Истерзанные

Тора... Ебнутый Тора... Его Тора, в его футболке, что вся в краске. Черной, фиолетовой, для рисования и волос, осветлителе, а руки все в шрамах. На запястьях шрамы от сигарет и спичек, на венах от лезвия для бритвы, на предплечье от канцелярского ножа, - и он красив с этим, красив до безумия, - и засосы рядом с татуировкой. Он весь в синяках и пытается отмыть кровь от кофты, на удивление, он ни с кем не дрался, лишь давление подскачило. Вместо того, чтобы прикрыть нос или как-то остановить алый фонтан, он пытается лишь отмыть его последствия от любимого худи Ханмы, весь такой истерзанный и сломанный. Сейчас кажется, будто влюбился снова, будто они не живут вместе второй год. За что, за какие заслуги, бог смерти получил свою собственную погибель и смысл жизни? За что? Если ли ответ на этот вопрос? Они сломанные, истерзанные в клочья, а их души словно пепел от дешёвый сигарет, что без конца курит Ханемия. Бог смерти и его главный последователь, что хочет, чтобы жнец принял его душу и уничтожил, совершил преступление и получил наказание за него же. Они оба грехопадения, они натворили слишком много за свою короткую жизнь. Шуджи буквально олицетворение уныния, ему скучно со всеми и всем, он умирает от скуки. Ханемия... Тут уже сложнее. Он выглядит, как будто ему на всё плевать, на первый взгляд он чёртова гордыня, но он ненавидит себя и почти всё вокруг него. Но на самом деле он жадность, он жаден до поцелуев, ненависти и сигарет. Одна на двоих? Он сделает больше затяг. Драка? У него скорее руки перестанут двигаться от усталости, но лицо противника будет похоже на месиво. Поцелуи и похоть? О, здесь ему нет равных, он первым ляжет, он первый раздвинет ноги и первый разднет и партнёра, и себя, но с Ханмой этого, конечно, не получится. Ханма это и похоть, и жадность, этого в нем этого намного больше. Не пересчитать, сколько раз он зажимал Казутору в каком-нибудь углу. — Может, мне перекись принести? А то ты заебешься тереть эту хуйню. Ему лишь кивают и бросают белый кусок ткани в ванную. Тигр выглядит сейчас очаровательно, хоть посади его на стиральную машину и выеби. Ключицы открыты, ебало в крови, а под глазами синяки из-за недосыпа и травы, они никогда не пропадут. Он красив, любим и желанен больше смерти, хотя... Боги и их музы бессмертны в искусстве, ведь так? Будь Шуджи художником девятнадцатого века, то Тора стал бы его лучший картиной, музой для миллионов творцов, он уверен в этом. — Давай быстрее, ещё с твоим носом надо бы что-то сделать, — полупрозрачная баночка летит прямо в руки Ханемие, он тут же заливает кусок, где больше всего его крови. Идёт реакция, розовая пена, что очень похожа на ту, которая шла изо рта Ханмы год назад, вот нахуя тот выпил просроченные лекарства? Реально долбоеб. Казутора тогда перепугался, вызвал скорую и молился, чтобы врачи не поняли, что он сам под чем-то. Тогда всё обошлось, в принципе как и сейчас, теперь это всё отмылось быстро, и алый фонтан перестал течь из носа. Футболка, шея, подбородок и вообще почти вся часть лица ниже носа в крови. Но сейчас, сейчас Ханму нечего не останавливает. Руки сразу лезут под футболку, а губы находят шею. Всасывают кожу прямо на татуировке, пора бы сходить на коррекцию, а то уже выглядит не очень. За первым засосом идёт второй, а тело в его больших руках тихо мычит от тактильных ощущений. — Дай хотя бы умоюсь, — пытается оттолкнуть, но не получается. Но ему не дают отойти, лишь переворачивают и садят на стиральную машину, раздвигая ноги, чтобы встать между ними. Бог смерти готов принять жертвоприношение в его честь. Это тело, всё оно лишь для него одного, он слишком ревнив. Языком проводит по подбородку, кровь не противная, ее вкус лишь сильнее возбуждает. Идёт дальше, чуть ли не в чужой нос, слизывает всё, но губы не целует, лишь мучает Казутору. Переходит на шею, там всего-то пару алых дорожек. Он хочет все тело пометить, добавить от себя. Его не остановить, он ждёт мольбы, всё же он - божество, не так ли? Хотя стоны и звуки из чужого рта для него как молитва. — Поцелуй меня, пожалуйста, — голос молящий, Тора всегда быстро заводится и сдается под чужими руками и губами. Ему хорошо, теперь он тихо постанывает, сжимая плечи старшего. Ханемию наконец целуют, кусают и лижут. Он послушно впускает чужой язык, пока татуированная рука залезает под трусы, и ведет по возбужденному члену. Ханма не бог смерти, он - воплощение дьявола, он черт без рогов и хвоста, ему этого и не нужно, он сама душа сатаны, если она, конечно, есть. И Торе это нравится. Нравится, как чужая рука быстро двигается, пытаясь довести его, но это прекращается. Шуджи, который стоял всё время в одном нижнем белье, опускает боксеры до колен и вжимается в тело напротив, хватая рукой сразу два органа. Скорость снова быстрая, а он снова целует, вжимается так, будто хочет быть одним телом, связать их раз и навсегда, они и так связаны. Разные проблемы и схожие решения, Ханма сам весь в шрамах, сам сломан и влюблен. Они похожи, они как два кусочка пазла, что идеально друг другу подходят. — Тора, кончишь для меня? — оглаживает головку большим пальцем, пока остальные сжимают. Длинный, тихий стон вместо кивка, буквально два быстрых движения и сперма попадает на пальцы. Ханма будто издевается, подносит пальцы ко рту и слизывает, ведь что естественно, то не безобразно. Вылизывает пальцы будто член, чтобы довести, но доводят лишь его. Казутора хватает только сжать головку, чтобы услышать стон и увидеть, как сжимаются глаза. — Всё, отстань. Слезает аккуратно и бросает одежду в стиралку, а сам залезает в ванную, они всё равно собирались идти в душ. Вечер мог быть испорчен, но нет, вышло хорошо. Ханма лишь делает пометку в голове: выебать Ханемию в том же месте, чтобы проверить прочность старой стиральной машины. — Чё тупишь в стену? Иди ко мне.