иллюзия

Неотвратимость конца света понятна только тогда, когда на горизонте виднеется космическое тело, стремящееся разрушить миллиарды лет зарождения жизни. Все микро- и макроформы жизни. При первых известиях ты порываешься попрощаться со всеми близкими, обзвонить, обсудить, встретиться или уехать, улететь в другой конец мира, — это ведь не по-настоящему. Слова людей, передающих ужасающие известия, — всего лишь слова. Мимолетные, неощутимые, оседающие, но не приводящие к истинному пониманию: это конец. Неотвратимость конца света понятна только тогда, когда на горизонте виднется космическое тело, стремящееся разрушить миллиарды лет зарождения жизни. И только тогда ты замираешь с благоговением и страхом, оцепляющим со всех сторон. Конечности немеют, руки опускаются, телефон падает из ладоней, и ты прекращаешь делать видимость, что последние мгновения что-то значат, а твои действия могут что-то изменить. На что-то повлиять. Потому что все перестает иметь смысл. Потому что все больше не имеет смысла. Вот ты есть, а затем тебя нет. И, на самом деле, никто никогда внятно не сможет ответить, что это такое — меня нет. В какой-то момент вы с кем-то просто перестаете общаться, и никто не может с этим ничего сделать. Случается «бум» — и вас больше нет. Руины. Леденящий сковывающий страх, легкая улыбка, встречающая одну большую невзгоду, зажмуренные глаза — и темнота. Чонгук догадывался, что рано или поздно опять случится что-нибудь плохое. Возможно, с его стороны. Чисто по-человечески предполагаемые вещи, которые он может совершить или сказать, нейтральны и не несут в себе вселенское зло, но в чоновской картине мира — чуть ли не всадники апокалипсиса. Это самое «что-то плохое» случается. На глаза наворачиваются настоящие слезы, когда напившаяся на очередной тусовке Юнджи заваливается к нему в комнату, где он после смены, уже вымытый и мысленно умерший, смотрит пару серий «Футурамы» ради того, чтобы согнать напряжение. И наворачиваются они не тогда, когда она лежит с ним в обнимку, уткнувшись носом в плечо и ворча всякую забавную чепуху. Чонгуку хочется разреветься как ребенку, когда Мин решается на самую ужасную вещь, которую могла сделать после всего, что между ними было: лезет ему в штаны. Чонгук, моментально внутренне подбираясь, с ужасом перехватывает ее руку, стараясь сильно не пережимать запястье. Смаргивает влагу — та преодолевает преграду нижнего века на пути к коже. Он ненавидит голос за то, что тот дрожит: — Не смей. — Почему? — одно слово, короткое, легкопроизносимое — и создается впечатление того, что Мин при трезвом уме и ясной мысли. Почему? Почему «почему»? Почему Юнджи вообще так ответила ему? — Я хочу, чтобы ты был счастлив. — Подрочив мне? — интонация истерически взлетает ввысь, но громкость остается у порога слышимости, не решается шагнуть за него. — Не надо так примитивно, — девушка ерзает, выдерживая громкую паузу. Неужели смутилась? Обиделась? Что из этого? — Я уже сказала тебе, чего хочу. Твоего счастья. — Я тебе верю, — вымученно выдавливает, жмурясь до скачущих цветных выгнутых палочек на внутренней стороне век. — Поговорим, когда ты проспишься. «Футурама» все еще на фоне. Бендер шантажирует коренное население планеты, Лило притворяется мужиком, чтобы спасти Фрая, а Фрай — перманентно ведет себя как законченный идиот. Чонгук не ставит на паузу. Еле-еле тянет провод у основания ниже, чтобы наушники вывалились из ушных раковин, но не осмеливается захлопнуть ноутбук или начать двигаться более очевидно. Он словно боится потревожить или усугубить атмосферу между ними, еще не успевшую накалиться до предела. — Но я не пьяна, — совершенно четко произносит девушка, отрываясь лицом от плеча и заглядывая в глаза Чонгука. Длинные тяжелые волосы падают на его грудь, и он меланхолично прослеживает это движение взглядом, затем вновь возвращается к темным миндалевидным глазам Мин. — У меня хорошее настроение и только один бокал в крови. Непривычно приходить к пониманию того, что совершаемые телодвижения в прошлом были бессмысленны, — по щелчку пальцев. Раз — и понял. Не шел или полз к пониманию, а упал в него. Это особое в своей отстраненности спокойствие вдруг появляется, и тебе остается лишь наблюдать приближение космического тела, ощущать, как пузырится кожа и горят легкие от нагревшегося воздуха. — Ты не пьяна, — кивает Чонгук, — хорошо. Руку девушки медленно отпускает. А она перехватывает его ладонь и переплетает пальцы. Чонгук безучастно смотрит на их пальцы: а как реагировать-то? Смеяться? Плакать? — Ты имеешь что-то против? — осторожно интересуется Юнджи, зажимая ладони между ними — ощущения в груди при вдохе такие, словно нерв защемило. Или Чонгука полностью. — Нет, нуна, — черты лица смягчаются. — Я хотел окончательно разложить все по полочкам. Думаю, было бы честно по отношению к тебе, если бы я не пытался разобраться во всем от и до, пока ты не в трезвом состоянии. — Это ужасно мило, Чонгук-а, — слабо улыбается, опираясь о его грудь собственным весом все сильнее. Если парень сосредоточится, то сможет уловить теплоту чужого дыхания в районе шеи. — Давай начистоту, — Чон стыдливо отводит взгляд, — ты считаешь, что я буду счастлив, если, — он делает паузу, подбирая слова, — ну, — запинка, — заполучу тебя? Если так можно выразиться. — Я думала, ты этого хотел, — без затруднений выдает Мин. — Встречаться. — Я не хочу, — Чонгук не может не перекривлять, — встречаться. Я не хочу, чтобы ты заставляла себя делать что-либо в мою сторону, когда сама не чувствуешь подобного, — Чонгук, все-таки улавливая момент ослабления напряжения, закрывает крышку ноутбука, оставляя их в гораздо большем полумраке, чем они были. Теперь кроме света уличных фонарей им недоступно ничего. — Одно мне не дает покоя, — украдкой посматривает на выглядывающий край небольшого и аккуратного уха, — почему ты заставляешь себя оказывать знаки, — Чонгук мычит, не совсем понимая, как описать, — внимания? Взаимности? — Не знаю, — вновь слабая улыбка. Сердце ноет невыносимо, но видимо «невыносимо» — своеобразный порог выносимости, который Чонгука удерживает от шага в сумасшествие. — У меня все тот же ответ. — Ладно. Давай по-другому. Я буду задавать вопросы, а ты отвечай честно, не боясь меня задеть. Вот что в голову придет, то и говори. Договорились? — Чонгук прижимает их руки к своему сердцу, а то глухо отбивается от его любви, как от прокаженной. Такая вот немая клятва. — Заметано, — легко хмыкает Мин, зажевывая уголок нижней губы. — Начнем с простого, — это будет стоить Чонгуку дорогого и в то же время — ничего. Прежние чувства всего абсолютно отгорожены куполом приятной отрешенности. Неужели это и было то, что он подсознательно искал, когда метался от неизвестности? Не чужие ответы, не свои, а спокойствие? — Я тебе внешне симпатичен? — Да. Ты красивый и отлично сложен, иначе не быть тебе моим натурщиком. — Как сексуальный объект привлекаю? — спрашивает, пропуская мимо ушей весь предыдущий возмутительный пафос. — Если бы мы не были знакомы много лет — вполне вероятно. Сейчас трудно сказать, потому что отделить все мои чувства к тебе друг от друга, это как манную кашу от сахара отсортировать. И-и, — Юнджи прямо таращится на него, кривясь, — я все еще помню твои свисающие из носа сопли. — Ты ожидала такого исхода, что я начну испытывать к тебе романтические чувства? — Классе в седьмом хотелось пиздец. А потом, когда ты сказал, что тебе мужчины нравятся, вообще перестала об этом думать. — Я тебе нравился в школе? — изумленно спрашивает Чон, рефлекторно повышая голос. — Ну да, — невозмутимо. Укладывает голову на грудь, оставляя между ухом и чоновским сердцем только одну грань. — Однако ты же понимаешь, что и я была другой? — Ага. — Ты не оставишь свои попытки… — Чонгук мнется, — я даже не знаю, как это назвать. — Не оставлю попытки подкатывать к тебе? — ехидно. — Да. — Не знаю. Вся сложность в том, что мне хочется тебе ответить, потому что я тебя люблю как дорогого человека, пусть и не всегда поступаю правильно по отношению к твоим чувствам. Мне хочется дать тебе шанс, потому что, опять же, я люблю тебя, но я не знаю, получится ли, — шум в ушах — сердцебиение участилось. — У меня нет явного нежелания, когда я думаю об отношениях, которые могли бы у нас быть. Я просто боюсь все разрушить окончательно, понимаешь? И не совсем представляю нас, потому что есть уже другие мы. — То есть ты признаешь, что у нас все слегонца пошло по пизде? — шутит Чонгук. — Естественно, — ухмыляется. — Но я правда хочу, чтобы ты знал, что мои метания — не твоя вина. Это не потому что с тобой что-то не то, что ты, не знаю, некрасивый, несмешной или глупый, — Юнджи отпускает его руку, чтобы мягко погладить по ребрам круговыми движениями. — Я хочу попробовать, пускай и говорила, что ничем отличаться отношения от дружбы не будут. Я соврала. Это совсем другое. Хотя бы потому что я ужасно боюсь. Это бы переваривать и переваривать, но Чонгуку уже говна сполна хватило. Говорит следующее: — У меня остается прежнее предложение: оставить все как есть. А у тебя? Юнджи отвечает несмело — и этим до усрачки удивляет (чтобы Мин, и несмело — стихийное бедствие, не иначе): — Давай попробуем? И прекратим сразу же, как ты или я поймем, что все хуйня. — А больно не боишься сделать? — себе, мне. Чонгук усмехается по-доброму. — Боюсь, конечно. О чем ты вообще? — Ну давай, трусиха. — Не называй меня так, — тычок в ребра крепкой костяшкой, — жертва интернета. — Как ты хочешь, чтобы я тебя называл? — Чонгук лукаво смотрит на Юнджи, склоняя голову, но даже и не думает склонить ее ко флирту. — Госпожа? — Да пошла ты, — усмехается. — Поцелуемся? — игриво двигает бровями, наклоняясь ближе, но вежливую дистанцию все-таки выдерживает. — Отъебись, — насмешливо фыркает Чонгук, мягко сталкивая девушку с себя, — так сразу розу сорвать не дам. Прошу немедля удалиться восвояси. Юнджи посмеивается, не настаивая, и у выхода из комнаты оборачивается: — Чонгук, я правда хочу, чтобы ты был счастлив, — и почему-то мотает головой. — Нет, не так. Мы. Чонгуку впервые за долгое время тепло. Чонгуку уже ничего не страшно, если Юнджи еще хоть раз хотя бы так посмотрит на него, как не смотрела ни на одного из своих парней.