Две недели в Палермо

      — Черт… Секунда, подожди, пожалуйста.       Ясмин, недовольно скривив губы, зажала телефон между ухом и плечом и осторожно наклонилась к расстегнувшемуся и упавшему с ее запястья на пол браслету из рыжих гелиолитов.       — Что случилось? — встревоженно спросили по ту сторону трубки. — Ясмин?       — Браслет расстегнулся, — пробурчала девушка, вытянув одну руку вперед и попытавшись быстро застегнуть. — Извини, продолжай, пожалуйста.       — Вот, — моментально настроился на так неожиданно прерванный разговор, — я Лукасу говорю, что все нормально будет с данными, а он на своем настаивает, маразматик старый, — проворчал, — просит с Каролиной связаться, потому что до нее якобы «дозвониться не может», — громко ухмыльнулся, — не знает, что она его просто сбрасывает. Боюсь, отдых Каро немного сократится, потому что Лукас скоро до самоубийства весь отдел доведет, но только она сможет его успокоить.       — Жалко ее, — вздохнув, выдала лаконичное Ясмин, усиленно пытаясь застегнуть браслет.       — Очень.       Девушка, наконец справившись с этой застежкой, что почему-то так легко расходится, а сойтись без трех потов и десятка матных слов не в состоянии, устало выдохнув, вновь взяла телефон в руку, отошла от шкафа к зеркалу, чтобы внимательно оглядеть себя, словно мало «любовалась» собой весь вчерашний день и сегодняшнее утро.                     Никто не знает, что вчера, когда Ясмин приехала в отель после бутика, возле которого простилась с ними, такими занятыми и важными, девушка впервые посмотрела в сторону мини-бара, что был в ее номере, укромно спрятан между шкафом и массивной тумбочкой. Идея напиться не прельщала, но перспектива провести так весь оставшийся день, так, все вспоминая, как она ворвалась к нему в кабинку, что случилось потом, что видела только плотная шторка в пол, светлые стены кабинки и подсвеченное зеркало, как потом вышла, буквально выбежала оттуда к Синди, заметившей странное, необыкновенное состояние девушки, — такая перспектива удручала и заставляла коситься на крепкий алкоголь. Утопая в злых к самой себе, язвительных, желчных, агрессивных мыслях, полнящих ее голову, кричащих громче чувств, как орет человек на грани истерики, срывая голос и неосознанно причиняя вред окружающим, Ясмин, прижимая ладонь к пульсирующему виску, чуть ли не кинулась к мини-бару, достала бутылку шампанского — самого мягкого, что там было, — придерживаясь норм приличия, наполнила бокал и, издевательски чокнувшись со своим отражением, залпом выпила до дна.       После половины бутылки достала свое платье, довольно шустро для пьяного человека надела, покрутилась в нем перед зеркалом, признавая, как оно сидит на ней лучше всего того, что мерила Ясмин в бутике, выставила ногу в сторону, выкатила грудь вперед, увеличивая до неприличного декольте, прогнулась в спине, смотря на свои бедра, на то, как бархат обтягивает ягодицы, наполнила еще бокал, пытаясь избавиться от мысли, какой ее видит он, от воспоминания, как он смотрел на нее, как его взгляд мазал по ее оголенной груди, как рассматривал со всех сторон, стоило ей появиться в этом обворожительном платье, цеплялся глазами за разрез от бедра, скользил вниз по ноге, к тонким щиколоткам, обхватывал талию в неисполнимом желании вновь прижать к себе, поднимался к вырезам на талии, ласково и одновременно с жадностью, томно гладил бока. Старалась заглушить алкоголем свой организм, опустошала бокалы один за другим, пока, в конце концов, на дне темно-зеленой бутылки не оказалось ни капли; скривив губы, пошла за другой — вроде тоже какое-то вино, после четырех бокалов начала пить из горла, плюнув на все правила распития дорогих алкогольных напитков.       Платье стало душить, но Ясмин продолжала любоваться собой в нем, выхлестывая вино так, как и представить себе не могла; не помнила, как стянула его — довольно аккуратно, раз нигде ничего не порвано и даже не смято, что удивительно для настолько пьяного человека, — но одеться вновь не смогла, так стояла и смотрела на себя в зеркало, голая, пьяная, уставшая, бледная, с пугающими тенями под глазами, заплывающими плотной пеленой печали и алкоголя, с приоткрытыми губами, с которых стекало громкое, тяжелое дыхание, от чего на зеркале появлялось запотевшее пятнышко, с дрожащей от неровного сердцебиения полной грудью. Странно было видеть собственное тело, оно казалось чужим, ни в розовых сосках, ни в складках на животе, ни в растяжках на бедрах не угадывалось ничего родного; может быть, поэтому девушка, не контролируя себя, медленно обхватила свою грудь.       Сжала, заставив себя же горячо выдохнуть, оттолкнулась от зеркала, чтобы уже двумя руками сильно обхватить, потянуть, вырывая из своего горла болезненный стон, согнулась пополам, впиваясь в нежную кожу груди ногтями, будто желая оставить глубокие раны, зажмурилась, но не от боли, хоть та сковывала ее тело — от какого-то другого чувства, безумно неприятного, отвратительного и вместе с тем самого сладкого, что только может испытывать человек. Опустошив бутылку и со злостью отбросив ее в сторону, она села на пол, сжалась, словно один воздух давил на нее чрезмерно, наконец отпустила свою грудь, пошедшую яркими алыми пятнами, кое-как открыла глаза, еще не понимая, что взор мутнеет не от алкоголя, а от горячих слез, что отчего-то не могут пролиться, накапливаются, резко задрала голову, судорожно выдохнув. Все же что-то подняло ее на ноги, заставило лечь на кровать, хоть до того казалось, что сил не хватит даже на такое; взглянув на свое тело все еще полными слез глазами, она коснулась груди уже в более нежном жесте, скользнула ниже, к резинке кружевных трусов — почему она вообще решила их сегодня надеть? — чуть поддела, как бы отодвигая нижнее белье, не понимая, что и зачем она делает, запрокинула голову, медленно закрыв глаза, вызывая усиленно один образ. Пьяный разум, судорожно перерыв все, что мог, все же подчинился ей, и в темноте возникло его лицо, милое лицо, загорелое, с приятными чертами, с пухлыми губами, широкими, красиво изогнутыми бровями, с черными глазами, завораживающими своей глубиной.       Он, игриво улыбаясь, коснулся пуговиц своей белой рубашки, говоря что-то дрожащее, принялся расстегивать ее, нарочито неспешно, оттягивая удовольствие, легонько шлепал по рукам, протягивающимся к его ремню, задорно смеялся и тут же нагло ухмылялся, оголял свое тело, которое так не терпелось увидеть, к которому тянулись дрожащие от возбуждения, алкоголя или усталости пальцы. Наконец он разрешил своей жене помочь с рубашкой, с насмешкой наблюдая, как нервничает она, расстегивая мелкие пуговицы, громко выдохнув от удовольствия, когда она резко распахнула рубашку и прижалась к горящему телу, к широкой, дрожащей от взволнованного сердцебиения груди руками, уже потянулась, чтобы поцеловать в соблазнительную ложбинку.              Но вдруг остановилась, когда подушечками пальцев не ощутила шрама, отстранилась, удивленно, недоуменно смотря на гладкую грудь. Грудь, чуть покрытую темными волосами, которых просто не могло быть у него.       Конечно, ведь стоило ей поднять голову, на нее все так же ласково смотрели не черные, насыщенные внутренним теплом и счастьем глаза, любимые, родные глаза, в которых всегда так много радости и так много жизни, а темнеющие, рыжие, как отливающее при свете закатного солнца черное золото, уставшие, в которых есть жизнь только тогда, когда она смотрит в них. Глаза не Джека.              Она резко убрала руку, слабо почувствовав, как слезы потекли по ее лицу, все же хлынули, когда резко зажмурилась, прижала ладони ко рту, уже будто по рефлексу пытаясь заглушить рыдания, замотала головой, пытаясь избавиться от образа в голове, от этой погасшей улыбки, ласковой, нежной, как улыбается смертельно больной, смотря на своих плачущих близких, от этого ощущения его рук на ее плечах, на шее, когда большой палец с особым трепетом проводит по утонченным изгибам, а она, чувствует, замирает, завороженно смотря на него, свой рассвет и свой закат, обхватывает его торс, пытаясь не плакать в голос, чуть целует в живот и прижимается к нему лбом.              Как оказалось, алкоголь взял свое — в тот момент Ясмин просто вырубилась, что поняла, лишь проснувшись под вечер, когда в дверь настойчиво стучалась Синди, грозя, что сейчас войдет, если девушка ей не откроет. Та же, сказав, что спит, чему подруга решила не препятствовать, позвонила Джеку, рассказала бегло, что ей выбрали наряд — о том, что она идет на вечеринку, Ясмин сказала еще вчера, тактично умолчав про то, что Зейн станет ее спутником, хоть в этом действительно не было ничего особенного, — совсем немного еще пообщалась с ним, с улыбкой выслушала от Гуарачи, что сегодня с ним сидел дядя, Адиль-Калеб, буквально на несколько дней приехавший к брату, как с ним было весело, сколько он удивительных историй рассказал — о, Адиль мог, — затем попрощалась с ними двоими, признавшись, что очень устала и предпочла бы поспать, отключилась и правда уснула, проспала чуть больше полсуток, из-за чего вставать было очень тяжело, еще сложнее, чем если бы Ясмин не выспалась. Быстро справилась с похмельем, изо всех сил стараясь не вспоминать весь вчерашний день, может быть, заставляя мозг верить, что все произошедшее вчера — вымысел, игра воспаленного воображения.       Странно. Но состояние Ясмин позволяет ей верить в это.                     — Она, наверное, скоро навестит тебя, — задумчиво протянул Джек, судя по звуку, проводя легко пальцами по струнам гитары, — потому что полетит обратно.       — Да ну, — с какой-то странной интонацией произнесла Ясмин. — Ей, может быть, вообще будет все равно, что там у кого не так, просто продолжит отдыхать.       Она поморщилась, даже сделав шаг назад, нехотя переводя взгляд на насыщенно-синее небо, открытое ей с балкона, вдруг ощутив, как тяжело смотреть на себя же, когда так неожиданно внутри зажегся заставляющий ежиться, жаться от дискомфорта, от невесомой тяжести, которая придавливает твое сердце к ребрам. Ясмин закрыла глаза, чувствуя, как приглушенное негодование, презрение к чему-то неопределенному и противное отчаяние взвиваются внутри, тянутся к сердцу, отравляют одним прикосновением своих ядовитых рук, громко выдохнула, пытаясь тем самым привести все внутри себя в порядок, хоть чувства не подчиняются подобному, не слушаются того, в ком пробуждаются, потому, видимо, девушке так и не удалось успокоить себя.       Каролина приедет. Каролина помешает. Каролина не позволит. Каролина сможет все привести в порядок, с чем не справляются ни Ясмин, ни Зейн, ни Синди. Каролина все сможет.       Это-то и пугает.       — Может быть, — не стал спорить Джек, судя по голосу, улыбнулся. — Вы когда поедете? Скоро?       Ясмин взглянула на настенные часы.       — К девяти. То есть, через час, — терпеливо добавила, хоть знала, что мужчина уже выучил разницу в часовых поясах Палермо и Сан-Паулу. — Когда вернусь, не представляю даже: насколько это затянется, но постараюсь недолго.       — Почему, солнце? — мягко произнес муж. — Будь столько, сколько хочешь, главное — хорошо отдохни и повеселись. Может быть, познакомишься с какими-то знаменитостями, — ухмыльнулся. — Полезные знакомства никому не мешали.       — Я… — вздохнула, закрыв глаза, — хотела еще тебе вечером позвонить.       — Ты как будто уезжала только ради того, чтобы со мной по телефону говорить. Разнообразить нашу семейную жизнь, — беззлобно усмехнулся. — Нет ничего страшного в том, если ты мне раз не позвонишь.       — Нет, Джек, я сама так хочу, — нахмурилась Ясмин, вытянув руку вперед, с каким-то смешанным чувством посмотрев на свой браслет. — Это… очень важно для меня.       Так тушат алкоголем свои проблемы, не решают их, но на эти сладкие пьяные мгновения забывают о их существовании. Да, Ясмин?       — Как знаешь, — снова согласился Джек, вызвав в девушке странную волну негодования.       — Ты у меня такой безропотный, — вырвалось у Ясмин, через силу открывшей глаза и вновь взглянувшей на свое отражение, словно с того момента могло что-то сильно измениться в ее внешнем виде. — Ты же умеешь настаиваешь. Почему не делаешь это сейчас? На все соглашаешься, хотя, может быть, ты во многом прав.       — Ясмин, — удивленно протянул Джек, громко вздохнув, что заставило девушку, только выпрямившуюся при разглядывании себя в зеркале, вновь согнуться, зажмуриться от чего-то пронзившего, как тонкое острое копье, ее тело, — я настаиваю только тогда, когда знаю, что так будет лучше. Но тут дело твоего личного комфорта. Если тебе хочется звонить — звони, не захочешь — не позвонишь. Этот выбор всецело лежит на тебе, мой свет.       Девушка поморщилась, досадливо потерла переносицу, слыша в обычных словах подтекст, который, знает, ее муж даже не вкладывал; не хотелось признавать, как вдруг стала подозрительной, недоверчивой, чересчур мнительной, хоть до недавнего времени была таким суровым циником, и теперь каждый прохожий, ей улыбающийся, казался тем самым человеком, что все видел, все знает, каким-то образом следил за ними на пустынном пляже, видел в окнах их слитые друг в друге в крепких объятьях силуэты, наблюдал на камерах, как они касались шеи друг друга, закрыв глаза, и каждый за что-то осуждал ее, шептался с другими о том, что происходит, хотел плюнуть ей под ноги, все пытался узнать номер ее мужа. Никто не хотел ее оправдать тем, что она скучает по теплу любимого мужа, все осуждали, и лишь одна она, вспоминая с глубинной радостью, которую не признавала, считала чужим чувством, как ей самой казалось, снимала с себя всю вину, успокаивала себя, что ни в чем не виновата.       Конечно, только никакого осуждения не было, ведь никто ни о чем не знал.       — Извини, — вздохнула Ясмин. — Извини, пожалуйста.       — За что? — спокойное, мягкое, успокаивающее.       — Я могу иногда говорить что-то такое… странное, — нахмурилась, — ты не думай, это не направлено на тебя. Все выздоравливают, видимо, — неловкий смешок, — по-разному.       — Не извиняйся, я все понимаю. Лучше высказывай это все, не молчи. Я все приму.              Синди первая пришла к ней, наблюдая за тем, как Ясмин торопливо проверяет все в своем клатче, сообщила спокойно, что менеджер, «к огромному сожалению», поедет с ними, а вот Зейн будет ждать уже там, потому что опять выезжает не из отеля; девушка на мгновение скривила губы, думая с некоторым любопытством и досадой, где постоянно пропадает такой занятый мужчина, помня, что со слов Синди он тут на «отдыхе», если это так можно назвать. Отмахнувшись от этих мыслей, которые про себя нарекла забавными, Ясмин вместе с подругой пошли вниз, вместе с Луаном, менеджером, покорно ожидающим их, покинули отель и, сев в вовремя подъехавшее такси, поехали к месту проведения вечеринки, к привлекательной вилле на берегу моря.       Менеджер, показывая невероятные повадки джентльмена, первым вышел из машины и помог выйти сперва своей спутнице, над чем Синди даже не хотела смеяться, затем направился менее спешным шагом к Ясмин, кое-как справившейся с ручкой заевшей двери, когда уже даже водитель начал терпеливо объяснять, что нужно сделать, наконец открыла дверцу, выставив ногу вперед и почти машинально протянув руку, уже заметив краем глаза, как менеджер подходит к ней. Почти тут же он мягко коснулся ее пальцев, покрепче обхватив за ладонь, позволил Ясмин, слегка опасающейся за свое платье с высоким разрезом, за то, что не заметит и наступит на него, опереться о его руку и, невольно кряхтя, выйти из машины, встать на ноги.       Конечно, менеджер стоял уже чуть поодаль с Синди, немного нетерпеливо наблюдая за тем, как девушка, не сумев спрятать изумленного, растерянного взгляда, посмотрела на того, кто помог ей выйти из машины, будто могло быть иначе.              Тут же порывисто отвернулась, только глаза с жадностью скользнули по приятно отливающим серебром пуговицам темного пиджака, по изящной цепочке на воротнике и от нее — к горлу, по изгибам шеи, к покрытому пестрой из-за медленно наступающей седины щетиной подбородку, чтобы там с упованием зацепиться за бледные губы, за острые скулы, подняться к глазам, темным глазам, смотрящим с такой тяжестью и таким неощутимым теплом, без особых усилий вытянувшим из девушки громкий выдох. Не заметили оба, как женские пальцы только крепче обхватили его ладонь, как в ответ его с тем же чувством сжали ее, ненастойчиво потянули на себя, неощутимо ласково провели большим пальцем по костяшкам, будто успокаивая, утешая.       Но с окончанием мгновения, пока они так стояли, громко хлопнула дверца машины позади Ясмин, от чего она вздрогнула: он, не окончательно теряя голову, захлопнул, зная, что ни таксист, ни Синди и Луан позади не будут ждать их, будто нехотя отпустил ее руку и все же отступил, ведь стоял безумно близко, непозволительно близко для них двоих.       — Здравствуйте, Зейн, — произнесла Ясмин, вновь горячо выдохнув, и неожиданно ее губы сложились в приветливой искренней улыбке.       — Здравствуйте, Ясмин.       Они вместе еще немного отошли от автомобиля, позволяя таксисту спокойно уехать, стараясь не глядеть друг на друга, может быть, по большей части из-за внимательно смотрящих на них двух пар глаз, спешно приблизились к Синди и ее менеджеру, из-за одинакового цвета их нарядов выглядящих довольно гармонично. Не сговариваясь, конечно, даже не смотря друг на друга, хоть и шагая с одинаковым темпом, они, будто вдруг вспомнив, что друг другу спутники на сегодняшний вечер, и, видя, что Синди и не собирается особенно приближаться к своему менеджеру, как, впрочем, и он к ней, решили это показать.              Он чуть отодвинул свою руку в сторону, ненавязчиво, может быть, даже случайно коснувшись костяшками ее бедра, на что она, удивительно, даже не вздрогнула, не повернулась к нему, не сбилась в шаге, словно была готова в такому прикосновению, хотя на самом деле внутри ее тела вдруг поднялась жгучая, ошпаривающая волна, достигнувшая самого сердц. Ее пальцы чуть коснулись его, протекли вверх по линиям жизни, к венам на запястье, скрывающимся под ремнем дорогих часов, по плотной ткани пиджака, чтобы осторожно, но не боязливо, мягко взять его под локоть; и тогда же он согнул руку, вновь притянул к себе, чтобы еле ощутимо дрожащие пальцы коснулись пиджака уже на его теле, чтобы уже более раскованно она прислонилась грудью к его предплечью, не находя в себе ни одной мысли или хотя бы капли желания того, больше надавила, прижалась, из-за чего сама грудь приподнялась, даже визуально увеличилась. Но он ничего не сказал на это, не показал, что, может быть, она делает что-то неправильное или уже переходит границы дозволенного, лишь, кажется, больше прижал свою руку к себе, также добиваясь того, чтобы они шли совсем близко друг к другу, хоть в том не было никакой нужды.       Никакой нужды, да, им не нужно было этого делать — Синди и Луан не возьмутся за руки, даже плечом к плечу не войдут в здание, и ведь тут нет неприязни, презрения или отвращения — это просто незачем делать. Но они поняли, если вообще такая мысль смогла пробиться сквозь сгущение тумана в их голове, это слишком поздно, когда уже неосознанно прижимались друг к другу, когда уже казалось невозможным отпуститься, когда ее рука находится так близко к его сердцу, придавлена буквально к его телу, когда ее грудь прижимается к его руке, что, оба знали, оказывает невероятное влияние на него, пробуждает нечто, заставившее его ласкать ее шею там, в тесной кабинке примерочной, нечто приятное, теплое, даже горячее, от чего и сердце бьется быстрее, и легкие наполняются сладким, душным воздухом, и голова тяжелеет.              Ясмин видела, Синди очень хочется сказать что-то по поводу того, как они вместе выглядят, но не то чтобы слов не находилось — невозможно было ничего сказать, даже простое «вы гармонично смотритесь вместе» может отдастся слабым неуважением к мужу девушки, а ничего «более нейтрального» не получится произнести; Ясмин знала, хоть и не видела их со стороны, как они друг друга дополняют, одновременно похожие и такие разные, очень неплохо смотрятся вместе, в чем не сможет вслух признаться, кажется, чуть смущенная Синди. Хочется сказать без подтекста, а не получается.              Конечно. Оба взрослые, с легким налетом многолетней усталости на красивых лицах, статные, грозные, будто сошедшие с обложки модного журнала, где какая-то известная пара позирует для фотографа; всех заставляло оборачиваться на них суровое очарование, давящая окружающих привлекательность, может быть, в частности именно из-за того, что были вместе, двигались за Синди и Луаном, всех весело приветствующими, шаг в шаг, оба в черном. И Ясмин знала, что все очарованы тем, насколько гармонично смотрятся вместе девушка, чья фигура отвечает всем эталонам красоты Древней Греции, и мужчина, с волосами, отливающими благородной платиной при ярком свете люстры под потолком, сохранивший всю свою силу к пятидесяти годам; знала и чувствовала, как ей по-настоящему приятно от этого. От этого она шла с прямой спиной, красивой походкой, откуда-то когда-то подсмотренной, на высоких каблуках, крепко держала мужчину за локоть, сохраняя привлекательное спокойствие в лице, то самое, с которым на тебя взирают античные статуи, следовала за Синди шаг в шаг с Зейном.       Как много народу, но все совсем не так, как было тогда, два месяца назад, в театре.              — Вот мы и здесь, — улыбнулась Синди, когда они все вместе остановились в укромном уголке, чтобы не привлекать к себе так особенно много внимания. — Скоро должен приехать Б*, все, — она обвела всех троих внимательным взглядом, — кроме тебя, — невежливо ткнула пальцем на менеджера, — будьте у меня на виду.       — Синди, — прищурился Зейн, упорно игнорируя тот факт, что даже сейчас, когда на них почти никто и не смотрит, Ясмин продолжает держать его за руку.       — Знаю я тебя, — фыркнула девушка, вдруг обратилась к подруге: — Однажды взял и сбежал, представляешь? Благо тогда никаких важных личностей не было, просто исчез!       «Я не знаю, что с ним случилось, правда, но в нем теперь очень много… наверное, импульсивности, неоправданно много». Ясмин искоса взглянула на мужчину, никак не изменившегося в лице при вскрытии такой информации, молча смотрел на Синди, подчеркивающую свое возмущение активной жестикуляцией.       — Мне не нравятся подобные мероприятия, — спокойно произнес он.       «Что же там такое было? — задумалась Ясмин, шустро отвернувшись, только Зейн взглянул на нее. — Его многое возмущает, конечно, может быть, даже от этой вечеринки он не в восторге…»       Сама же знаешь, что в восторге. Твое присутствие закрывает его глаза на все недостатки этого мероприятия.       — Мне нужно бежать, — проговорила Синди, игнорируя Зейна, на мгновения закатившего от этого глаза, быстро проговорила несколько фамилий тех, с кем ей нужно встретиться. — Они уведут меня наверняка к своей стайке моделей, так что я надолго. Будьте тут! — повторила. — Луан, — обратилась к менеджеру, попросила найти еще одну девушку. — Она меня уже месяцев шесть увидеть зачем-то хочет, приведешь ко мне, хорошо?       Мужчина обреченно кивнул, даже не пытаясь сопротивляться Синди, и тогда девушка посмотрела на друзей, так вцепившихся друг в друга, словно стоит им отступить, тут же разлучатся на долгое время, обворожительно улыбнулась, откидывая волосы с груди назад:       — Вы отданы сами себе. Я знаю, ты почти и не была на таких мероприятиях, — сочувственно поджала губы, обращаясь к Ясмин, — потому хотя бы первое время походите лучше вместе, чтобы ты… ну, поняла, что тут и как устроено, может быть, познакомилась с кем-нибудь — на тебя и так обратили большое внимание, — хитро прищурилась Синди. — Потом попробуй сама, но, опять же, не пропадай из нашего с Зейном поля зрения.       — Синди, мне же не пять лет, — нахмурилась девушка. — Ты носишься со мной, как с ребенком.       — Просто забота, — умиленно улыбнулась подруга, тут же нацепила на себя маску безразличия, холода и легкой небрежности. — Иду на абордаж наших знаменитых рыб. Без капитана судно не покидать.       Они долго смотрели удаляющейся к моделям Синди вслед, не отвернулись, пока она не затерялась в толпе, но тогда с удивлением обнаружили, что Луан тоже куда-то ушел и даже поблизости его нигде нет. Наконец смогли посмотреть друг на друга, продолжая быть непозволительно близко, когда Ясмин держала его под локоть, даже не думая о том, что, быть может, стоило уже отпустить его, а Зейн нисколько этому не сопротивлялся, даже наоборот, прижимал руку к себе, будто чтобы у девушки не было даже возможности отпустить его; почти тут же отвели взгляд в сторону, не то чтобы смущаясь, скорее, просто не понимая, что происходит сейчас, из-за чего сердце бьется громко, тяжело и вместе с тем очень быстро все последнее время и ни на секунду не смеет утихнуть, а каждый вдох стоит невероятных усилий.       — Мне бы не хотелось, — вдруг негромко произнес Зейн, чуть склонившись к Ясмин, чтобы та все услышала, — обременять вас общением с подобными людьми, но дело даже не столько в полезных знакомствах, сколько в обязанности показаться перед важными персонами, чтобы о вас потом не судачили.       — Я была готова к этому, — приулыбнулась девушка, желая посмотреть дальше, в толпу, на пришедших гостей, но не чувствуя в себе силы отвернуться от мужчины.       — Тогда, — он вдруг взглянул вперед, чуть прищурившись, будто недоверчиво, с долей презрения, которое не особо и хотел скрывать, — нам стоит подойти вон к той даме, — чуть кивнул головой, вынуждая Ясмин все-таки отвернуться от него и посмотреть вперед, — в бледно-желтом платье. Она уже вас взглядом съела, лучше не провоцировать таких особ.       «Меня? — пронеслось в тяжелой голове, будто набитой ватой, Ясмин, когда она вместе с Зейном, мягко потянувшим ее за собой, пошла в сторону присматривающейся к ним девушки. — Не нас?»              — Зейн, добрый вечер, — мягко произнесла она, взглядывая с потаенной радостью на мужчину. — Приятно тебя видеть на нашей вечеринке.       — Здравствуй, Кассандра, — Зейн вдруг коснулся пальцев Ясмин, впивающихся в его руку даже сквозь плотную ткань пиджака, то ли в том самом жесте, когда представляют кого-то другому, обозначая его «присутствие» осторожным прикосновением, то ли в успокоении, подбадривании девушки, пытающейся сохранить спокойствие в лице. — Это Ясмин А… — запнулся, на мгновение нахмурившись, — Эрнандес. — Вдруг повернулся к ней самой, взглянул на нее, стараясь спрятать плещущуюся ласку в подсвеченных приятным медовым светом глазах хотя бы от них обеих, ловящих с жадностью каждое его движение, однако по разным причинам. — Ясмин, Кассандра Бланк.       Она была явно младше Ясмин, лет на шесть-семь, однако не была похожа на маленькую девочку, которую все видели в той в этом возрасте, ее красота была ядовитой, цветущей, при своей молодости она выглядела очень властной и как бы могучей, утонченная, с осиной талией, но пышной грудью, стоящей даже без лифа — а в его отсутствии Ясмин не сомневалась, — и округлыми бедрами. «Должно быть, модель, — думала она, улыбаясь обратившей на нее взгляд Кассандре. — Пересеклись с ним на какой-то такой же вечеринке или, может быть, на показе, разговорились, поняли, что друг другу приятна такая компания, а потом, должно быть, поднялись в номер какого-нибудь шикарного отеля и…»       — Впервые Зейн приходит со спутницей, — заметила девушка, улыбаясь, пускай в глазах ее не было той радости, что она пыталась отразить. — Даже удивительно, что случилось, раз даже такой «вечериночный одиночка», как Зейн, вдруг нашел ту, с кем может приходить на такие мероприятия.       — «Нашел»? — спокойно переспросил Зейн; Ясмин почувствовала пробежавшие от его тела к ее пальцам электрические импульсы подобия злости или раздражения. — Странные формулировки, Кассандра.       Девушка сдержанно рассмеялась, не сводя взгляда с Ясмин, чувствующей, как становится все сложнее не отражать эмоции на своем лице, выдохнув, произнесла с легкой усмешкой:       — Прости, ты же знаешь, как иногда я могу неправильно выражаться, однако ты меня и мой вопрос прекрасно понял, не так ли?       «У меня дежавю», — странная мысль ударила в голову, всеми силами стараясь нарушить равновесие Ясмин, замечающей, какая эта Кассандра красивая, как у нее нет ни одной морщинки, какие пухлые у нее губы без единой ранки, какой идеальный нос, какие очаровательные лисьи глаза, вспоминающей, как сама выглядит, как невольно старит себя же тем, что перестала ухаживать за собой, тонет в этой работе, портит свое зрение экраном монитора, добивается крупных теней под глазами и носогубных морщин, увеличивая свой возраст года на четыре-пять.       Да, дежавю, ведь удивительным образом в памяти так четко обозначился образ загорелой Франчески — боже, она даже имя ее до сих пор помнит, — той самой женщины, к которой наивная девушка приревновала мужчину, показывая ему, как ей на него не все равно — так опрометчиво. Только ситуации несколько другие, обстоятельства другие, другие сами Ясмин с Зейном, другая сама девушка: Франческа была старше, потому и формировалось в юной голове, что мужчина предпочтет кого-то своего возраста, нежели маленькую и неопытную девушку; Кассандра же младше Ясмин, однако…       Однако чувства те же. И так же девушка не имеет права требовать что-то от Зейна, не имеет права ревновать.       Ревновать?..       — Ясмин — моя хорошая подруга, — нехотя ответил мужчина, — хотя я считаю такие вопросы несколько бестактными.       — Прости меня, — виновато улыбнулась Кассандра. — Меня просто съедало любопытство. Что ж, — вновь посмотрела на девушку, уже снисходительно и с долей странного превосходства, будто они в чем-то соревновались и вдруг так неожиданно победила младшая из них, — приятно с вами познакомиться Ясмин. Но, не сочтите за грубость, могу ли я украсть вашего спутника ненадолго? — снова посмотрела на Зейна. — Нечто не терпит отлагательств.       Ясмин взглянула на мужчину, при этом также повернувшегося в ее сторону, почувствовала, как его загрубевшие пальцы вновь коснулись его руки в мягком, почти трогательном жесте, провели ласково по костяшкам, по венам на тыльной стороне ладони, когда он как бы без слов сказал: «Все в порядке. Это ненадолго», — может быть, видя по глазам девушки, как ей не хочется оставаться хоть немного одной в этом месте, где к ней, как к спутнице вечно одинокого мужчины, обращаются десятки взглядов, может быть, просто чувствуя, чего она хочет, ощущая в ней это желание, чтобы он не отходил от нее, именно он. Потому так сложно было отстраниться друг от друга; пальцы Ясмин медленно, нехотя скользнули по грубой ткани пиджака, будто погладив, когда Кассандра привлекала Зейна к себе, сама взяла его под руку — видимо, не в первый раз, — улыбнувшись, увела мужчину, бросившего полный сожаления взгляд на нее.              Ясмин старалась сохранять спокойствие в лице, пока бездумно шла мимо оглядывающихся с интересом на нее гостей, некоторые из которых заводили с ней разговор, мягко касаясь плеча, спрашивали, кто она, откуда, некоторые умудрялись спрашивать безо всякого такта, свободна ли она, пришедшая сюда с Зейном, на что девушка, приветливо улыбаясь, лаконично отвечала, что находится в браке и носит фамилию мужа — Ясмин Эрнандес, — и все будто бы оставались довольны тем, как она говорит, как ведет себя, как реагирует на откровенные провокации, и отпускали ее. Ясмин невольно подмечала про себя, какие тут все собрались красивые, утонченные, идеалы человеческого света, наблюдала этот странный ей мир со стороны, мир богатства, масок, красок, света, озаряющего этих будто благословленных судьбой людей. Затем смотрела на свое кольцо, чуть заметно поблескивающее при свете люстр, на браслет из гелиолитов, вспоминала лицо своего мужа, Джека, когда он улыбается, смеется, как поет, блаженно закрыв глаза и мягко проводя по струнам гитары, будто музыкальный инструмент подстраивается под него, а не наоборот, как крепко обнимает, прижимает к себе в желании защитить ее от внешних угроз, как медленно раздевается, стягивает с нее мешающую в такие моменты одежду, как он просто счастлив, когда смотрит на Ясмин. Тут же вспоминался и Гуарачи, крошечное солнечное создание, важная частичка девушка со своими мыслями, чувствами, с задорным смехом, с собственным характером, тихим, спокойным нравом — озаряющее всех, находящееся в зените солнце, понимающее слишком многое и, может быть, одновременно ничего.       А потом вспышкой перед глазами показывался его образ, как он смотрел на нее, как они обнимались, нежно, чувственно, крепко-крепко, будто боясь, что, только стоит им отпустить друг друга, тут же растворятся в воздухе, как прикасался к ее горлу, осторожно спускаясь пальцами по ключицам к груди, чтобы надавить ладонью, почувствовать, в каком безумии бьется сердце о ребра, с таким отчаянием стремится прочь, к нему, к его руке, страстно желает, чтобы он сжал изливающийся кровью орган так сильно, как только мог, чтобы оставил его себе, потому что, она знает, он не позволит ему пострадать, он сбережет ее хрупкое сердце от всего и всех. Прикусила губу, когда в сознание ворвалась эта молодая девушка, Кассандра, которой, конечно, в каком-то смысле он небезразличен, красивая, юная.       Свободная.              «Я замужем, — мягкая улыбка тем, кто отважился спросить это. — И «Эрнандес» — фамилия моего мужа».              «Нет, мне не было неприятно, — нахмурилась Ясмин. — Мне… наверное, просто неуютно здесь, особенно, — сглотнула, завидев вдали балкон, вокруг которого и на котором, к счастью, почти никого не было, — одной. Конечно, у них у всех: и у Синди, и у Зейна, — свои дела. Только, — раздраженно выдохнула, перекидывая за спину кудрявые волосы, — зачем тогда нужно было добиваться, чтобы я пошла сюда? Просто так?»       Осторожно вышла на балкон, позволив себе быстро глянуть по сторонам, не желая, чтобы ей кто-нибудь помешал. По крайней мере, у нее есть хотя бы несколько секунд, чтобы побыть одной, вдали ото всех и всего, пока, девушка уверена, еще ее не ищет ни он, скорей всего, увлекаемый другими девушками, такими же, как очаровательная Кассандра, ни Синди, которую должны терзать из-за ее быстро постоянно растущей популярности. Ясмин, тяжело вздохнув, оперлась руками о балюстраду и медленно закрыла глаза, чувствуя, как с ленцой прохладный ветер скользит вдоль ее оголенных плеч, груди, как гладит ее острые от изнеможения скулы и игриво открытое в разрезе бедро, течет вдоль ног к щиколоткам и снова поднимается к лицу, к вискам и лбу, покрытым еле заметными капельками холодного пота. Ясмин чувствовала, как горит изнутри, но конечности ее были ледяными, словно у нее температура, ее лихорадит, что будто подтверждала легкая дрожь и ломота во всем теле; прекрасно знала, что она не больна, нет у нее температуры, этот жар вызван только тем, что происходит в несчастном сердце и в забитой ватой голове.       «Может быть, — подумала Ясмин, невольно обращая свой взгляд на браслет, когда стала теребить его, прокручивая бусинки вокруг своей оси, — найти его и попроситься в отель? Нет, — тут же нахмурилась, помотав головой на свои же мысли, — он посчитает себя обязанным меня проводить, нет, его нельзя отвлекать. Тогда надо к Синди, — с громким выдохом отвернулась, оперлась поясницей о балюстраду, запрокинув голову, смотря в бескрайнее темное небо. — Она может не понять, умолит безо всяких усилий остаться. А что я скажу Джеку? — закрыла глаза. — Он же так хочет, чтобы я отдохнула, а получится, что я снова избежала возможности расслабиться, вновь собственноручно закопала себя в уныние, — ее губы искривила злая ухмылка. — Скольким людям я уже принесла неудобства?»       Она потянулась к своим волосам, но вдруг с ее запястья вновь слетел расстегнувшийся браслет, что Ясмин поняла только в момент, когда украшение с громким звоном упало на мраморную плитку. Девушка испуганно отпрянула по странному рефлексу, увидев, что браслет упал у самого края балкона, несколько бусинок даже свисало, игриво грозя Ясмин, что утянут за собой и всего его: пускай этаж был только второй, была велика вероятность, если украшение окажется неприкаянным на тропинке, кто-нибудь да подберет его, его, то, чем девушка дорожит больше даже обручального кольца. Она аккуратно приблизилась и, стараясь даже не дышать, хоть навряд ли это могло повлиять на ситуацию, осторожно присела и потянулась к браслету.                     — Расстегнулся?       Спокойствие в лице, когда улыбаются чуть прищуренные глаза, приятно черные в темноте, будто подсвеченные рыжим лучом закатного солнца, глаза, в которых так много усталости, этой невыразимой тоски, восьмилетней тоски, от чего сладко замирает сердце, печали, как много тихой радости, что никогда не проявится, счастья, странного, запретного счастья, от которого тепло, хорошо и Ясмин, резко поднявшей голову, только прозвучал этот до боли знакомый, родной голос, взглянувшей на него, присевшего на корточки, наклонившегося к ее браслету. Не видела, как осторожно он подобрал украшение, что, должно быть, ошпаривало его руку, одновременно с девушкой, дышащей его движениями, выпрямился, поднялся на ноги и, свободной рукой элегантно одернув лацкан, протянул браслет Ясмин.       — Он… — шепотом начала она и, все же услышав саму себя со стороны, чуть поморщившись, продолжила нормальным голосом: — Он последнее время расстегивается постоянно. Застежка, видимо, сломалась.       Боясь и одновременно желая того, чтобы он предложил помочь ей с браслетом, захотел — а он захочет — сам застегнуть украшение на ее тонком запястье, как это было тогда, восемь лет назад, в отеле, Ясмин быстро перехватила браслет и постаралась шустро самостоятельно застегнуть, как бы даже и не понимая, почему организм так боится прикосновений мужчины. А ответ прозвучал тут же, когда будто электрический заряд пронесся по ее телу, только ее пальцы коснулись его теплой ладони, скользнули по его линиям жизни. Он спокойно смотрел на то, как Ясмин безрезультатно пытается соединить концы браслета, хмурясь, кое-как удерживаясь от тихих бурчаний на производителя красивого, а, казалось, неудобного украшения, затем тихо, вкрадчиво произнес:       — Не позволите помочь вам?       Если откажется, непременно покажет, что придает их прикосновениям слишком большое значение, если согласится, легко подпишет себе смертный приговор, от которого не спасет никто и ничто. Порвалась было спрятать браслет в клатч, но тут же тело сковала новая, еще более отвратительная мысль: «Он может это понять неправильно и, наоборот, очень хорошо понять». Но ее действие не осталось незамеченным, мужчина коротко глянул на сложенный в ладони девушки браслет и ненавязчиво, еле ощутимо коснулся ее костяшек: он не заставлял ее что-то говорить, отвечать, чтобы она не испытывала неловкость, неудобство и дискомфорт, ведь наверняка не понимает — чувствует, как ей тяжело бороться с самой собой, не хочет давить, настаивать, может быть, потому что сам ощущает нечто подобное. Ясмин медленно разжала пальцы, как-то странно смотря на браслет, но вдруг, не сразу осознав то, с громким вздохом вытянула руку вперед, будто признавая поражение перед кем-то, а не просто позволяя ему застегнуть злосчастный браслет.       Он осторожно взял украшение вновь, очень бережно, осторожно, чтобы не уронить, мягко коснулся запястья девушки, надавив большим пальцем на вену, наверняка чувствуя, как все быстрее стучится в ней поток крови, приложил к руке браслет и свел его концы вместе.       — Я заметил, — вдруг произнес мужчина спокойно, не глядя на Ясмин, — что вы всегда и везде ходите с ним, что бы за мероприятие ни проходило, в чем бы вы ни были.       Помолчал секунд десять, словно концентрируясь на сложной застежке, затем, неожиданно слабо улыбнувшись, сказал со странной интонацией, вроде спокойной, но вмещающей в себе нечто такое жуткое, как еле виднеющийся сквозь толстый слой паутины огромный черный паук:       — Этот браслет вам Джек подарил, да?       Ясмин порывисто отвернулась, однако не дернув рукой, чтобы он с хладнокровием потерявшего час назад любимого человека врача, вынужденного проводить важную операцию, все же застегнул на ее тонком запястье браслет, в его руках — раскаленные угли, кислота, сжигающая все живое, пламя и одновременно лед, что жег до дрожи в пальцах. Но она сказала, чувствуя, что не может врать ему, не сейчас, хоть, может быть, было бы проще от молчания, от сладкой лжи, в которую он не поверит:       — Да.       — Очень красивый, — произнес все с той же улыбкой он, хоть дрогнул уголок губ, наконец справившись с застежкой и неспешно выпрямившись, посмотрев Ясмин в глаза тем самым взглядом, что мог бы, может быть, вспороть ей сердце, будь он осязаемым.       Не справляясь с той тоской, с нестерпимой, нескончаемой болью, вылившимися на нее вместе со взглядом неестественно темнеющих глаз, озаренного последними лучами закатного солнца океана, казалось бы, тихого, спокойного, если не знать, что под толщей плотной воды происходят катаклизмы, грозящие появиться в любую секунду, обрушиться еще более мощной волной на нее, Ясмин прошептала, медленно опуская руку:       — Зейн…       — Подождите, — мягко перебил ее мужчина, вдруг расстегнув пиджак и нырнув рукой под него.       Девушка удивленно смотрела на Зейна, что с довольно спокойным видом, уже не улыбаясь, словно делал какую-то рутинную, ничем непримечательную работу, залез во внутренний карман, непроизвольно больше распахивая пиджак, так, чтобы Ясмин уже могла видеть прижатые к его телу подтяжки, как-то слишком привлекательно очерчивающие его широкую, плавно вздымающуюся грудь, и наконец достал небольшую черную коробочку, кажется, обитую бархатом. Пока девушка растерянно смотрела на нее, явно прятавшую в себе украшение, только непонятно какое, Зейн вытянул руку с коробочкой вперед, элегантным движением раскрыл и показал, что же такое пряталось там.              — Гребень?.. — с выдохом проговорила девушка.       Она осторожно коснулась подушечками дрожащих пальцев явно очень дорогого украшения, мягко провела ниже, скользя по мелким камушкам приятного пастельно-зеленого цвета, отливающим белым в приглушенном свете люстр в отдалении, очерчивая силуэт, в который сложились эти удивительно красивые драгоценные камни — медленно раскрывающую крылья цикаду.       — Это… — пробормотала она, в голове формулируя четкий вопрос, но язык заплетался и не повиновался ей.       Однако Зейн все прекрасно понял, вновь еле заметно улыбнувшись, в чем проскочило некоторое даже умиление реакции растерявшейся Ясмин, хоть он уже преподносил когда-то ей дорогостоящие подарки, произнес спокойно:       — Лунный камень.       — Он очень красивый… — медленно произнесла девушка, внимательно разглядывая миниатюрный гребень. — Но это слишком дорогой подарок без случая.       — Случаев много, — хмыкнул мужчина, передернув плечами, вдруг взявшись за края пиджака, начав его неспешно снимать, за чем Ясмин с опаской и тайным восхищением наблюдала. — Ваш отдых, это мероприятие, наша встреча после стольких лет, — конечно, как будто вы не пересеклись два месяца назад в Рио-де-Жанейро, — просто хороший день.       — Конечно, — вдруг улыбнулась Ясмин, переняв коробочку из его рук, чтобы он без затруднений снял пиджак, — это же мелочи, да?       Девушка хотела только пошутить, припомнив ему фразу, которой он бросался, оправдывая свои беспричинно большие траты на человека, но Зейн стал вдруг серьезен, почти даже хмур, как-то неправильно реагируя на это безобидное, по-детски игривое, аккуратно положил пиджак на балюстраду, отвернулся, к поглощающему в себе небо морю, с ненавязчивым шумом перекатывающемуся волнами внизу, не стремящемуся к людям, однако лениво напоминающему о себе, когда стучалось в ограду. Ясмин разглядывала его профиль, выдающийся нос с горбинкой, впалые щеки и острые скулы, красиво изогнутые, тонкие губы, глаза, глаза, мерцающие в темноте тем неуловимым светом одной одинокой звезды в целом черном небе, невольно сравнивала его лицо и фигуру в целом со скалами, которые много лет обтесывала буйная вода, ударяя по ним горячими волнами, оттого камень стал будто полированным, идеальным по форме, как лучшая работа ювелира, как те самые лунные камни на гребне в виде цикады, символа тайной жизни в ночи.       Вдруг Зейн произнес одними губами, словно не желая нарушать мелодичный шепот сонного моря, почти что окружившего виллу:       — Нет.       — Зейн.       Тут же повернулся вновь к Ясмин, словно довольно быстро справившись с каким-то наваждением, взглянул на раскрытую коробочку в ее руках, на гребень, который она будто так и не смела взять в руки, когда девушка произнесла с не понравившейся ей мягкостью:       — Можете помочь?       Мужчина, удивительно хорошо понимая безо всяких лишних слов, что нужно Ясмин, достал свой телефон из кармана и немного отошел вбок, вытянув его перед собой, чтобы девушка, повернувшись для лучшего освещения лицом к залу, смотря в отражение черного экрана, смогла зацепить гребень на своих кудрявых волосах. Чуть улыбнувшись от осознания, что Зейн понял, как именно нужно помочь Ясмин, опасающейся лишний раз чувствовать его прикосновения, девушка, приглядевшись к своему темному отражению, закрепила очаровательную цикаду, среди пышных волос действительно похожую на насекомое, что спряталось в густой траве, близко к виску, чуть отстранилась, чтобы лучше осмотреть себя, и вновь улыбнулась. Украшение смотрелось прелестно, особенно из-за зеленых глаз Ясмин и ее бледной кожи, создающих с гребнем какой-то целостный образ лесной сирены, и ей даже не нужно было глядеть на Зейна, чтобы понять, почувствовать, как он смотрел на нее. Она, выпрямляясь, коснувшись телефона мужчины, медленно опустила его руки, чтобы ничего не мешало ей видеть его лицо, незаметно приблизилась и спросила, зная ответ:       — Ну как?       — Чудесно, — тихо произнес Зейн, позволяя себе не отдаляться, стоять к ней очень близко, слишком для них двоих близко. — Тебе очень идет.       — Мы все же перешли на «ты»? — усмехнулась Ясмин, однако также понизив голос.       — Тогда мы почти сделали это, — еле заметно пожал плечами. — Не вижу причин того, чтобы убегать от этого, к тому же сейчас, когда мы с тобой оба взрослые люди.       — В такие моменты… я чувствую, что мне снова двадцать два.              Громкий выдох в приоткрытые губы — вырвалось осознание, что значили эти слова, заполнили собой, кажется, ту самую пустоту, с которой Ясмин просыпается каждый день, которую тщетно пытается набить работой, друзьями, прогулками на свежем воздухе, рисованием, экскурсиями, пляжем, мыслями о хорошем — все это сочится сквозь прорези в тонкостенном сосуде. А он наполняет. Он — мед, густая кровь, он просачивается наружу, но его так много, он остается, переливается через края, и больше не слышен гул холодного ветра в пустом сосуде, и сердце теперь — орган некого иного рода, не просто желудок или почки, нет, это тот самый сосуд, и весь ее организм — пустошь, а сердце — хранитель того живого, что не успело умереть еще в уставшей, изнеможенной девушке. Живого, да, живого, ведь жизнь в чувствах, чувства не умирают сами по себе, а истребить их у девушки просто не хватило смелости тогда, чертовых восемь лет назад, и, видимо, никогда не хватит.       Он вновь наполняет ее. Не солнце Палермо, не экскурсии, не прогулки, ничего не задерживается в ее пошедшем трещинами сосуде дольше него, который, наверное, всегда лежал несколькими очень долго испаряющимися каплями на дне.              Она почти робко коснулась его плеча, чуть надавив, скользнула ладонью дальше, вдоль подтяжки, не заметила, как пальцы зацепились за его воротник, за тоненькую цепочку на нем, когда он ответил на ее чрезмерно нежное движение тем, что мягко обхватил за талию, там, где был вырез с тонким шифоном, не осознавая, что это лишь стремление коснуться ее кожи, ощутить ее тело так хорошо, до головокружения, до глупой, но счастливой улыбки, до громкого дыхания. Ее пышная грудь надавила на его, нерешительно прижались друг другу, как это делают исполнители какого-нибудь горячего танца перед его началом; его глаза мерцали в темноте, лихорадочно дрожал блик, выдавая, насколько тяжело ему отпустить контроль над собой и над ситуацией. Его чувства сильнее, он не может сопротивляться их желанию быть рядом с ней, его чувства, не позволившие увидеть ни в ком больше того, кто мог бы быть рядом с ним всегда, за все те восемь лет их мучительной для обоих разлуки.       Да, только сейчас ей стало так понятно, почему хотелось порой плакать перед сном, почему она сторонилась заводить темы о Марокко, о чем-то арабском, даже на этом красивом языке боялась говорить: это бередило рану. Это приносило страдание.       Но самая глубокая рана не заживет никогда.              Она запустила пальцы в его густые волосы, признаваясь себе, какое невероятное очарование придает ему это серебро, будто не старящее, а возвышающее его над всеми и всем, драгоценность, принадлежащая только и только ей, нечто дороже всяких украшений, и никто не сможет это украсть, отобрать, никто не сломает, не повредит — какое же четкое было осознание, что это богатство навсегда принадлежит ей, кто бы ни касался этого серебра, никогда оно не станет их, только она владеет им. Он закрыл глаза, еле скрывая, как млеет от ее прикосновений, склонил голову к ней, из-за чего та неосознанно потянулась навстречу, чувствуя, как усиленно сдерживается жадность в руках, обнимающих ее за талию, в пальцах, скользящих от разреза на талии к тазовым косточкам, касающихся бедер осторожно, еле ощутимо, но не боязливо, с благоговением. Горячий выдох в самые губы, уже приоткрытые, на которые она смотрела с таким восхищением, зачарованно, как на самый крупный и красивый в мире бриллиант, чтобы приблизиться, когда пальцы с таким наслаждением путаются в этом бесценном серебре, чтобы затем закрыть медленно глаза, выгнуться в спине от нестерпимого желания организма быть ближе, еще ближе, гораздо ближе, чтобы наконец…                     — Зейн!       Оттолкнулись друг от друга, хоть одна рука Ясмин продолжала покоиться на его шее, а мужчина так и держал ее за талию, может, несколько слабее прежнего, уже не спускался к бедрам, от мысли о чем странно бурлила кровь и бросала неболезненный румянец в ее щеки. Одновременно повернулись к выходу с балкона, на прорезавшую падавший на них луч приглушенного света темную фигуру, скрестившую руки на груди и чуть склонившую голову набок, внимательно смотрящую на них с долей удивления, возмущения и отчаяния. На пришедшую на балкон Синди.       И тут же словно волна ударная отнесла их в разные стороны, даже вытянула из горла Ясмин полный ужаса, громкий выдох, который услышали, к несчастью, все; девушка смахнула с плеч волосы назад, выдавая свое волнение, не глядела на Зейна, но надеялась, что он сейчас выглядит лучше нее, ведь, понимала, со стороны сама выглядит крайне отвратительно из-за сбитого дыхания, алых щек и нескрываемого испуга в глазах.       Да если б Синди даже в этот момент вошла, по Ясмин все было бы предельно понятно.       — Б* приехал, — спокойно сообщила девушка, смотря на Зейна в прищуре. — Хотел с тобой встретиться, только… — быстрый, искрометный взгляд на Ясмин, — найти тебя нигде не мог.       Ясмин облегченно выдохнула, когда в ответ прозвучало бесстрастное, ровное:       — Спасибо, Синди. Где мне его найти?       — Ты его легко найдешь, — в голосе Синди опасно пробежало искрой пренебрежение. — Вокруг него большая толпа, такому человеку не затеряться.       Зейн, коротко кивнув, больше не произнеся ни слова, легко подхватил свой пиджак и быстро ушел с балкона к ожидающему его Б*.       Ясмин долго смотрела ему вслед, думая, что, наверное, было бы лучше, если бы он все-таки не оставлял ее с Синди сейчас наедине, они бы вместе нашли, что сказать в свое оправдание, может быть, ей бы не было так тяжело, как сейчас: как оказалось, одним своим присутствием Зейн способен отогнать всякие дурные мысли, даже если они связаны с ним и только с ним.       А сейчас это с новой силой набросится на Ясмин.              Ясмин молчала, когда подруга порывисто приблизилась к ней, уже не думая о том, что будет с полами ее длинного платья и аккуратно уложенной прической, вдруг стиснула ее предплечья, от чего та даже не вздрогнула, видимо, ожидая подобное, лишь закрыла глаза, скривив губы, как от невероятно сильной боли, зная, что скажет Синди в следующий момент:       — Что происходит, Ясмин? Что, черт возьми, происходит?       — Синди, это случайность, — прошептала девушка, чувствуя, будто ее выворачивает наизнанку, но не от слов подруги, не от ее реакции — от чего-то гораздо более могущественного, страшного, опасного, распространяющегося в организме. — Ты не так все поняла…       — Вы чуть не поцеловались, Ясмин, — прошипела девушка, пытаясь сдержать свои эмоции. — Что тут еще можно понять не так?!       — Н-нет, неправда, мы бы не стали, — Ясмин замотала головой, закусив губу. — Это… Помнишь, я говорила, что мы обнялись? Вот это…       — Если вы так обнялись и позавчера, то я ни капли этому не рада, — перебила Синди, удерживая пытающуюся вырваться из ее рук подругу на месте. — Что вы творите? Что ты творишь, Ясмин?       — Мы даже не думали… целоваться, — она наконец вновь открыла глаза, смотря на Синди в прищуре, быстро мутнеющим от скапливающегося в глазах моря. — Я просто нервничала, мне было неуютно и страшно находиться здесь, а Зейн меня успокоил…       — Ясмин, мне это не нравится, — проговорила хмуро девушка, заглядывая в глаза Ясмин исподлобья, хоть была и выше нее. — Я рада, что вы хотя бы простили друг друга, но переходить эту грань и вспоминать события восьмилетней давности не стоит. Вам обоим.       — Да никто ничего не вспоминал! — не выдержала Ясмин, резким движением стряхнув со своих предплечий цепкие пальцы подруги. — Ничего не было и быть не может! Никто не собирался… целоваться, — второй раз споткнулась на этом слове; если уж врать, так уверенно, — я не знаю, почему тебе так показалось.       — Потому что вы стояли в обнимку и тянулись к лицу друг к другу, — порывисто ткнула пальцем в грудь девушки, все еще пылающую от нежного выплеска этих чувств. — Не держи меня за дуру.       — Ну хватит, Синди, — Ясмин, заламывая руки, отдалилась от нее, в уничтожающем ее страдании закрывая глаза, — пожалуйста.       — У тебя есть муж, Ясмин.              С запястья вновь упал на пол с оглушающим звоном браслет из прелестных гелиолитов.              Синди, постояв секунд десять, как-то даже растерянно смотря на Ясмин, не двигающуюся с места при этом, элегантно наклонилась и подобрала украшение, приблизилась к своей подруге, заглядывая ей в глаза, осторожно подняла ее руку, чтобы вновь застегнуть браслет на запястье.       Браслет. Этот браслет.       Холодные гелиолиты обжигали прикосновением, разгоняя кровь по всему телу, заставляя ее стучаться в сосудах, как бьются головой о клетку сошедшие с ума в неволе животные, и в безумии кричало сердце, прижатое к ребрам, просясь прочь из тела, обозленного на него, агрессивного, желающего навредить несчастному органу, ненавидящего его, словно сердце — вирус, инородный объект в идеальном организме, лишь оно мешает жить спокойно, портит жизнь девушки. Да, ведь он наполняет именно сердце, из краев его льются кровавые соки огненных чувств, которым сложно дать название, прожигают мелкими каплями, как ядовитая кислота, легкие насквозь, из-за чего так не хватает воздуха, значит, сердце вредит ей, набивая, казалось бы, правильную пустоту им, не принимает этот холодный ветер в организме, к которому должно было давно привыкнуть. Все внутри ненавидело сердце, но она его нежно любила, лишь она и не позволила собственному телу избавиться от этого источника жизни, настоящей жизни в ней.       Только бы оно выдержало в себе эту жизнь, только бы ее не разорвали на мелкие части живительные потоки света, эти безграничные, непонятные чувства.              — Мы поговорим об этом с тобой позже, завтра, в более спокойной обстановке, — вздохнула Синди, отпуская руку Ясмин; не спрашивает — констатирует.       — Я хочу в отель, Синди, — прошептала девушка без единой эмоции в голосе, не спокойно — с леденящей душу апатией, когда внутри нет ничего, что могло бы как-то отразиться в интонации, или же, наоборот, этого всего слишком много.       — Поедем, мы скоро поедем, — гораздо мягче прежнего произнесла Синди, как бы в поддержке несильно сжав плечо подруги. — Как только Зейн, — поморщилась, — договорит с Б*, так сразу.       — Нет, я поеду одна. Не переживай за меня, — Ясмин даже попыталась улыбнуться. — Я знаю, вы еще нужны здесь. Просто… — она помотала рукой, пытаясь подобрать слова, — это место оказалось не для меня.       Синди развернулась уже спиной к ней, чтобы выйти с балкона в зал, к наверняка ее ожидающим другим моделям и знаменитостям, вдруг остановилась и, чуть повернув голову, бросила через плечо со странной интонацией, скрытой в мнимом спокойствии:       — Я тебя не отпущу одну. Более того, тебя одну не отпустит Зейн.              Пока ждали мужчину, они ходили по залу и говорили с другими, подзывающими их с приветливыми улыбками, узнавали какие-то сплетни из мира моды, слушали, как такая-то с таким-то была замечена там-то, как такой-то употреблял то-то, как про тех-то там-то напишут и все в таком духе, что не нравилось ни Синди, так и не примирившейся с правилами светского общества, ни Ясмин, все острее ощущающей дискомфорт от одного этого места. Впрочем, именно это неприятное, навязчивое чувство и помогало сдерживать ее душу и мысли, что рвались к тому балкону, погруженному в приятный полумрак, где стояли они, непринужденно говорили о чем-то, улыбались…       Затем их нашел Зейн, выглядящий достаточно устало и изнеможенно — видно, не всякие разговоры приносят ему удовольствие, — поравнялся с ними, начав идти шаг в шаг около Ясмин. Они одновременно посмотрели друг на друга, но только уголки их губ дрогнули в приветливой, ласковой улыбке, которую ничто внутри них не могло сдержать, Синди, начав что-то говорить мужчине, вклинилась между ними, из-за чего они были вынуждены прервать зрительный контакт и почти смущенно отвернуться, чтобы та не заметила изливающееся в их взглядах тепло. Ясмин горько усмехнулась, смотря по сторонам, когда подумала о том, что они втроем сильно напоминают двух детей, пытающихся что-то скрыть от матери, которая слишком хорошо знает, что им хочется спрятать.       Луан нашелся быстро — только подошли к выходу, взялся из ниоткуда прямо перед ними, кинув на прощание что-то улыбчивому дворецкому, и уже все вместе, вчетвером, они покинули виллу, где ни один из них не чувствовал себя комфортно и уютно. Подождали недолго такси; когда садились в машину, Синди, проходя за Ясмин, не двусмысленно притянула менеджера к себе, как бы обозначая Зейну, что он, будто провинившийся в чем-то ребенок, должен ехать один, на переднем пассажирском сидении, возле водительского, когда как они втроем сядут позади. Ясмин оставалось надеяться, что подруга из-за застилающего ее взор возмущения не видела, как они, эти двое, переглядываются через зеркало заднего вида, как смотрят в глаза друг другу, с каким сожалением, с каким теплом и пытающейся спрятаться в глубине их нежностью. Ей так хотелось прикоснуться к его гребню, провести подушечками пальцев по гладким бледно-зеленым камням, что будто не украшение — его руки, его лицо, но боялась: это привлечет внимание Синди, которая быстро поймет, кто преподнес Ясмин такой дорогой подарок, она разозлится еще больше или хотя бы просто убедится в том, что ей не показалось. Но взгляд отливающих теплым рыжим успокаивал, утешал, поддерживал, будто ласково гладил по щекам, с трепетом и осторожностью, по волосам, говорил, что все хорошо, что разговор с Синди потом закончится добром, может быть, что она ни в чем не виновата.       Наверное, именно это и не позволяло ей тонуть.              Не видела выражение лица Синди, когда Зейн вновь помог ей выйти из машины, мягко взяв за руку, придержав осторожно за локоть; позволила себе прислониться плечом к его груди, пока подруга с Луаном также покидали автомобиль, пока мужчина держал ее за руку, ласково скользя по костяшкам большим пальцем, и, конечно, тут же отошла в сторону, только Синди в прищуре взглянула на них, с торопливостью направилась к отелю, пытаясь не думать о том, как подруга смотрит в ее спину.       Уже все вместе прошли к своим номерам, когда Синди вновь была между ними, весело говорила с впереди идущим Луаном, которому не хватило места из-за ширины коридора; Ясмин чуть ли не ощущала, как тяжело дается ее подруге такая непринужденность, словно все ее нутро чувствует, как находится между двух огней, которым достаточно лишь искры, чтобы они ее сплющили друг меж другом.       Ясмин подошла к двери своего номера и принялась открывать, улыбнулась Синди, пожелавшей ей спокойной ночи, лишь на немного замедлившей шаг для прощания с ней, и безмолвному менеджеру, который наконец мог идти рядом с девушкой. Но Зейн остановился, спрятав руки в карманах брюк, смотря в спину пока не замечающей этого Синди, продолжающей идти к своему номеру, когда щелкнул замок двери рядом, послышался звон ключей в руке Ясмин, что неспешно открыла дверь, но, заметив, как мужчина продолжает стоять, словно чего-то ждет, обернулась, оперевшись рукой о косяк, слабо улыбнулась, привлекая внимание Зейна. Он, впрочем, тут же посмотрел на нее, подошел ближе, произнес серьезно, негромко:       — Мероприятие тяжелое, так что, поверь, мы бы в любом случае уехали довольно скоро.       Ясмин невольно улыбнулась шире, однако уже с некоторой горечью, вспомнив свои недавние слова о том, что Зейн перестал быть проницательным, осознав, как глупо было даже думать об этом, не то что даже высказывать ему это в лицо, проговорила:       — И все же спасибо, вы с Синди достали для меня приглашение. Мне нужно, — неловко усмехнулась, — чаще выбираться в люди.       Девушка заметила, как мимолетно он взглянул на блестящий гребень в ее темных волосах, тут же вновь посмотрел в ее глаза, от чего как-то даже перехватило на секунду дух, словно в лицо резко ударил холодный сильный ветер, наполнил вдруг легкие кислородом, которого чрезмерно много в организме, что даже вдох не удается сделать. Зейн вдруг приподнял руку и, на несколько мгновений застыв в таком положении, неспешно, осторожно поднес к лицу Ясмин, потянулся к выбившейся пряди кудрявых волос, чтобы, наверное, еле касаясь, заправить ее за ухо…       Но тут же донеслось спокойное, хоть довольно резкое, громкое, от чего девушка вздрогнула, а он, с громким выдохом опустив руку, тут же отстранился от нее:       — Я думаю, нам стоит дать Ясмин отдохнуть, Зейн.       Мужчина чуть кивнул, едва заметно нахмурившись, Ясмин, одними губами быстро пожелал ей спокойной ночи и, обратив взгляд, в котором так и хотелось вырваться что-то то ли злое, то ли отчаянное, похоже, на стоящую вдали Синди, что так грубо прервала их, широкими, тяжелыми, а все такими же бесшумными шагами направился к себе. Девушка, тяжело вздохнув, чувствуя отчего-то некоторый холод, словно Зейн унес с собой и жар воздуха, поежилась, коснувшись своих оголенных плеч, наконец закрыла дверь, лишая темный, прохладный номер единственного источника света, вдруг, закрыв глаза, прислонилась лбом к поверхности двери, услышав выбившуюся из тумана мысль.              «Надо позвонить Джеку».