки, крики, попытки что-то сказать, и…       Падение.       Он едва слышно застонал, когда вспомнил, как падал. Справиться с крыльями не удавалось, но страх подгонял, и вот ему пришлось сложить их, чтобы не зацепиться за верхушки деревьев. Оттого падение стало ещё более жёстким — и быстрым, разумеется. Он вздрогнул, когда вспомнил, с какой силой ударился о землю.       Как в ужасе пытался отползти, когда над ним кто-то склонился — ещё даже не видя, кто это, но зная, чем всё может кончиться.       И наконец, как тьма приняла его в успокаивающие объятия, когда руки его подломились и он упал лицом вниз.              Но теперь его ложе определённо было мягче и теплее, чем влажная трава.       Он осторожно огляделся. Помещение, где ему довелось прийти в себя, было небольшим; единственным источником приглушённого света являлась старая лампа на каменном подоконнике.       Рядом удалось различить какое-то движение, и он вздрогнул. Страх напомнил о себе, заставил чаще задышать, инстинктивно вцепиться в единственное, что закрывало от присутствующего рядом существа — этой вещью оказалось, что удивительно, одеяло.       — Доброй ночи, — прозвучал совсем рядом незнакомый голос. Тёплый, беззлобный, но отчего-то несколько печальный. — Как вы? Мы страшно перепугались за вас, — лампу сняли с окна, поднесли ближе, поставили на маленькую деревянную тумбочку. Он поморгал, привыкая ко свету, и наконец сумел рассмотреть говорящего.       Им — вернее, ею, — оказалась молодая женщина в чёрных одеждах. Несколько секунд он соображал, потом узнал одеяние. Да и каменные подоконники с полами.       — Где я, — хрипло, с трудом спросил он. На всякий случай, хоть уже и так было понятно.       — В монастыре Сестёр Пути Господа, — монахиня склонилась над ним, осторожно коснулась лба. — Вы не помните, как пришли сюда? Вы были жутко изранены, мы сами не смогли ничего понять — словно с неба свалились… — он сглотнул. Так оно и было — но открывать эту истину монашке, определённо, не стоило. Монахиня же — на самом деле, совсем юная, почти девушка, — похоже, решила, что его мучает жажда. Налила воды из глиняного кувшина в стакан, поднесла к его губам. Что ж, не так уж она была и неправа — первый глоток воды в своей жизни он сделал с невероятным наслаждением. Насколько же были богаты те, кто мог пить, когда им вздумается? — Так вы хоть что-то помните? — спросила девушка, спустя минуту убирая опустевший стакан. — Что с вами произошло? Вы что-то говорили, но мы ни слова не поняли…       Мог ли он говорить на енохианском? Древнем языке, что был родным для Люцифера — но уж точно не для него? А был ли у него вообще родной язык?       Что у него, в самом деле, вообще было?       — Я… я ничего не помню, — он покачал головой. Что ж, ложью это не было: в самом деле, своих воспоминаний у него, в общем-то, не было. Вот он родился, порождённый вспышкой почти мучительной любви — и вот уже его хотят убить. Не дав имени, не разобравшись, есть ли в случившемся его вина. Все остальные воспоминания принадлежали не ему — Люциферу.       — Вы говорили, вас хотели убить, — осторожно сказала монахиня. Похоже, на енохианском он всё же не говорил — скорее всего, девушка имела в виду, что они не поняли, что с ним произошло. И что ей сказать? Что ещё он успел выболтать, пока лежал тут — очевидно, в горячке, раз она проверяла у него температуру? — Что-нибудь об этом?..       — На меня… напали. Хотели убить. Это… это всё, что я могу вспомнить, — он провёл ладонью по лицу. Рука подрагивала, а ещё — жутко болела. Вспомнился мощный удар об мост.       — А ваше имя? — он покачал головой и почти виновато посмотрел на неё. Монахиня мягко коснулась его рук. — Хорошо. То есть, конечно, плохо, но… ничего страшного. Мы поможем вам, а утром сообщим в полицию. Вас наверняка ищут близкие.       Страх ледяной рукой сжал его горло. Он тут же помотал головой — в ней немедленно неприятно загудело, но сейчас это волновало его меньше всего. Только не в полицию. Декер наверняка его ищет. Она наверняка его ненавидит. А Аменадиил, с которым он боролся в воздухе и которого тоже пару раз впечатал в мост, точно не станет за него вступаться. Может, до их схватки ангел и попытался бы поговорить с Хлоей, убедить её поискать другой путь, но теперь, после того, как они дрались…       Люцифер был неплохим бойцом. Пользуясь его памятью, удалось спасти себе жизнь — но больше ему не хотелось иметь с ним ничего общего. Он, в конце концов, не должен быть Денницей. Он не просил о собственном рождении. В нём не было ненависти ни к кому — даже к Хлое и Аменадиилу, потому что их можно было понять, — но единственным его желанием было просто жить. Разве можно в том винить живое существо? Разве это не величайший дар из всех возможных?       Ему было жаль Люцифера, чья жизнь хранилась в его памяти. Было жаль Декер, которая так отчаянно и сильно любила Денницу, что в порыве подарила жизнь ему. Было жаль Аменадиила, который наверняка мучился от чувства вины из-за смерти брата. Но значило ли это, что он должен отправиться в Ад ради них? Значило ли это, что они могли отнять его жизнь? Никто не подумал, что будет с ним. Его возненавидели просто за то, что он случайно появился в теле Люцифера. Но хотелось ли ему этого? Стоял ли он в очереди на рождение? Выбирал ли себе такую судьбу?       Из памяти Денницы, весьма осведомлённого о порядке сотворения душ, ему было достоверно известно — нет. На нём нет никаких грехов. Он не заслуживал вечных пыток.       — Вам сейчас тяжело, — отвлекла его от тяжёлых мыслей монашка. — Я понимаю. Но вы в приюте Господа, и… — она закусила губу. — Прошу, перед лицом Его скажите мне правду. Вы в чём-то виновны? Потому не хотите, чтобы мы связались с полицией? Бог свидетель, — она опустила ладонь на крестик, что висел у неё на груди, — я не смею осуждать. И не смею отказать нуждающемуся в лечении или крове. Но если вы… — взгляд её метнулся к выходу из комнаты. Похоже, ей было страшно. Но вера подпитывала силы — он ощутил это всей своей сущностью.       И потому покачал головой.       — Нет. Клянусь, я не сделал ничего дурного. Но те, кто… кто напал на меня, — он скользнул рукой по постели, пытаясь нащупать ладонь монахини, но нащупал лишь нечто мягкое и продолговатое. Перо. Стиснул его в кулаке, пока девушка не заметила. — Я… боюсь их больше всего на свете. Я боюсь, что они найдут меня. Они хотят моей смерти лишь потому, что я… существую. Если им это удастся, если они узнают, где я…       Монахиня смотрела ему в глаза несколько секунд — молча, испытующе.       — Хорошо, — наконец, сказала она. — Я поняла.       — Вы верите мне? — осторожно спросил он. Девушка качнула головой.       — В вас нет зла, — ответила она. Помолчала. — Не могу объяснить, но чувствую это. Думаю, Господь направляет меня.       Он в этом сомневался. Но промолчал, лишь крепче сжав в руке перо.       Кто-то постучал в дверь. Монашка вздрогнула, подняла голову. Дверь чуть приоткрылась.       — Сестра Виктория? — шёпотом позвали из коридора. Девушка немедленно подхватила маленькую корзинку, что стояла возле кровати.       — Уже иду, — ответила она. Взглянула на него. — Поправляйтесь. И пусть… Бог вам поможет.       Он кивнул, закусил губу, когда почувствовал, как шею тоже прострелило болью. Что ж, Бог определённо бы ему не помог. Судя по тому, что знал и помнил о нём Люцифер, Господь скорее уничтожил бы его или сослал в Ад — просто за то, в чём не было ни его вины, ни его воли.       Монашка покинула келью. Шёпот в коридоре был встревоженным, почти испуганным. Потом даже раздался тихий судорожный всхлип — и в груди у него вдруг тоже что-то неожиданно дёрнуло болью.       Он сел. Прислушался. Да, плакала девушка — очень тихо, будто зажимая себе рот рукой.       — Она совсем плоха, — торопливо прошептал кто-то. — Врач говорит, помочь нельзя. Только облегчить последние часы. Пойдём скорее.       Снова всхлип и удаляющиеся шаги. Он закусил губу. Может, это не было его собственной природой, но таковым он явился на этот свет — и вся ангельская сущность тянулась к тем, кто страдал. Утешить. Подарить свет. Помочь. Унять боль.       Он осторожно спустил босые ноги на пол. Медленно подошёл к двери. Сейчас, когда не нужно было биться за жизнь, ему удавалось ощутить каждый шаг и прочувствовать каждое прикосновение — каким же чудом это казалось. Небытие, пустота, и вот — он существует. И не просто существует — а ещё бесконечно богат. Может ходить. Может дышать и смотреть на мир вокруг себя.       Ему вдруг подумалось, что Хлоя наверняка как-нибудь заблокировала все счета Люцифера или хотя бы начала пристально за ними следить. Это заставило его улыбнуться — если у монахинь найдётся для него стакан воды и кусок хлеба, ему этого хватит. Ему, к тому же, было жутко любопытно, каково это — впервые что-то съесть.       Но пища подождёт. Сейчас всей своей сутью он тянулся к страждущим — и потому, приоткрыв дверь, выглянул в коридор. Заметил, как в конце его мелькнули знакомые чёрные одежды. Тихонько прошёл туда же.              Дверь в одну из комнатушек была приоткрыта. Внутри он увидел нескольких монашек: двух совсем юных — одна из них была ему уже знакома, — и несколько постарше. Все они собрались у скорбного ложа, где лежала пожилая монахиня. Смертельно бледная и страшно худая. Он задохнулся, когда ощутил волны боли, что терзали это иссохшее угасающее тело.       — Всё хорошо, дочери мои, — шептала она, пытаясь улыбаться. — Наш Создатель ничего не делает просто так. Настал мой час, и он призывает меня. Мне лишь жаль, что придётся так рано оставить вас и… — тонкие пальцы стиснули простынь, следующие слова монахиня выдавила с трудом: — и нашу обитель… — она зашлась в болезненном кашле. Он сотрясал её впалую грудь, терзал всё измученное тело; за считанные секунды женщина впала в забытье. Очевидно, это было коротким проблеском сознания в бесконечной горячке — рядом с кроватью стояла чаша с водой, куда одна из монашек окунула край полотенца.       Оглушённый чужой болью, переполненный сочувствием к больной женщине он привалился к двери. Та предательски скрипнула; монахини вздрогнули и разом обернулись. Сообразив, что скрываться бессмысленно, он отпустил ручку двери и позволил той открыться шире.       — Вам нельзя было вставать! — шёпотом сказала уже знакомая ему монахиня. — На вас живого места нет!       — Что с ней?.. — таким же шёпотом спросил он, не отрывая взгляда от умирающей.       — Мать Анжелика… — девушка запнулась. На глаза у неё навернулись слёзы. Другая молодая монахиня сжала её руку.       — Рак, — ответила она вместо подруги. — Мы молили Господа об исцелении, но… — она покачала головой. Тяжело вздохнула.       Он сглотнул. Сжал то, что так и прятал, словно ребёнок, в кулаке. Воспоминания Люцифера услужливо подкинули идею.       — Позвольте, — прошептал он, сделав шаг к кровати. Монахини попытались воспротивиться, но стоило одной из них коснуться его плеча, как она на мгновение замерла, а потом медленно опустила руку.       Он присел рядом с больной настоятельницей. Опустил ладонь на её грудь. Сосредоточился. Да, верно — рак. Жуткий и мерзкий монстр, терзающий не только тело, но и праведную душу. Сердце застучало так, что стало почти больно — оказавшись так близко к страдалице, он едва мог заставить себя дышать. Нет, он её не отпустит. Пока может помочь, пока…       Он опустил на грудь женщины и вторую ладонь — спрятав, как получилось, перо. Кто-то из монахинь шагнул вперёд, видимо, чтобы заговорить с ним, убедить вернуться, но…       Секунда — и от его рук заструилось мягкое Светлое сияние. Перо Люцифера выполнило свою задачу, подчинилось ему, исцеляя болезнь и очищая сердца тех, кого касалось. Женщины сдавленно ахнули; кто-то прижал руки ко рту.       Свечение погасло. Мгновение, другое — и в повисшей тишине раздался первый звук, который услышали все: тихий, спокойный, глубокий вдох.       Мать Анжелика медленно подняла веки. Взгляд её был осмысленным — и лишённым всякого страдания. Она посмотрела на него — изумлённо распахнула глаза, скользнула ладонью по своей груди. Наткнулась на его руки, вздрогнула всем своим худым, но отныне здоровым телом.       Он впервые в жизни улыбнулся. Ему удалось унять боль. Удалось помочь. Это, оказывается, было даже лучше, чем ходить и дышать.       — Господь всемилостивый, — раздался рядом чей-то дрожащий голос. — Он… он исцелил её, — и за спиной у него волной стал нарастать шум: счастливый, растерянный, отчасти испуганный.       А он продолжал молча смотреть в глаза спасённой женщине, затаив дыхание, и улыбаться. Жизнь. Ему только что удалось спасти чью-то жизнь. Неизмеримое богатство, за которое стоило бороться.       Настоятельница приподняла уголки губ. Взгляд её наполнился благодарностью, и она мягко сжала его руки.       И он почувствовал.       Он был дома.