иллюзия

У каждого выбора есть свои последствия. Каких-то мы отчаянно желаем, каких-то — кошмар как боимся. От каких-то — не ожидаем бездны, которая — без сомнения — развернется после. Пропускаем удары поддых, в нос, щуримся или пугаемся слишком яркого света, направленного нам в лицо. У каждого выбора есть свои последствия. И в зависимости от ожиданий, которые у нас есть или будут, мы определяем для себя, подходит нам тот или иной исход. Но что если встающая перед нами развилка — цугцванг? Большее или меньшее из зол? Или же зло одинаковое? Что тогда? (У Чонгука пока патовых ситуаций не случалось. Все, что можно было бы отнести к подобным случаям — лишь нежелание сделать ход, заведомо приводящий к краху. Пресловутое «выбор есть всегда»). Чонгук отупело пялится в мутное стекло чиминовской тачки — тот помог ему с вещами, заваливая кучей вопросов и не обижаясь на то, что Чонгук на них неспособен внятно ответить. (Он и себе-то не может. В общих чертах только). Перекатывает телефон туда-сюда в сухих руках. Все его вещи уместились в две коробки, несколько сумок и чемодан. Смог ли бы он поступить так, если бы не было Чимина и Тэхена? Или хоть одного уголка в Сеуле, куда бы он смог податься, лишь бы не оставаться в квартире? У него нет денег на общежитие (пока что). У него нет денег на жилье (пока что). Сможет ли он платить аренду за себя и обещанную — за свою часть в квартире, где живет Юнджи? Чонгук так боялся всего этого. Горького опустошения с примесью остатков пены из различных чувств, набегавших ранее на берег. Он отупело пялится в мутное стекло чиминовской тачки, насчитывая уже шестой звонок от Юнджи. Она хочет накричать? Устроить разборки? Сказать последнее слово и послать его куда подальше? Или понять его? Этого он хотел? Чтобы ей было не все равно? Чтобы он вызывал у нее хоть какие-то чувства? Чтобы он был для нее кем-то? Чтобы просто… был? Но… Разве Юнджи была когда-либо к нему равнодушна? Настолько, насколько сама умеет быть? Может, Чонгуку просто мало того, что она давала? Может, с Чонгуком что-то не то? Может, он слепой? Может, он слишком закатал губу для всего лишь дружбы? Каждую секунду варения в тупых вопросах, на которые ему никто не ответит, Чонгук просирает те самые удачные шансы, которые искал ранее, чтобы поговорить. Рука приятно немеет от вибрации. — Не ответишь? — интересуется Тэхен, вырывая Чонгука из гудящей тоски. Они все зачем-то сидят в салоне машины, не выходя оттуда. Чонгук жмет плечами, рефлекторно шмыгая носом — ни соплей, ни слез. Что он ценит больше всего в друзьях — они не говорят ему поступать каким-либо определенным образом. На душе скребутся кошки. Чонгук о многом жалеет, но еще больше жалеет о том, что на многие мелочи ему оказалось плевать, он словно оставил все хорошее, что с ним случилось, позади и место, где гранит самое ценное, заполнил вопросами, на которые нет (и вряд ли будет) ответа. Заполнил ненужными вопросами, а не людьми или чем-то более реальным. Чонгук о многом жалеет. И о том, что не берет трубку, чтобы ответить той, кто до ужаса ненавидит звонить. Они сидят здесь все. И отчасти Чонгук не может решиться ответить, потому что — слишком личное. Потому что перед другими не получится строить из себя того, кем не являешься. Или не получится быть собой настоящим. (Он ведь так и не понял, кто такой и почему даже тело его предало). Может, они не выходят из машины потому что за стеклом разбушевался дождь. Может, потому что зонтик всего один, и Чонгук — а Чонгук тут третий лишний — намок бы, и его друзья чувствовали бы за это вину? Влага собирается в уголках глаз. Это не слезы — точно конденсат. Когда-нибудь его присутствие делало кого-нибудь счастливее? Пока что он себе напоминает только обузу. Может, варясь в переживаниях, закрываясь от других и не неся внутри ничего, кроме негатива, он никогда не станет лучше, чем Чон есть сейчас? После седьмого Юнджи перестает звонить. Больно. Монотонную дубовую апатию снизу медленно начинает раздирать на длинные неаккуратные лоскуты. После седьмого — не звонит больше. Чонгук устает от вопросов, на которые ему никто не отвечает. Что она получила за ту работу, которую писала с Чонгука? Чонгук даже не помнит, какой она вышла. Юнджи не звонит. Но Чонгук — перезванивает. — Алло, — хриплым полушепотом оседает на стеклах все той же чиминовской тачки. — Неужели ты готов спустить в унитаз столько лет? И снова вопрос. Он бы не позвонил, если бы был готов. Он не знает, готов ли. — Я запутался, — вместо этого открывает уязвимую часть Чонгук. И если Юнджи по ней ударит, то так тому и быть. Своего рода — развилка. Своего рода — выбор, последствия которого то ли страшны, то ли желанны. Оборви все. Нет, спаси. Только почему судьба их дружбы стала зависеть от ответа Юнджи? Это потому ли, что Чонгуку действительно интересно ее мнение и чувства? Или он устал от всего, от нововведений и перемен, с которыми не умеет справляться, и под видом парня-рубахи скидывает ответственность за любое из решений на девушку? — Не хочешь поговорить не по телефону? — от негромкого и спокойного голоса становится уютно. — Нет. Друзья не успевают его остановить, когда он выходит под ливень без зонта и качает головой, мол, не надо. Вода быстро пропитывает его с ног да головы и как будто смывает все обиды (нет, конечно). — Почему так шумно? Где ты? — хрипловато. — Гуляю, — невзначай. — Ты хотела поговорить, — напоминает он. Телефон засовывает под капюшон худи, чтобы вода не натекла внутрь корпуса раньше, чем он договорит. — Будем ходить вокруг да около? — Мне нечего сказать, — приятно и легко делиться настоящим и честным. — Почему ты ушел, — пауза, — Чонгук? — Я посчитал, что так будет правильно. — Что тебя натолкнуло на такие выводы? — Юнджи интересуется вроде бы спокойно, но Чонгук уже подсознательно напрягается, ожидая нового взрыва. (Своего?) — Твои слова. — Боже, — Юнджи снова делает ему больно явно прослеживающейся усталостью, — Чонгук. Какие слова? — Юнджи, — а так по привычке хочется сказать «нуна» или «Юнджи-я». Резко просыпаются все чувства — и в первую очередь горечь становится настоящей и полноформатной, вызывая слезы, горячие слезы, скатывающиеся по переносице. То, что он сейчас будет говорить — похлеще затупившихся клинков по мясу, — мне кажется, в этом разговоре нет смысла. Я скажу тебе, что те слова, которые заставили меня так думать — это про то, что я выдумываю все, про то, что я прицепился, но разве у меня не было права? Разве мои переживания беспочвенны? Разве чувствовать себя плохо, когда для меня твое поведение выглядит так, словно я посторонний, ненормально? — А ты когда-нибудь сам меня о чем-либо спрашивал, а не залипал в компе, если тебя что-то реально интересовало? — вкрадчиво спрашивает девушка. — Я не хотел лезть, — севшим голосом оправдывается. Он говорит прямо в микрофон, поэтому его слышно, наверное. — И я не хотела. — Извини, — говорит Чонгук. В ответ он слышит только: — Возвращайся. Чонгук делает еще один выбор, который — пока еще неизвестно — станет ошибкой или же лучшим решением.