иллюзия

— Не надоело тебе еще? — со скучающим интересом уточняет Чонгук, отрываясь от фильма и разворачивая голову на сорок пять градусов вправо. — На меня завтра будут на смене коситься. Юнджи сидит позади, позволяя использовать себя как подушку, взамен оборачивая конечности вокруг Чонгука. Большая и маленькая ложки, хотя реальные габариты заставят усомниться, кто действительно меньше. — Пускай косятся, — с бессовестным чпоком отрываясь от его кожи возле ключиц и оставляя еще одно багровое пятно, отвечает Юнджи. А потом быстро целует новую отметину поверх. Ну вот, они пришли к тому, чтобы встречаться. Тяжелая пустота и претензии к самому себе, к тому, что делает и чего не делает Юнджи, оседают постепенно и основательно, время от времени даже не давая возможности подумать о чем-то хорошем, кроме едкого: Это действительно то, чего он так невозможно сильно желал? Их слепое и неуверенное начало по ощущению как обуза для Чонгука, хотя это далеко не так. По крайней мере, ему сложно себя раскрепостить и пытаться вести себя непринужденно и открыто в такой степени, чтобы не казалось, что это как будто только Юнджи и нужно. Хотя ей-то эти отношения и не были надобны, что смешно. — Нашла игрушку-антистресс? — мягко улыбается Чонгук, борясь с прежним пессимистичным собой. Он же, черт его дери, все-таки пришел к тому, от чего бежал, боясь и одновременно отчаянно желая, чтобы поймали. Итог — он пойман, опутан и совершенно растерян. Но вот точно не против того, что происходит. Сложность вызывает только бессвязность мыслей, которые ему, вообще-то, не помешали бы, чтобы не вести себя, как мудак. А ведь еще немного — и у него вполне себе будет получаться. В угол обозрения попадает немного, но Чон видит, как Юнджи хмурится. И покрепче оборачивает конечности вокруг его тела, сдавливая. Свои голени — к его бедрам, а руки — вокруг живота. От накрывающей душной нежности невозможно дышать. Либо девушка переборщила с хваткой. Чонгук автоматически кладет свои руки поверх ее, в тысячный раз умирая. Она так же хмуро говорит: — Ты для меня не игрушка. — Я пошутил. — Херовая шутка. — Забавно, что Юнджи, причинив ему (неосознанно) чуть ли не самую сильную боль из-за недопониманий и недоговорок, в данный момент ограждает парня от них, как от огня. Но она быстро отходит от серьезности, делая волну бровями: — Пососемся? Отговорки у Чонгука заканчиваются, как и спокойствие. К горлу паника не подступает, она прорывается от кишечника по желудку к пищеводу, чтобы вырваться коротким и внезапным скулежом. А смелости, ранее наполнявшей внутренности из-за зашкаливающих чувств от невозможности их воплощения, как и не было. Чонгук вдыхает сквозь зубы и шумно выпускает воздух из себя через нос. — Ты шутишь? — Чонгук-а, — раскатисто, — если я тебя этим вопросом долблю уже четвертый день, думаешь, это шутка? — Да? — вопросительно отвечает. — Ты просто космический долбоящер, — и носом трется о чоновскую макушку. От такой нехитрой ласки мурашки совершают слишком ощутимый пробег. Честно, еще немного, и Чонгук начнет заметно извиваться в ее объятиях. — Обидно. — Так ты хочешь этого или нет? — и преувеличенно официально продолжает. — Дисклеймер! Я не шучу и не издеваюсь, не пытаюсь спровоцировать или обидеть. Ты этого хочешь? — Да, — тихо и уязвленно. — В чем тогда проблема? — Мне страшно, — кое-как выдавливает Чон. — Но почему? — изумленно посмеивается девушка, смыкая бедра еще сильнее вокруг его талии. Еще немного телесного контакта, и Чонгук забудет, как говорить, а не издавать несвязные звуки. — Страшно, блин, и все! — и если бы можно было уткнуться носом в грудь, не сломав шею, он бы уткнулся — сплошной бубнеж. — И я не знаю, хочешь ли ты. — Обоснуй конкретнее, — шутливо-сердито ворчит девушка, сводя брови в одну линию и оставляя поцелуй за ухом, который ну ничуть не помогает собраться с духом и признаться во всем честно, а не с полузакрытыми от поволоки глазами неосознанно тянуться за дрязняще-приятными ощущениями. — Боюсь, что ты будешь считать меня неудачником или неумехой. — Не волнуйся, — она усмехается, — я всех считаю неумехами и неудачниками. — Обнадеживает. — Чон размыкает чужие руки на себе, отставляет в сторону частого свидетеля их перепалок и неловких разговоров — ноутбук — и отстраняется, разворачиваясь, чтобы быть лицом к лицу с девушкой. — Даже если ты не умеешь целоваться, я ржать не буду. — Чонгук недоверчиво пялится на кирпичную рожу девушки. — Ладно, может, и буду. Но ты для меня как брат, — активно жестикулирует, оправдываясь, — я буду смеяться над всеми твоими неудачами. — Какая же ты сволочь, — не может сдержать улыбку Чонгук. — Какая же ты ебаная мразь. — Еще! — Юнджи бесстыдно опускает ладонь плашмя на свою промежность с расстоянием в пару сантиметров от тела, совершая пару неприличных движений вверх-вниз и преувеличенно пошло закатывая в экстазе глаза и хохоча. Пребывая в смущении, сжигающем дотла, Чонгук вновь отстраняется от ситуации, словно выпнутый из тела. Опять полумрак, опять они двое и тянущее ощущение внутри. И вновь же — падает в окрыляющее умиротворением понимание и не разбивается: это все та же Юнджи. Это все та же Юнджи, а он — все тот же Чонгук, который был и раньше. Они — все те же. Юнджи не стала Инхой, Хвиин или Мунбель. Он — не Тэхен, Донгван или Джихек. Все их привычки, яркие черты и, собственно, то, за что они стали уважать, поддерживать и по-дружески любить друг друга — остались с ними. Где-то видоизменились, но не сделали из них других людей. Чужих людей. И, в целом, не имеет значения, женщина перед ним или мужчина. Пока Юнджи остается той, кем она является — собой, то есть, она для него — чуть ли не все. Пока они не чужие друг другу люди, пока есть хотя бы еще один мост, соединяющий их жизни вместе- Чон вмазывается своим лбом в ее лоб, не оставляя себе время на сомнение, не оставляя время на подумать и ужаснуться действиям. И прежде чем парень касается ее губ, она ласково шепчет, подаваясь вперед: — Не бойся, Чонгук-а, — ее дыхание заставляет задохнуться — Чонгука. Миновские ноги облепляют его бока, а он врастает своей грудью в ее. Юнджи вся вроде бы угловатая, а вроде и ужасно податливая, как пластилин. Он не очень понимает, куда деть свои руки, но они сами становятся на локти вокруг девушки. А затем — к пояснице, касаясь кожи под задравшейся черной футболкой с Пауэр из «Человека-Бензопилы». Он был прав — это уже не его футболка. Под кончиками пальцев сосредоточена вся Вселенная: кожа Юнджи кошмарно теплая из-за нескольких часов лежания в обнимку. Чонгука кошмарит от сковывающей робости, когда Юнджи касается своим языком его, а затем задирает вверх свою футболку, приподнимаясь, чтобы совсем ее стянуть. Чонгук не может смотреть на нее — боится запачкать своим влюбленным взглядом. Юнджи молчаливо поворачивает голову обратно. — Я-я, — заикается. — Прости, я не должен был смотреть. — Чонгук, все нормально. Я хочу, чтобы ты видел. Ком в горле. Мир, заключенный в стеклянный шар с водой, встряхнули и кинули в стену. Он разлетается осколками разбитой кружки, попытками докричаться, проливается молоком и их слезами, дождем и напряженным молчанием. Все утекает в сливной трап, не оставляет следов присутствия. Он не планировал никуда заходить так сразу и так далеко. Не планировал погрязнуть в новых прикосновениях, в новом отношении, в новом… во всем этом. Он собственноручно, нет, вместе с Юнджи, они вместе снимают сгнившую обшивку полуразрушенного мира, пытаясь возвести новый. Для кого-то их мир не будет ничего значить. Для кого-то их мир останется неизвестной единицей, незначительной, незаметной и безразличной. Но не для Чонгука. И не для Юнджи — если та так усиленно помогает ему избавляться от заржавевших страхов и заплесневевших обид. — Ты очень красивый, ты знал? — беспечно говорит она, кажется даже не отдавая себе отчета в словах, и прикладывает чужую руку под грудь, где бешено стучит сердце. А Чонгук сперва даже не понимает. А когда понимает — не может. Немота. Только в глазах застывают все те слова, которые заключены в тисках его дрожащего трепета. И это совсем не о том, знает ли Чонгук о своей красоте или нет. — Мама не говорила, — выпускает с углекислым газом. Юнджи смеется — Чонгук ломается и срастается заново. Юнджи запрокидывает голову — Чонгук не может оторвать взгляда от бледной шеи и бордовых искусанных губ. — Дурак, — ласково. Еще один кусок отламывается от Чонгука. Или от скорлупы, в которой он до этого находился. — Скотобаза, — выпаливает. — Зоофил, — ехидничает девушка, туго стягивая ступнями с него штаны вместе с трусами. — Справедливо, — соглашается Чонгук, помогая ей в этом. Вещи отлетают кучей на пол рядом с кроватью. Парень замирает, вопросительно дергая пальцами край дурацких трусов в горошек. — Идиотина. — Мы в слова играем? — насмешливо уточняет Юнджи, перекрещивая лодыжки за чоновской спиной, вжимая парня в себя еще сильнее. Если пар из чоновских ушей до этого не шел, то в данный момент — активно валит и затуманивает разум от и до. — Нет, — мотает головой Чон, останавливая губы в ключицах. — А что мы делаем? — откровенно веселится та, стреляя глазами в низ живота Чонгука. — А что мы делаем? — попугайничает он. — Ты мне скажи, — настаивает девушка, мурлыча. — Плюшками балуемся? — неуверенно. — Это плюшки у тебя такие в пижамных штанах были? — хохочет она. Чонгук несильно долбится лбом о чужие ключицы, бессильно рыча: — Бог дал тебе рот для еды, а не для того, чтобы унижать меня. — Это ты про еду в контексте плюшек сказал? — Что? — до Чонгука не сразу доходит, и он густо краснеет, когда — да, вскрикивая: — Нет! — Я так и знала, — мягко усмехается. — Пожалуйста, не смущайся, Гук-а. — Я не могу, потому что ты продолжаешь издеваться надо мной! — Как же мы будем тогда сексом заниматься, если ты так робеешь от мелочей? — Заткнись, заткнись, заткнись! — доведенный до предела, он прибегает к гнусной тактике — начинает щекотать. — Ладно-ладно! — взвизгивает от смеха. — Не все сразу, — девушка захлебывается в смехе, — Чонгук, — порция воплей, — Чонгук, я поняла! Остановись, умоляю, — визжит еще. — А-а, хватит, хватит, — пихается локтями, — лучше презервативы поищи! — А как же, — Чонгук запинается, останавливаясь. Отклеивается от нее, перекатываясь на задницу. Прикрывается, — прелюдия? — Да ты загнешься от стыда раньше, — кидает насмешливый взгляд на спрятанные ладошками стратегически важные места. И закатывает глаза, видя, что Чонгук с места даже не сдвинулся. Стягивает оставшееся белье с тела. Шлепает до аптечки широкими шагами голышом сама. С умным видом, смазкой и початой пачкой возвращается. — Надо тебя кидать в воду сразу, чтобы ты научился плавать. Чонгук стеклянно улыбается. — Пиздец. Юнджи уверенно подползает к нему очень близко, легко чмокая в губы — Чонгук все никак не может привыкнуть. И даже несмотря на то, что в комнате тужится обогреватель, прохлада все равно бежит по телу. Юнджи кидает все на кровать, ободряюще обнимая и растирая спину руками. Чонгук от контакта кожи млеет и превращается в амебу. — Руки убери, — командным тоном. И отстраняется, но не слишком: применяет цыганские уловки для воровства воздуха, которым дышит Чон. — Не уберу, — воинственно сопротивляется Чонгук, отодвигая лицо от цепкого и немного подслеповатого прищура Мин. — Хочешь, чтобы я это сделала? — исподлобья. Раскрывает шелестящую упаковку. — Нет! — срывается на девчачий писк. Прочищает горло. — Я сам. — И медленно-медленно поднимает руки вверх. — Хороший мальчик, — сыто улыбается Мин, и Чонгук чувствует, как предательски заметно дергается член. Юнджи уже порывается что-либо колкое сказать, но Чонгук прикрывает ей рот рукой с умоляющей просьбой о молчании во взгляде. И вновь умирает, чувствуя горячий язык на внутренней части ладони. — А теперь не двигайся, мачо, — продолжает она, усмехаясь, и касается прохладными пальцами внутренней стороны бедра. — Я же сказал, что сам! — вскрикивает Чонгук и жмурится до того сильно, что аж в ушах звенеть начинает, и он упускает момент, когда Юнджи раскатывает презерватив. Ничего не почувствовал даже. — Трусишка, — треплет она его по волосам. — Со своими парнями ты тоже такой? Или только меня боишься? — Только тебя боюсь, — ворчит Чонгук. — Тогда помоги мне, если боишься. — С чем? — Чон непонимающе хмурится. — Руку протяни, — что? Зачем она ему смазку между указательным и средним пальцем растирает? — А теперь тебе придется совершить невозможное. Чонгук с недоумением пялится на руку и поднимает беспомощный взгляд на Юнджи. — Боже, Чон Чонгук, соберись! — она прихлопывает его по щекам, пытаясь взбодрить. Не бодрится. Извилины все почили в суровом бою. — Мне тебе инструкцию к женскому телу нарисовать? — возмущенно пыхтит Мин. — Если можно, — сглатывает Чонгук, все еще смотря на влажные пальцы. — Дай мне сюда свою руку, чудовище, — тяжело вздыхает она и причитает, — все сама, все сама, никакой помощи в этом доме. Юнджи перекидывает ногу, аккуратно опускаясь вниз и покрепче хватая чоновскую руку. Устанавливает зрительный контакт, а Чонгуку не нужно усилий, чтобы смотреть ей в глаза. Он всегда смотрит. — Настоятельно рекомендую мотать на ус, — и пальцам становится слишком тепло. Извилины, к счастью, просыпаются. Чонгук тянет: — А-а-а, я понял. — Ага, — мычит девушка, слегка напрягаясь. — Только аккуратнее, пожалуйста. Давно никого не было. Чонгук сглатывает обильную от волнения слюну и сдерживает порыв обнять девушку до хруста ребер. Они оба липковатые от пота, но не в такой степени, чтобы это казалось мерзким ощущением грязи. Чонгук утыкается губами в плечо Юнджи, неподвижно глядя в одну точку, чтобы сосредоточиться только на чужом дыхании и ощущениях пальцев. Дыхание сбивается первым у Чонгука, поэтому он не сразу ощущает, что Мин сдавленно дышит. Встречные движения отрезвляют его. Чонгук отрывается от плеча и отклоняется корпусом назад, переводя взгляд на миновское лицо. Оно расслабленное, но при этом сосредоточенное. Рот приоткрыт, как и глаза. — Ты как? — Хорошо, — судорожный выдох. — Потерпишь еще немного? Я почти привыкла. Все это нереально. Вот это все. На Чонгука нападает глухота, немота, слепота, но остаются нервные окончания в коже. Пальцы подрагивают — и Юнджи выгибается в спине, опираясь поясницей (и всем весом вдобавок из-за положения) на придерживающую вторую руку Чонгука. — Можно, Чонгук-а, — она давится низким регистром, — только ворон не считай, умоляю. И Чонгук не считает, помогая ей занять более удобное положение. И, боже, какой это другой опыт. Непривычный, ошарашивающий и ударяющий током в самую макушку. Кажется, от переполняющей любви у Чонгука едет крыша. Если не едет, под нее задувает знатно, аж посвистывает. Ему так хорошо, что аж болезненно, и он забывает, что делать дальше в таких ситуациях. — Если ты кончишь через две минуточки, я буду долго смеяться, — подбадривает его девушка, чмокая в нос. В лоб. В губы. У Чонгука точно едет крыша. Он о таком даже и мечтать не смел. Точнее смел, но не верил в возможную реальность. — Спасибо за доверие, — язвительно пыхтит Чон, смелея. Утыкается носом в выемку между ключицами, шумно дыша. Хочется плакать. Он позволяет себе — осколки, их ругань и недопонимания остаются на миновской коже. И девушка гладит его по затылку, шепча что-то невразумительное, но трогательно-ласковое. Чонгук успевает словить паническую атаку с асфиксией вперемешку с удовольствием, которое чувствует только под самый конец. Он не чувствует себя в себе. Он не чувствует себя в Юнджи. Но Юнджи в себе — уж слишком сильно. Настолько под кожей, что аж страшно. Мин его целует, гладит шею, часто отрывается, зажмуриваясь, сдерживая стоны с открытым ртом, почти касаясь чоновских губ в такие моменты. Она тянется. Сколько в этом принуждения самой себя к действию? Сколько в этом желания? Чонгук никогда до конца не узнает, если не спросит. — В конце концов, мы все когда-нибудь умрем, — тепло говорит она, убирая налипшие на его лоб волосы, когда они оба немного остывают, — так зачем ты так страшишься все испортить? Ты ничего не портишь. С тобой все хорошо. Чонгук много чего боится — и того, что они устанут друг от друга, и того, что будут слишком изнурены для того, чтобы говорить, и того, что даже от слов откажутся. Чонгук боится, что его привычный мир разрушится, потому что у него нет сил отстраивать его заново. Он боится, что не сможет его отстроить. — Слишком пафосно, — фырчит. Однако кто бы уже, блядь, говорил. И пока космическое тело, выбравшее траекторией падения место, формировавшееся миллиарды лет в их «настоящее», Чонгук послушно притягивает девушку под небольшим давлением ее хватки ближе, включая самый скучный фильм в мире.