иллюзия

Чонгук не знает, на что надеялся, когда думал, что Юнджи забьет на его чувства не совсем дружеского плана. Не шарахается, конечно, но явно избегает лишних прикосновений. И первые несколько недель, пока он находился у Чимина и Тэхена, а затем частично переезжал обратно, не замечал этого даже. Но проходит еще месяц, освежающий ветерок из форточки в окне уже не такой ласковый, чтобы сидеть часами и остужать дымящуюся голову, поэтому особо не проветришься, не выходя из комнаты. Проходит еще месяц, и Чонгук замечает. Не то чтобы его это очень сильно напрягает, но. С другой стороны, он же сам недавно думал, мол, как Юнджи может ему доверять? Теперь не особо-то и доверяет. Чонгук привычным жестом тянется к чужой чашке (они вместе завтракают, почти как раньше) и, случайно касаясь миновской руки, отдергиваемой через мгновение, как от кипятка, берет чужой крепкий кофе и отпивает чуть ли не половину. — Эй! — ему прилетает по затылку, Чонгук смешливо фыркает в чашку, часть кофе выплевывая обратно, часть — пуская носом от неожиданного удара. Юнджи с сужающимися от гнева глазами смотрит на Чонгука и заносит руку для еще одного подзатыльника с воплем: — Ты как посмел на мой кофе позариться, позорище дворовое? Чонгук с дебильно спокойной улыбкой перехватывает ее руку, уже понимая, что сейчас Юнджи будет не до смеха. Когда ты вырастаешь в семье, наказывающей молчанием и прочим дерьмом, которое вырабатывает чересчур тонко организованную в стрессовых ситуациях эмпатию, привыкаешь становиться провидцем. И да — Юнджи уже не до смеха. Лишь напряженная поза и застывшее выражение лица. И, прежде чем отпустить, он спрашивает под несколько слабых дерганий Юнджи: — Ты избегаешь меня? — Да ну ты что, — сразу же выпаливает Мин, корча каменную рожу и фыркая. — Ты только что осквернил мой кофе, я пытаюсь вырвать руку, чтобы отпиздить тебя по самые помидоры. — У тебя есть другая рука, — возражает Чонгук. — Двумя пиздить интереснее. Чонгук хмыкает. Он больше не может не подозревать девушку в съезде с темы, но отпускает, чтобы его «отпиздили по самые помидоры». В итоге даже тычка не получает, лишь кучу горестных вздохов над почившим кофе со слюнями Чона. Жалостливые взгляды и полное досады лицо вынуждают его: — Неужели тебе кофе важнее? — Да, — ни секунды не медлит. — Сделай себе другой. — Да ты охуел, кусок слипшейся биодобавки… — бубнит Юнджи и подозрительно долго и задумчиво рассматривает содержимое кружки, подпирая одной рукой щеку. — Сделай ты, ты ведь испортил. — Может мне еще станцевать на канате? — язвит Чонгук, кладя ногу на ногу. — А ты умеешь? — удивленно поднимает брови Мин, а затем делает самую мерзкую вещь на планете: отпивает из кружки. Чонгук немедля морщится, осознает — и воет, чуть ли не теряя глазные яблоки из-за того, как вылупился на Юнджи, подавившись слюной. Той самой, которую вместе с кофе выпила девушка. — Ты зачем это сделала? — орет в панике. — Зачем? Блять, Юнджи, да сделал бы я тебе твой кофе! — часто дышит, перекрывая рукой рот. — Да не чувствуется, не ссы, — она еще как специально болтает эту… консистенцию, если можно так выразиться, в руке. Кишки заворачиваются внутри от ее беззаботного тона и смятения, охватившего одним большим языком пламени тело. Чонгук резко робеет, теряясь в тысяче невидимых пылинок. Жгучее смущение наползает на щеки. Веселость пропадает из миновских черт, когда она тише добавляет: — А ведь ты угадал. Я тебя немного избегаю. Первым порывом просится триумфальный крик: «Я так и знал!», вторым — расстроиться, а третьим — более-менее адекватное и логичное: — Это потому что ты меня боишься? — Может быть. Не знаю, как объяснить. Юнджи в ближайшие пять минут не говорит ни слова, но Чонгук, пораженный внезапной честностью, дорожит мгновениями, где Мин ему на вопросы отвечает прямо. — Прости, — говорит Чонгук, когда домывает посуду и норовит уйти в свою комнату. — Чонгук, — названный замирает, опуская взгляд вниз, к запястью, обвитому чужими прохладными длинными пальцами, — это не твоя вина. Я знаю, что ты вряд ли думаешь о чем-то грязном или… или о чем-то, что меня оттолкнет, всякие мерзости или что-то такое. Я знаю, потому что помню, как ты отзывался о всех тех, кто тебе нравился. Мне ужасно приятно стать таким человеком, потому что я знаю, что ты любишь не набор характеристик, я знаю, что ты никогда не причинил бы зла тем, кто тебе дорог, — Юнджи ненавязчиво приобнимает его сзади, утыкаясь лбом в лопатки. Сердце убивается о кости, тяжело, гулко и беспокойно. Чонгук перестает дышать — и, наверное, чувство эйфории от чужих слов усиливается и от недостатка кислорода. — Но насколько мне приятно, настолько и стыдно, что я воспринимаю тебя как друга. Мне стыдно, что я не могу понять того, что чувствуешь ты. Мне стыдно, что я сторонюсь тебя, даже несмотря на то, что пытаюсь этим дать меньше поводов… влюбляться в меня еще сильнее? Глупо, но как есть, — усмехается. — Мне стыдно, что я расстраивала тебя молчанием. Я ведь действительно не хотела тебе докучать своими рассказами о рандомных парнях, которые мне нравятся или с которыми я просто общаюсь, потому что последние несколько месяцев ты не выглядел так, словно хочешь слышать очередную мою интрижку. Да и, может, это было меньшим злом — мы не знаем, было бы тебе больнее знать или не знать. — Спасибо, — плаксиво шепчет Чон, лишившийся голоса. Бурлящий от поступившей еды желудок в устоявшейся уютной тишине — не так уж романтично. — Я в какой-то мере уязвлена тем, что ты не хочешь со мной встречаться, — тычок в ребро. Если это способ разрядить обстановку — то такой себе. — Это еще почему? Потому что я не парень? Чонгук старается изо всех сил не раздражаться из-за неуместной шутки. — Нечестно так играть с моими чувствами, — выдыхает. — Прости-прости. Мне просто было интересно. Извини, если задела, — Мин приятно трется носом о его позвоночник. — Не имеет значения, мужчина ты или нет. Наверное, мне бы очень хотелось, — Чонгук опускает голову, задушенно бубня и смущаясь во стократ сильнее, чем когда-либо до этого, — мне бы очень хотелось… — повторяет, потому что выдавить из себя настолько откровенную вещь — откровенно и невыносимо трудно. Сглатывает, — тебя, но я понимаю, что это неправильно. Неправильно рушить долгую дружбу своими минутными прихотями. — Чонгук, ты правда мне очень важен. Не думай, что это не так, — как-то слишком искренне и порывисто, — пожалуйста, не думай, что это не так, даже если я молчу. Даже если случается что-то, что может поставить под сомнение веру. Не думай, что это не так, даже если я не смогу тебе ответить на чувства никогда. Я тобой дорожу, Гук-а. В каких бы мы отношениях ни находились. Что бы я тебе не говорила — потому что часто я говорю не то, что действительно хотела бы сказать, а момент уже упущен. «Даже если я не смогу тебе ответить на чувства никогда», — Чонгук слышит все, что говорит Юнджи, но оседает в голове только это. Вселяет надежду, не так ли? Чонгук очень боится, что вселит. И меняет тему, выворачиваясь из объятий и не давая себе окунуться в то, что могло быть просто неудачной формулировкой мысли: — Так зачем ты выпила тот кофе со слюнями? — Ой, отъебись ты, а? Выпила и выпила, было и было. Чего добру пропадать? — Не боишься шуток про непрямой поцелуй? Юнджи начинает ржать, тыча в него пальцем: — Ты-то? И шутить про непрямой поцелуй? Да ты от испанского стыда сворачиваешься раньше каждый раз, когда что-то подобное слышишь. А во-вторых, если у тебя также много слюней во рту всегда, то можешь даже не рассчитывать. Чонгук поднимает осоловелый взгляд на девушку. — Но я не… — Я знаю, Чонгук, — мягкая улыбка. — Просто дразню. Чонгук машет на нее рукой — пропащий человек. И преувеличенно устало выпускает из себя воздух. — Доиграешься.