***
Леви осталось пойти только в одно место. Ему требуются часы, чтобы добраться туда. Не потому что далеко. Кабинет Эрвина находится менее чем в двух минутах ходьбы от самого дальнего конца штаб-квартиры. Но это занимает у него некоторое время, потому что он стоит в общей комнате, глядя на ее растения, по крайней мере, час или два. В конце концов, он стиснул зубы. В основном потому, что цветов становится слишком много. Их много, но те, которые, кажется, съедают его заживо — фиолетовые хризантемы. Великолепные, яркие, фиолетовые цветы, от которых его тошнит. Они уже давно завяли, но она настаивала на том, чтобы сохранить их, говоря, что они одни из ее любимых. Когда он больше не может смотреть на них, он уходит. Трижды проходит мимо кабинета Эрвина, прежде чем постучать в дверь. — Зайдите, — отвечает Эрвин, и когда он замечает, что в дверях стоит Леви, он чуть-чуть выпрямляется. — Леви. Лицо Эрвина не выражает никаких эмоций, но Леви провел с ним достаточно времени, чтобы заметить малейшую осторожность и напряжение на его лице. — Потери, — говорит Леви. Эрвин отвечает не сразу. Нерешительность — это все, что ему нужно. — Потери, — повторяет он. Командор вздыхает и пробегает глазами список из семи имен, затем делает паузу, прежде чем назвать восьмое. Даже если он уже догадался, услышать, как Эрвин произносит ее имя, все равно что получить удар молнии. Он прикован к месту, даже если все, что он хочет — уйти. Эрвин смотрит на него. — Я знаю, что вы ели вместе, — говорит он. — Вы были близки? Леви отвечает ему уходом.***
Это не имеет смысла. Все это не имеет смысла. Почему она не здесь? Когда он проходит мимо общей комнаты, ее там нет. Когда он идет в столовую за едой, ее там нет. Когда он выходит на улицу, к тому месту у леса, где он сидел с ней бесчисленное количество раз, ее там нет. Это ставит его в тупик. Леви никогда не был здесь без нее, и ему кажется, что это неправильно, когда он здесь, а она нет. Тогда до него наконец начинает доходить — она действительно ушла. Ошарашенный Леви некоторое время сидит там. У него нет одеяла, которое обычно защищало бы его от травы, но его это не волнует. Ему плевать на траву, на деревья, на ветер, на грозовые тучи. Его не волнует, когда начинается дождь. Ни тогда, когда его волосы прилипли ко лбу, ни тогда, когда его одежда промокла насквозь. Все, что его волнует — она. А ее здесь нет, так что беспокоиться не о чем. Все это кажется таким… в каком-то смысле разочаровывающим. Это кажется совершенно неправильным. Видеть, как люди жестоко умирают в подземельях, видеть солдат, разрываемых на части титанами, — именно так он привык видеть, как умирают люди. Он не привык слышать об этом постфактум. Это несправедливо. Возможно, если бы он был там, с ее отрядом, он мог бы спасти ее. Он сидит под дождем до поздней ночи. Он не заходит внутрь до тех пор, пока дождь не прекратится.***
Его жизнь кажется пустой. На самом деле это странно, потому что Леви никогда не считал свою жизнь «полноценной». Ему не так уж много принадлежит. Друзей у него нет. Самые близкие — Эрвин и Ханджи, но он не знает, стоит ли их считать. У него нет семьи, по крайней мере, никого вокруг. Леви никогда по-настоящему не осознавал, насколько она наполнила его жизнь, пока не покинула ее. Не может быть, чтобы он был настолько пуст раньше, учитывая, что он чувствует сейчас. Что еще больше раздражает, так это то, что жизнь просто… продолжается. Обучение продолжается. Питание продолжается, трехразовое. Эрвин составил для Леви планы следующей экспедиции. Это неправильно. В этом нет ничего правильного. — Эй, — говорит Ханджи однажды, когда она шлепается напротив него в столовой. — Могу ли я присоединиться? Выражение его лица не меняется, и Ханджи воспринимает это как согласие. — Сварливее, чем обычно, — отмечает она, но ее вынужденная веселость угасает. — Ну, я знаю, что ты обычно сидел с… Я не могу вспомнить ее имя, с девушкой, которая ухаживала за цветами. Я слышала, что она не вернулась. Мне очень жаль. Леви перестает есть, пауза небольшая, после чего он продолжает резать еду ножом, который сложно назвать острым. Ханджи откашливается. — Я знаю, что ты откажешься, но есть люди, с которыми ты можешь поговорить, если хочешь. Профессионалы. Они помогут тебе, ну, знаешь, разобраться в своих чувствах. Он долго смотрит на Ханджи, поднимая брови. Она поднимает руки в знак капитуляции. — Извини, извини. Просто предложение. После этого они едят молча. Леви не уверен, благодарен он или нет — он должен быть благодарен за попытку Ханджи оказать поддержку, но это просто служит болезненным напоминанием о том, с кем ему следует есть еду и почему он этого не делает. После этого Ханджи всегда сидит с ним. Леви делает вид, что это все не так уж больно, как на самом деле.***
Цветы в его офисе начали увядать. Это немного больно. Амариллисы, которые она подарила ему после лучшей ночи в его жизни, вянут. Гортензия, которую она подарила ему после того, как он подарил ей хризантемы, засыхает. Кактус, к сожалению, в порядке. Леви не может заставить себя поливать их, не может заставить себя заглянуть в книгу, которую девушка дала ему, в поисках информации о том, как за ними ухаживать. Он оставляет их там на подоконнике, чтобы они собирали пыль.***
Эрвин вызывает его в свой кабинет ровно через пять дней после экспедиции. Леви думает, что речь идет о следующей экспедиции, пока он не заходит и не видит на столе командора коробку с написанным на ней именем. Кровь стынет в его жилах. — Материальных вещей у нее было немного, — тихо говорит Эрвин. — Но то, что у нее было, будет передано ее родителям. Леви моргает. Он знает, что это происходит каждый раз, когда умирает солдат, но ему все равно кажется, будто ее просто стирают. Как будто ее здесь никогда не было. — И, — продолжает блондин твердо, но почти ласково, — я собирался дать тебе возможность осуществить доставку. Если хочешь. Он смотрит. У него нет ответа. Эрвин оборачивается и смотрит на окно своего кабинета — там есть небольшое растение в горшке. Леви понимает. Зеленое, без цветов. — Она оставила десятки таких горшков в штаб-квартире. Я бы предпочел, чтобы они остались, но если какие-то, по твоему мнению, следует отдать ее родителям — я не против. Она подарила Эрвину это растение? Он не знает. Наконец, когда он понимает, что Эрвин ждет от него ответа, он кивает. Эрвин кивает в ответ, и Леви воспринимает этот жест как увольнение. Он поворачивается к двери, останавливаясь только тогда, когда Эрвин зовет его по имени. — Если это имеет значение, Леви, — говорит командор. — Мне очень жаль. Правда. Если это имеет значение. Не похоже, что имеет.***
Он обнаружил, что у нее было не так много вещей. В маленькой коробочке, которую передал ему Эрвин, вообще ничего особенного. Две небольшие книжки — одна о садоводстве, другая — фантастический рассказ. Несколько пакетов семян. Письмо, подписанное ее родителями - Леви его не читает. Знак разведчика. Ключ, который принадлежит ему. Но у него есть кое-что ее, что-то, что ему нужно вернуть, потому что он знает, что это имело для нее ценность. Леви долго сидит в своем кабинете, глядя на книгу о цветах. Он не должен оставлять ее у себя. Кажется неправильным забирать ее. Но такое ощущение, что это последняя ее часть, которая у него есть. И хотя искушение отказаться от всего, что напоминает ему о ней, велико, это оказывается гораздо тяжелее, чем он ожидал. Леви смотрит на свое окно, на увядающие цветы. Нет, эта книга — не последняя ее часть, которая у него есть. Он вздыхает. Леви достает чистый лист бумаги, затем открывает книгу на страницах, посвященных амариллису. Он копирует как можно больше информации. Он делает то же самое с гортензией и то же самое со своим чертовым суицидальным кактусом. Выписав все, что ему нужно, он закрывает книгу и кладет ее в коробку с вещами. Снова смотрит на цветы. Леви поливает их, прежде чем покинуть кабинет.***
Прежде чем уйти, он делает остановку в общей комнате. Он осматривает каждый горшок на подоконнике и находит соответствующие страницы в книге. Он записывает все, что может, вдаваясь в такие же подробности, как и она на своих страницах. Даже во всякие глупости. После этого Леви навсегда кладет ее книгу обратно. Поливает цветы, прежде чем уйти.***
Доставка ее вещей произойдет через восемь дней после ее смерти. Эрвин говорит ему, что ее родителям сообщили, так что осталось только отдать ее вещи. Не то чтобы Леви чувствовал себя комфортно, но это немного облегчает задачу — он не хочет иметь дело с необходимостью сообщать новости. Он узнает, как добраться до ее дома. Ехать несколько часов, но Леви не возражает. Ему нравится тишина. Кроме того, он хочет поехать в объезд. Ему проще сделать все самому, чем попросить кучера кареты подождать, пока он выполняет поручение. Странно ли приносить родителям цветы? Может быть. Но Леви знает, как много они значат для нее и для всей ее семьи. Он многим ей обязан. Спустя одну короткую остановку и полдюжины розовых камелий Леви продолжает путь. Когда он добирается, ему требуется несколько минут, прежде чем он сможет дойти до двери. Иногда он до сих пор не верит, что это реально. Как будто он ждет, что она выскочит из ниоткуда и спросит, скучал ли он. Но теперь, когда он отдает ее вещи родителям, это кажется очень реальным. Когда он стучит, ее отец первым подходит к двери. — Капитан Леви, — говорит он, и Леви очень хочет, чтобы его не узнали. — Ох. Что мы можем… Он замолкает, когда видит, что у Леви в руке. — Дорогой? — кто-то зовет, и взгляд Леви находит ее мать, которая подходит к ним в дверях. — О боже. О, ты здесь, чтобы… — Я сожалею о вашей потере, — говорит Леви жестким голосом. Он протягивает коробку, на ней лежат цветы. Никто из них не принимает их сразу. В конце концов, это делает ее отец, тихо вздыхая. — Цветы. Достойные. — Она занималась садоводством, — говорит Леви, прежде чем успевает остановиться. Ее мать улыбается; ее глаза слезятся. — Конечно. Это… это так любезно. Спасибо, что… за то, что принесли это нам. Спасибо. Он видит, как в голове ее матери крутятся шестеренки, когда она забирает цветы, пытаясь понять, что они собой представляют. Леви знает, что это его сигнал уйти, прежде чем его спросят о чем-то еще. — Она умерла за благородное дело, — категорически говорит он, как и положено говорить, сообщая подобные новости, но он совершенно этому не верит. — Берегите себя. Он быстро поворачивается и идет обратно по дорожке, пока не слышит: — Подожди. Леви закрывает глаза и считает в уме до трёх, прежде чем развернуться. Ее мать сжимает цветы в своих трясущихся пальцах. — Эти… эти цветы. Где они… ты их собрал? В этот момент она слишком похожа на нее. — Нет, — лжет Леви. Он принес цветы… почему? Чтобы почтить ее? Попытаться принести ее родителям хоть какую-то форму мира? Чтобы облегчить чувство вины, которое съедает его изнутри? Возможно, ему не следовало этого делать. Потому что взгляд ее матери, какой-то задумчивый и почти грустный, слишком сильно напоминает ему ее. Вина, которая терзала его, возвращается еще сильнее, чем раньше, и Леви отворачивается, прежде чем кто-либо из ее родителей успевает спросить его о чем-то еще. Он не может победить, не так ли? Может ли он что-нибудь сделать, чтобы облегчить эту задачу? Ему не следовало приносить им цветы. Ему не следовало приносить цветы ей.***
Гортензия не выживает, амариллис продолжает жить. Она по-прежнему красива, в каком-то грустном смысле — гортензия. Цвет сильно отличается от предыдущего, но его все еще много. Леви задается вопросом, не она ли передает ему это. Амариллисы раздражающе веселые. Они раздражают его больше всего, больше, чем кактус, наверное, потому, что представляют собой один из самых ярких моментов в его жизни. Они напоминают ему о ней больше, чем любые другие цветы: больше, чем гортензия, больше, чем гвоздики в общей комнате, больше, чем хризантемы, больше, чем этот дурацкий кактус. Его это беспокоит. Больше, чем он когда-либо мог признать. Люди говорят, что время помогает. — Со временем станет легче, — говорит ему Ханджи однажды за ужином, совершенно без подсказки. — Может быть… сейчас больно, но единственное, что действительно помогает — время. Леви думает, что единственное, что могло бы помочь — ее возвращение. Но он прикусывает язык и позволяет Ханджи болтать.***
Он выносит амариллис и почти засохшую гортензию из своего кабинета. Он находит общую комнату, лишенную цвета, и оставляет их там на подоконнике. Он, конечно, придет и польет их, но… держать их в своем кабинете — это слишком. Слишком больно. Кактус, однако… Вырос небольшой клубок. Что-то, что Леви узнает в некоторых других ее растениях. Что-то, что теоретически должно распуститься в цветок. Это похоже на оскорбление, учитывая, что это случилось только после ее ухода. Кактус остается у Леви, но он переносит его с подоконника на полку. По какой-то причине он не может избавиться от него.***
У солдат нет могил. Во всяком случае не в привычном понимании. На огромной поляне за штаб-квартирой стоит ряд крестов. После каждой экспедиции создаются новые. Здесь, кажется, сотни людей, которые уже отдали свои жизни. Очень редко им приходится хоронить тело. Бывает, но не очень часто. В таких случаях тело возвращается семье. Итак, линии крестов с выгравированными на них именами. Леви это кажется неправильным. Каждый крест выглядит одинаково. Она не просто одна из многих. Она яркая, веселая, задумчивая, ей нравятся цветы и звезды, и она… Ей здесь не место. Она не заслуживает того, чтобы стать еще одним солдатом. Она не просто еще один солдат. Она больше, чем это. Была. Она была больше, чем это. Она заслуживает того, чтобы ее помнили, поэтому Леви все равно ставит крест. Но не к остальным умершим. Он ставит крест у линии деревьев. На краю травы, где он сидел с ней снова и снова. Это немного более… правильно, оставить здесь воспоминания, а не оставить ее похороненной под именами всех остальных, кто пожертвовал собой ради дела. Кроме того, это место ему сейчас ни к чему. Если ее здесь нет. Между пальцами у него зажаты цветы, цветы, которые он купил на той самой маленькой остановке в городе, где он стал довольно частым гостем. Продавец, казалось, был рад его видеть, но Леви был совершенно уверен, что это был его последний визит. Цветы. Глупые, глупые цветы. Леви зажмуривает глаза, затем снова открывает. Это было бы намного проще, если бы он не видел ее повсюду. Если бы он не видел ее в каждом цветке, в каждом ярком цвете мира. Но это не просто. Это должно что-то значить, верно? Что он очень заботился о ней? Что-то в этом духе. Он уверен, что у нее есть для него метафора. Но ее нет, а все вокруг напоминает ему о ней. Это несправедливо. — Ты уничтожила меня, — говорит Леви в тишине. Не похоже, что она когда-нибудь это услышит. Последний вдох; последний выдох. По поляне дует легкий ветерок. Леви позволяет глазам закрыться еще раз, представляя ее улыбающееся лицо за веками, прежде чем снова открыть глаза и прогнать этот образ. Он возложит на ее могилу фиолетовые гиацинты. — Цветы, — бормочет Леви, качая головой. — Ты и твои чертовы цветы. Никакой реакции, очевидно. Но снова порыв ветра, и фиолетовые цветы, которые он разбросал, сдвинулись. Один из них падает, и Леви тянется к нему и ставит обратно перед крестом. Он смотрит на цветы. — Я принес это для тебя. Ты не сможешь от них избавиться. Никакого ветра в ответ. Возможно, она его слышала. Или, может быть, нет. Потому что на следующий день фиолетовые гиацинты разбросаны по траве ветром. Он возвращается, чтобы переставить их.***
Кактус цветет. Это маленький цветок насыщенного розового цвета. Он ставит его обратно на подоконник.***
Эрвин говорит ему, что у него может быть свой собственный отряд. Леви выбирает их сам и совершает ошибку, выбирая Петру. Не потому, что она плохой выбор. Она талантлива и хорошо сочетается с другими ребятами, которых он выбрал. Но она плохой выбор, потому что однажды вечером во время ужина она достает книгу. — Это засушенные цветы, — взволнованно говорит она, и от этого у Леви кровь стынет в жилах. — Мои родители только что прислали мне это. — Пресованные цветы! — восклицает Олуо. — Что хорошего в засушенных цветах? — Они хорошо сделаны, — говорит Элд, перелистывая одну из страниц. Леви ничего не может с этим поделать; его глаза прикованы к страницам. Это цветы, настоящие цветы, но они расплющены. Может быть, чтобы их сохранить? — Тебе нравятся цветы? Леви больше не может слушать; он возвращается к еде, занимаясь своими делами. Но идея уже заложена, и теперь память свежа, как никогда. Вернувшись в свой кабинет, он некоторое время пристально смотрит на кактус. Он не может выбросить книгу Петры из головы. Он не может выкинуть ее из головы. В последнее время у него дела идут хорошо. Первый месяц без нее был худшим; второй месяц тоже был очень плохим. Но на третий месяц было лучше, и теперь, на четвертом месяце, он чувствует, что почти вернулся к нормальной жизни, какой бы нормальной она ни была. По крайней мере, сейчас зима, а это значит, что существует не так уж много напоминаний о ней. Но есть еще его кактус. И в общих комнатах все еще есть цветы — да, большинство из них мертвы, но… Взгляд Леви останавливается на цветке на его кактусе. — Пошел ты, — говорит он вслух, указывая на цветок. — Это твоя вина. Он берет пустой блокнот.***
Сдавливать цветы на самом деле не так сложно, как он думал. Поначалу у него это не очень хорошо получается. Они выглядят неряшливо, и он случайно отрывает лепесток почти мертвого амариллиса. Увядшие, выцветшие гвоздики выглядят не так хорошо, как некоторые гвоздики, которые простояли дольше. Он получает несколько советов от Петры (которая выглядит немного напуганной, когда ее об этом спрашивают). На некоторых страницах он делает заметки. Немного подумав, Леви убеждается, что это фиолетовый гиацинт (один он сохранил, после того как положил на ее могилу) на первой странице. Он пишет ее имя на внутренней стороне обложки. По какой-то странной причине Леви ужасно гордится собой. Он думает о ней и думал на протяжении всего процесса написания книги, но это… Впервые это не так больно. Все еще болит, но не так сильно. — Надеюсь, ты счастлив, — говорит Леви своему кактусу. Он не пытается спрыгнуть с подоконника, и Леви предполагает, что да.***
Зима суровая, но весна, которая наступает после, теплая, и первый визит Леви к ее месту у линии деревьев сопровождается новыми цветами. Вокруг ее места растет куча желтых штук. На самом деле их много… подождите, он знает, что это такое. Леви удивленно смотрит. Затем он ухмыляется. Ухмылка становится шире, пока Леви не начинает думать, что он улыбается, и он убежден, что сошел с ума: чему тут улыбаться? Ее нет, и ее нет уже так долго, что с ним должно быть все в порядке, но это не так, ни в малейшей степени. Он скучает по ней каждый божий день, он видит ее в каждом цветке, мимо которого проходит, и она всегда присутствует в его кошмарах. Это не так больно, как раньше, но это не перестает болеть, несмотря ни на что. Так какого черта он улыбается? — Это просто одуванчики, — говорит Леви вслух. Одуванчики. Одни из первых, о которых она ему рассказала. Девчонка сравнила его с одним из них, но это… это не цветы. Это то, что она сказала. Они… Он вздыхает. — Сорняки, — ворчит Леви. — Ты ублюдок. Она как будто смеется над ним из могилы. Он ненавидит цветы. Он больше не может их терпеть с тех пор, как она умерла. Кактус — единственное исключение, но он все равно не кажется ему цветком. Поместить их в его книгу было не только способом запомнить ее, но и способом уберечь их от его взгляда. Его губы дергаются. — Я скучаю по тебе, — признается он. Он думает, что с ним все будет в порядке. Ага. Леви никогда не любил цветы. (Но, может быть, сорняки — другое дело.)