иллюзия

Предельно четкая картина того, что Чонгуку (а точнее, его телу, как минимум) явно небезразлична его давняя подруга Юнджи, возникает в один из майских вечеров. Последняя целый день не выходила из своей комнаты в квартире, которую они вместе снимают уже третий год кряду, и только вечером, вся измазанная и уставшая, показалась на глаза вернувшемуся с работы Чонгуку, оповестившему о своем прибытии кратким: «Я дома!». Как Чонгук догадался, что Мин провела у себя в комнате, на одной из половин, расчищенной специально под ее проекты и задания, почти целые сутки? Опыт, всему виной опыт. Чонгук слишком хорошо знает пределы работоспособности Юнджи, если она чем-то увлечена. Их, считай, нет. Пределы только чисто физические, и даже их она умудряется отринуть, иногда сутками проводя время у себя. — Я купил нам поесть, — кивает Чон на пакеты из продуктового. Из сотни одинаковых или похожих ситуаций он не делает себе челлендж «спроси что-нибудь новенькое» и интересуется тем же самым, чем обычно: — Ты жива? Вопрос глупый, наверное. Учитывая то, что за стенкой со вчерашнего вечера играла негромкая расслабляющая музыка, да и когда Чонгук пару раз вставал выпить воды, то видел полоску света под дверью чужой комнаты, можно сделать вывод, что Юнджи не спала. Вряд ли даже урывками. Но Чонгук вопрос все равно задаст. Чонгук все равно пожелает доброго утра, приятного аппетита и сладких снов. Чонгук спросит о самочувствии, о том, чем занималась и что планирует делать. Просто потому что в него это уже въелось. Просто потому что ему важны эти мелочи в дорогих друзьях. Пускай они будут повторяться изо дня в день, пускай не будет происходить ничего нового — и все равно. Чонгук спросит, потому что ему это важно. Даже если они не будут говорить целый день. Даже если поссорятся из-за пустяка. — Пока в сознании, — кисло хмыкает она, сдувая налипшие пряди на лоб и расчесывая тыльной стороны замызганной в краске ладони зудящий, по всей видимости, нос. Заговорщицки усмехается. — Как там твой Джин-хен? Чон смущенно сжимает губы, считая про себя. Сколько он раз уже отнекивался, мол, «не мой он», «не нравится он мне», «чего пристала»? Неизвестно. — Да все как обычно, — бубнит, шурша пакетом, — живет себе в счастливом браке и не бедствует. — Жаль, теряет такую малышку под боком, — и двигает бровями, плюхаясь на стул с мягкой обивкой. Стыд сжигает его кожу сильнее под пристальным и насмешливым взглядом девушки. Но Чонгук стесняшка, поэтому это вполне себе привычная реакция. — И не говори. Чем я хуже Хосока? — ехидничает, но не очень смело. Однако для респекта Мин достаточно: она уважительно тычет кулаком в его плечо и поднимается со стула. И переводит тему: — Можно я возьму твою футболку, Гук-а? О, нет. Только не снова. Чонгук несчастным взглядом обмазывает ее с ног до головы. Опять она под предлогом того, что «все в стирке», стащит очередную его футболку. Чонгук тяжело выдыхает, со скрежетом выпуская полудохло-драматичное: — Возьми… — И что, даже не спросишь зачем? — удивленно. — А есть смысл? — еще более несчастный взгляд устремлен на девушку. Та задумчиво мычит и отрицательно мотает головой. Покойся с миром, любимая черная с принтом Пауэр из Человека-бензопилы. Чонгук будет очень сильно скучать. А Мин даже не пытается делать вид, что не так сильно осчастливлена очередным пополнением ее гардероба. Только и шлепает босыми ногами по полу до его комнаты, чтобы безжалостно приватизировать вещь. И пока она отмывается в душе от суток в скрюченной позе, он разогревает им ужин и делает две здоровенные чашки какао, врубая «Друзей», совместный просмотр которых они начали еще с месяц назад. Друзья. Да. Уже почти лет пятнадцать, из которых осознанно и крепко — лет семь. Они встретились в начальной школе. Проучились вместе, хоть и случалось, что в разных классах, все время от младших классов до средней школы, а затем и старшей. Только устремления в жизни оказались другие. Юнджи грезила живописью, а Чонгук — кинорежиссурой. Университеты они выбрали разные и съехаться решили лишь на втором курсе: общага — дорогая, а их соседи (бойфренды или герлфренды, друзья или любые другие люди) все никак не давали надежду на стабильность совместного проживания. Поэтому, не взирая на то, что — о боже, он парень, а она девушка, и они в одном помещении! — Чонгук и Юнджи решили снимать квартиру вместе. Они были в курсе о привычках друг друга еще со школьных времен, когда бесперебойно ходили в гости друг к другу, поэтому конфликты, возникающие при совместном проживании, были (и есть) ожидаемыми. Участились только неловкие ситуации, когда Чонгук случайно замечал мелькающую при переодевании Юнджи грудь, а она — его утренние стояки, над которыми бесконечно шутила. Или оба — голые задницы друг друга. И в этом не было ничего такого. Для Чонгука (и Юнджи, наверное, он не уверен). В чужих телах и степени обнаженности не было ничего такого до сегодняшнего дня. Ровно до того момента, как Юнджи, наконец, не присоединяется к просмотру, развесив все влажное после душа на сушилку. Как всегда: напялит его самую любимую футболку, пока у Чонгука мир крошится от несправедливости (эта вещь его!), и щеголяет с голыми ногами. Когда она забивает на бритье — ему прикольно дергать отросшие волосы и наблюдать за ее каменным лицом. Юнджи довольно рычит, видя свою дымящуюся порцию и благодарно гладит его по коленке, подсаживаясь впритык. И где-то здесь все идет не так: ранее не воспринимаемые детали впиваются в мозг поувереннее голодных клещей. Ее тепло, сандаловый запах и капли воды с вымытых тяжелых волос, падающие на его чуть ли не шипящую от жара кожу. Учащается сердцебиение, как и дыхание, которое перехватывает, но ему срочно необходимо дышать чаще, иначе он сойдет с ума: он чувствует справа прижавшуюся к боку грудь подруги. Чувствует ее пульс (и слава богу, Юнджи не может почувствовать канареечный — его!). Пока горячий вок остается забытым на целую минуту, бездумно сосредоточенный на чужой прижимающейся груди Чонгук, сквозь слои смятения, непонимания и растерянности, пытается вернуться в реальность снова, упорно глядя на еду и мысленно давая себе команды переключиться на другой температурный контраст. Чонгук осоловело косит на очертания груди Юнджи — как баран на гребаные новые ворота — под его украденной ранее черной майкой. На самом деле, он не видит никаких деталей, но… Он их ощущает. Чонгук, уже со вздохом прижимая подушку к бедрам, выпутывается из объятий и отодвигается подальше, сжимая ее так, словно не стояк прикрывает, а нужны тотальные обнимашки или живот сильно скрутило. И снова невольно припоминаются их получасовые объятия, которые были вот буквально только что. Он ощущал детали, которые, в общем-то для него не в новинку, и тепло чужого тела, которое не похоже на мужское, и не должно было бы его цеплять и заставлять волноваться, но заставляет. Это пугает. Это действительно страшно. Как будто его собственное тело предало чистые намерения по отношению к Мин, которую он обожал вместе с ее вредным характером и тягой к бесконечным препирательствам. Девушка непонимающе склоняет голову набок, теряя большую мясную дакимакуру, пока что-то рушится внутри Чонгука с глухим грохотом и последующими фанфарами, жгущими его кожу поздравительными растяжками с достижением «возбудиться от того, что с ним рядом посидела девушка», влечения к которым он, в общем-то, никогда не испытывал доселе. В голове мелькает очень низменная и мелочная мысль, мол, вот бы Юнджи очень сильно устала и ушла спать сразу, как поест, не заметив такого позорного происшествия, от которого Чонгук не сможет отбрехаться. Хотя бы потому что не умеет врать, когда стоит на пороге тихой истерики. Чонгук смиренно допивает какао, сглатывая подступающую к горлу панику.