Когда выбора нет

- Ненавижу тебя! - кулак врезался в стену позади головы Вэй Усяня, а он сам даже не вздрогнул, потому что был занят другим. Они стояли близко, так близко, что их дыхание смешивалось и трепетало на губах друг друга. На лице Цзян Чэна горела ярость, к этому он привык, Вэй Ин не боится вспышек его гнева, никогда не боялся, знал, что его шиди отходчив. Знал, что тот любит его. Любит же? Сейчас? Всё ещё? По-прежнему? Вэй Ин приподнялся на носки, совсем чуть-чуть, разница в росте теперь была не в его пользу, и всё смотрел, влип в горящие серые глаза. В них точно молния сверкала, запертая в стеклянный сосуд, холодно и горячо одновременно. Пронзительно до дрожи, до замирания, а затем заполошного биения сердца, так, что, казалось, можно умереть на месте. У Вэй Ина глаза тоже серые, обыкновенно в них было много веселья и лукавства, сплошная вечная провокация, но она закончилась в тот момент, когда кулак ударил в стену, а сам Вэй Усянь ощутил близкий жар чужого тела. Теперь в них застыл вопрос, немая мольба и много, много света, так много, что Цзян Чэн не мог отшатнуться, сделать шаг назад, хотя понимал, что надо, надо, пока не стряслось нечто непоправимое. И оно случилось, иного с Вэй Ином и не дано. Впрочем, винить в этом только его - так по-детски, а они уже давно не дети, и целовались они иначе, не так, как двадцать лет назад. Горячо, долго, со знанием дела, так, что Вэй Ин не выдержал, застонал, попытался уцепиться непослушными пальцами за ворот, за плечи, за волосы, но те ещё были убраны гуанем, и потому затылок скользил под взмокшими ладонями. Цзян Чэн перехватил его руки и прибил всем собой к стене. Ярость в его глазах постепенно смешивалась, растворялась в тёмном, густом мареве желания, но он медленно, но все-таки отстранился. - Ты сам сейчас готовишь себе неприятности, - произнес строго, - и я должен знать, что ты отдаешь себе в этом отчёт, потому что разгребать их ты тоже будешь сам. Речь, конечно, шла о Лань Ванцзы, и здесь Цзян Чэн ему точно не помощник. Его мало заботили чужие чувства, но ему вовсе не хотелось быть втянутым в их разборки, которые конечно же случатся. Потому что он знал, что в любом случае окажется крайним. Вэй Усянь смотрел пьяно, не понимая, почему они больше не целуются, почему Цзян Чэн до сих пор не вбивает собой его в собственную кровать. Зрачок расплылся и почти поглотил радужку. Он медленно моргнул, приоткрыл и закрыл заалевшие губы (невыносимое зрелище, но Цзян Чэн и не смотрел) и наконец хрипло ответил: - Да... Да, я отдаю себе отчёт в том, что происходит. Я затем и приехал. Брови Цзян Чэна взлетели вверх, лицо сделалось резким и неприятным. - Вот оно как? - засмеялся он грубо, издевательски, горько. - Приехал пустить свою жизнь под откос? Тебя в Гу Су так плохо ебут, что тебе не хватает? Всё это попахивало истерикой и дешёвой драмой даже по меркам Цзян Чэна. Вэй Ин смотрел на него и хмурился, а в глазах горела всё равно эта чертова разъедающая душу нежность пополам с укором. - А-Чэн, не надо, - позвал он тихо, подошел неслышно, положил руку на предплечье. - Ты же и сам знаешь: я приехал за тобой. И Цзян Чэн не выдержал, стиснул зубы так, что заходили желваки, потому что "за тобой" не имело точки в пространстве, и никуда на деле Вэй Ин не собирался его тащить. Он приехал за тем, что взял уже однажды, чтобы убедиться, что это всё ещё принадлежит ему, даже после стольких лет, страданий и чёрной пропасти боли, что пролегла меж ними. Потому что, черт возьми, всё так и было, весь Цзян Чэн по-прежнему был его с потрохами и ненавидел себя за свою слабость, за то, как всё горячо переворачивалось от этих слов, от взгляда, от простого касания руки. Как больно и жгуче отзывалось под рёбрами, где горело и пульсировало чужое золотое ядро, которое долгое время Цзян Чэн считал своим. Так и с Вэй Ином. Стоило помнить каждый миг, что тот ему не принадлежит, никогда не принадлежал. Что у него в Гу Су есть супруг, с которым он определённо счастлив, а Цзян Чэн... - Мне-то что с этого, - пробурчал он и отошел, разрывая физический контакт и тут же остро чувствуя потерю. - Я тебя сюда не приглашал, у тебя теперь новый дом, семья, вот туда и иди. Брови Вэй Ина выломались от боли и тысячекратной справедливости этих слов, но он тоже не мог, ничего не мог с собой поделать. Он знал, что всё не в порядке, и что возможно сейчас своими руками разрушает всё, вообще всё, что имеет, но ему было невыносимо так больше жить, половина его сердца умирала в холоде, ему страшно и неуютно становилось от одной только мысли, что для Цзян Чэна он может быть чужим. Что он также, нет, ещё более несчастен в этой их затянувшейся вражде, а Вэй Ин больше не хотел никогда видеть его несчастным. О том, что тем самым он может сделать несчастным Лань Чжаня, Вэй Усянь старался сейчас не думать. С Лань Ванцзы было другое, он любил его, тоже любил до безумия, и знал, что любим в ответ. Это давало ему зыбкую надежду, что всё образуется, что Лань Ванцзы хотя бы попытается его понять, что их любовь окажется выше и сильнее этого. Не измены, Вэй Усянь не в состоянии был назвать то, что собирается сделать, изменой. В конце концов, Цзян Чэн присутствовал в его жизни гораздо дольше, чем Лань Ванцзы, и гораздо дольше они были семьёй. Как можно изменить одной семье с другой, если обе они - твои? Боги, почему у него всегда всё так сложно?!. Но Вэй Усянь отбросил эти мысли. Всё, что сейчас он видел перед собой - спину, обтянутую фиолетовым ханьфу, и в груди у него мучительно щемило от такого знакомого, родного зрелища. Он был так близко, наконец так близко, что рукой подать. Они были здесь вдвоём, только вдвоём, Цзинь Лин в Гу Су, никто им не помешает, никто случайно не прервет. Вэй Ин не мог больше сопротивляться этому притяжению, подошел, обнял со спины, положил голову между нервно подрагивающих лопаток, и всё его естество разорвала ядовитая нежность. Как он любил этого человека, как бесконечно любил! Как давно не говорил ему этого, а точнее никогда. Но он наверстает, они наверстают, Цзян Чэн ещё с головой утонет в его любви и запросит пощады, если только сейчас не запустит их обоих на новый, совершенно бессмысленный и оттого ещё более горький, круг взаимных страданий. - А-Чэн... - Вэй Усянь нашел его руку, накрыл крепко сжатый кулак, грел, гладил настойчиво, пока тот не разжался, переплел с ним пальцы и сам вжался в него, вдыхая знакомый с детства, и всё же чуть изменившийся запах его кожи и волос. Голова кружилась, Вэй Ин будто пьяный, хотя не пил, цеплялся за него крепче, будто боялся в любой момент быть сброшенным, как ненужные, изношенные лохмотья. Он бы под кожу ему пролез, если бы знал, что это поможет унять гложущую, неотступную нужду в этом человеке. - Цзян Чэн. Вэй Усянь просто называл его имя, и от одного этого его крыло. - Цзян Чэн, Цзян Чэн, Цзян Чэн, - повторял он, видя, как шевелятся от его дыхания короткие волоски на шее у фиолетового ворота. - Шиди... По телу, в которое он по-прежнему так крепко вжимался, прокатилась крупная дрожь, Цзян Чэн всё же сбросил с себя его руки и каким-то невероятным образом оказался разом на расстоянии нескольких шагов. Так далеко. Вэй Усяню тут же сделалось холодно, он невольно обнял себя руками и смотрел, просто смотрел, больше ничего не говоря и не пытаясь сделать. Цзян Чэн был бледнее Лютого Мертвеца, и так же безумен и свиреп на вид. В глазах его плескалась такая боль, что у Вэй Усяня невольно сердце сжалось и навернулись слезы. Но миг, и она утонула в холодной решимости. - Так, стало быть, ты этого хочешь? - проговорил он неопределённым тоном, но слышалось в нём что-то нехорошее, недоброе, которое Вэй Усянь готов был сейчас пропустит мимо ушей. Потому что он хотел. Хотел снова его обнять, и чтобы обняли его, и никогда больше не отпускали, потому что сам он определённо не отпустит. - Да, - губы пересохли и голос не слушался, но он выговорил это как можно более чётко, чтобы не оставить сомнений, кашлянул и снова повторил, громче: - Да! Цзян Чэн смотрел на него, склонив голову на бок, холодным, оценивающим взглядом. Затем кивнул, наконец. - Ну что ж... - и указал рукой на дверь. Вэй Ин точно знал, что за этой дверью, он весь подобрался и покраснел, щеки залил густой тёмный румянец, а глаза вновь превратились в чёрные провалы. Он сглотнул, облизал губы и стремительно приблизился, хватая Цзян Чэна за руку, чтобы больше не увильнул. Но тот и не думал увиливать, сам отодвинул резную створку. Вэй Ин не был в этой спальне много лет, а Цзян Чэн и не думал его торопить. Прошёл по-хозяйски, широким шагом вглубь комнаты, положил на подставку меч, отвязал подвеску от пояса. Движения его были неторопливыми, словно тот пытался сдерживать себя или сознательно тянул время, давая последнюю возможность опомниться и передумать. Но Вэй Ину не было нужно ни то, ни другое. Он зачарованно уставился на кровать под фиолетовым парчовым пологом, и представил, как это будет. Как они разденутся и упадут вскоре на прохладные простыни. Что именно здесь вновь станут единым целым... Над ухом раздалось насмешливое покашливание. Вэй Ин вздрогнул и снова покраснел, резко поворачиваясь к Цзян Чэну. Тот стоял, скрестив руки на груди, уже без верхней мантии, и выжидающе смотрел на него. - Либо уходи, либо раздевайся, - велел он с деланным равнодушием, которое задело изнутри. Вэй Ин решительно вцепился в пояс, снял подвеску и положил её на столик рядом с подвеской Цзян Чэна. Серебряный Колокольчик Ясности против его простой, нефритовой. Сердце кольнуло. Когда-то у него тоже был такой колокольчик. Когда-то он жил в этом доме и носил не чёрные, а фиолетовые одежды. Чем быстрее он их снимет, тем быстрее можно будет сделать вид, что всё по-прежнему. Нет, тело ведь тоже другое. Ничего не будет по-прежнему уже никогда. Следовало на пороге выкинуть из головы эту блажь. Все придется строить заново, всего добиваться, налаживать. Этим он сейчас и займётся. Завязки поддавались легко и привычно, одежды, слой за слоем, падали на пол, растекались тушью по светлым доскам пола. Наконец осталось лишь тонкое чжунъи. Вэй Ин потеребил завязки пояса, раздумывая, стоит ли снять и его или сохранить хоть какое-то подобие интриги? Он глянул вопросительно на Цзян Чэна - и подавился воздухом, увидев его во всём обнажённом великолепии. Тот стоял спиной к Вэй Усяню, совершенно спокойный и будничный, так, словно был в спальне один и просто раздевался перед сном. Он как раз взялся за шпильку гуаня, чтобы снять последнее важное, что на нём было, но Вэй Усянь тут очнулся и в два шага преодолел разделявшее их расстояние. - Погоди! - воскликнул он, перехватывая его руку. - Позволь, я сам! На миг сердце его отчаянно заколотилось, ему показалось, что Цзян Чэн не позволит. Но тот развернулся и кивнул. Теперь они стояли лицом к лицу, и Вэй Усянь не дыша, медленно вытаскивал шпильку, всё в нём сосредоточилось на этом моменте, словно если он сделает это неправильно, то всё окончательно рухнет. Они оба замерли. Гуань, наконец, тяжело упал в ладонь Вэй Усяня. Тот аккуратно положил его к поясным подвескам и вновь развернулся к Цзян Чэну, чтобы развязать фиолетовую ленту. С недавних пор к лентам у Вэй Ина сложилось особое отношение. Хоть нигде, кроме Гу Су, им не придавали такого сакрального значения, всё равно Вэй Ин испытывал трепет, касаясь чужой ленты, ведь это было так лично, так интимно - позволить себе распустить волосы другого человека, главы клана. Это был Цзян Чэн, его волосы, его лента, и этим было всё сказано. Вэй Ин потянул за кончик, лента легко поддалась, не в силах удерживать без гуаня эту массу тяжёлых волос. Они растеклись чёрным пологом по обнаженным плечам, спине, укрыли его до самых бёдер. Вэй Усянь задохнулся, пальцы его судорожно сжали оставшуюся в руке ленту. У Цзян Чэна были такие красивые волосы, пожалуй, даже лучше, чем у Лань Ванцзы, самые красивые, что он когда либо видел. - Шиди, ты такой красивый, - выдохнул он зачарованно, и в следующий миг понял, что летит. Вэй Ин задушенно вскрикнул, упав со всего размаха на кровать. Сверху, выбивая остатки воздуха, его прижало тяжёлое сильное тело. Сориентировавшись, Вэй Усянь понял, что Цзян Чэн просто швырнул его на вышитое покрывало, и он застонал, отчаянно цепляясь за чужие обнажённые плечи. - Цзян Чэн! - воскликнул жалобно, умоляюще. Возбуждение накрыло его с головой. Он приподнял бёдра, преодолевая лежащую на нём тяжесть, и громко застонал, ощутив такое восхитительное давление на возбуждённый член. - Цзян Чэн. Волосы закрывали лицо его шиди, и Вэй Ин поспешил убрать их лёгкими невесомыми прикосновениями. В тот же миг обнажившийся взгляд Цзян Чэна, полный дикого, жестокого голода, пригвоздил его к ложу. Вэй Ин замер, ему даже стало немного страшно, словно он попал в лапы огромного тигра, и тот сейчас просто разорвёт его на части. - Цзян Чэн, - позвал он дрожащим голосом, нежно провёл кончиками пальцев по щеке, по виску, зарылся в волосы. Подался вперёд и соприкоснулся с ним лбами, другой рукой крепко обнимая за шею. - Цзян Чэн, мой Цзян Чэн, - шептал он, массируя затылок, пропуская сквозь пальцы длинные прохладные пряди. Внутри всё щемило от нежности, даже страсть отошла на второй план, а от мимолетного испуга и вовсе ничего не осталось. Он обнимал Цзян Чэна, прижимался к нему всем телом, почти кожа к коже, и ощущал, наконец, что дома. Ни с чем несравнимое наслаждение. Цзян Чэн в его руках засопел и обмяк, наконец, приподнял и крепко обнял в ответ, соскользнув ниже, спрятал горящее лицо в изгибе его плеча. - Вэй Ин... - тихо, на грани слышимости, но Вэй Усяня звук собственного имени пронзил насквозь, остро отозвавшись одновременно в сердце и в паху. - Цзян Чэн, - он передвинулся, путаясь в массе скользких волос, пытаясь добраться до желанных губ, чтобы слиться, наконец, в единое целое. Губы у Цзян Чэна были солёные, но, стоило к ним прикоснуться, попытаться разомкнуть их языком, как Вэй Усянь вновь ощутил, что летит на подушки, а следом на него всей тяжестью упал Цзян Чэн, придавил собой, вгрызаясь со слепой жаждой в рот, путаясь пальцами в стянутых красной лентой волосах. Ошеломлённый Вэй Ин мог лишь стонать, открывая рот навстречу требовательным поцелуям, сталкиваться языками и вскрикивать от острых укусов. Боль подхлестывала заново вспыхнувшее возбуждение. - Ещё, да, да, пожалуйста, - заполошно шептал Вэй Усянь, когда его отпускали, чтобы сделать глоток воздуха. Пальцы его требовательно впивались в затылок и плечи, нога закинулась Цзян Чэну на талию, чтобы быть ещё ближе. Нижние одежды так раздражающе мешались, и зачем только он их оставил?.. Ах, да, отвлёкся на восхитительное зрелище. Лань Ванцзы всегда связывал ему руки перед соитием, и Вэй Усяню это ужасно нравилось, заводило до звёзд в глазах, но если бы сейчас Цзян Чэн решил повторить нечто подобное, он бы с ума сошёл от невозможности гладить, изучать, прикасаться, сжимать и впиваться ногтями от особо острых вспышек возбуждения. - А-Чэн... Мой А-Чэн... - шептал он пересохшими, истерзанными губами, чувствуя бедром его горячее возбуждение. - Сними!.. Да! Да! Пояс поддался ловким пальцам, и в следующий миг Цзян Чэн буквально разорвал тонкий шёлк, чтобы добраться до желанного тела. Вэй Усянь вскрикнул и зажмурился. От возбуждения и накала чувств у него выступили слезы. Каждым цунем обнажившейся кожи он чувствовал горячий, жгучий взгляд и жаждал, чтобы к нему прикоснулись везде: губами, руками, распущенными волосами. Шею обжёг укус, высоко, не спрячешь за воротом, но это последнее, о чем Вэй Усянь мог сейчас думать. Внизу живота всё пекло, жёсткие пальцы скользнули между ягодиц, потерли жадно сжимавшееся отверстие. - Да, да! - Вэй Усянь откинул голову, отдаваясь поцелуям-укусам, крепко обхватив Цзян Чэна за шею. - Возьми меня, пожалуйста, я готов, мы с Лань Чжанем каждый день этим занимаемся... Ай! Ключицу обожгло острой болью, щекотно потекла кровь. Вэй Ин всхлипнул и встретил полный злости и похоти взгляд Цзян Чэна. "Словно расплавленный металл" - мелькнуло в голове коротко вспышкой ужаса. А в следующий миг Цзян Чэн, не разрывая зрительного контакта, сплюнул на ладонь, наскоро провёл по своему члену и вломился внутрь. Вэй Ин закричал от жгучей полноты ощущений. Так много, так хорошо, пускай больно, но он любил боль. Цзян Чэн безжалостно вздернул его бёдра и закинул длинные ноги себе на плечи. Вэй Ин дергался под ним и всхлипывал, цеплялся ватными пальцами за всё подряд, тянул за волосы. В конце концов Цзян Чэну это надоело, и он жёстко перехватил руки Вэй Ина, полностью распластывая его собой и быстро, глубоко вбиваясь в жаркую, тесную глубину его тела. - Цзян Чэ-эн! - стоны отражались от стен. Эта спальня давно не видела ничего подобного, пожалуй, слишком давно, и Цзян Чэн сорвался напрочь. Входил всё глубже и резче под всхлипывающие крики Вэй Усяня, расцвечивал укусами его шею, плечи, грудь. Не щадил, но тот и не молил о пощаде, только громче выдыхал на каждом ударе бёдер о бёдра его имя, старался двигаться навстречу и стискивал внутри всё туже и туже, отчего у Цзян Чэна искры по позвоночнику остро стекали в пах. Он сам давил стоны, сжимая в зубах нежную кожу, оставляя метку за меткой, прижимал к себе скользкое от испарины тело. Ему было мало, он не мог насытиться за все эти годы, брал и брал его до сорванных криков, до цветных пятен перед глазами. - Шиди! - голос Вэй Усяня зазвенел на самой высокой ноте, и оборвался. Между их животами плеснуло тёплое семя. Цзян Чэн даже не замедлился, продолжал в него вбиваться, не обращая внимания на слабое сопротивление, на руки, упертые в грудь, на жалобное выражение зареванного лица. Ничего, вытерпит. Цзян Чэн чувствовал, знал его слишком хорошо, чтобы не понимать, когда тот действительно страдает, а когда ломает комедию. Сейчас было как раз второе, потому что будь Вэй Усяню по-настоящему больно, он бы в жизни этого не показал, стерпел молча, стиснув зубы, с беспечной улыбкой на устах, даже если с губ стекает кровь. В этом они были похожи, и потому понимали друг друга так хорошо. Общие ценности, общие цели - всё это было когда-то. Теперь осталось только такое, жадное, голодное, звериное единение, тело к телу, сильнее, ближе, глубже в погоне за утраченным... Пик настал внезапно для обоих, протряхнул до самого основания. Вэй Ин выгнулся, его истерзанный рот распахнулся в немом крике. От полноты чувств он не мог издать ни звука. Цзян Чэн прижал его к себе обеими руками, уткнулся лицом в выемку плеча, переживая краткий миг абсолютной близости. Затем оба тяжело рухнули на сбитую, смятую постель и некоторое время лежали без движения. - А-Чэн... - наконец, тихо позвал Вэй Усянь. Голос его звучал сипло и был сорван напрочь. Тонкие пальцы подцепили прядь волос шиди, и легонько её подергали. - А-Чэн, я пить хочу... Цзян Чэн со стоном приподнялся, их потная кожа слиплась, ощущения были так себе, но ни на что другое ни один не готов был это променять. - Наглый паршивец, - Цзян Чэн всё же спустил ноги с кровати и дошёл до стола, где для него держали кувшин с водой. Выпил сам, прямо из горлышка, обливаясь, а затем принёс Вэй Усяню. Тот уже неловко сел на постели и обеими руками буквально вырвал кувшин, припал к нему надолго. Затем отставил на пол и лукаво посмотрел на наблюдавшего за ним Цзян Чэна. - Шиди, - позвал он игриво, падая на спину и призывно раскинув руки. - Иди сюда. Ещё хочу. Цзян Чэн цыкнул и закатил глаза, но это было напускное. Он тоже хотел. *** Вэй Ин лежал в лодке, глядя в небо. Весна подходила к концу, и вся река пестрела лотосами. Цзян Чэн сидел и смотрел за удочками, впрочем, делал это скорее по-привычке, чем из настоящего желания что-то поймать. Они молчали, но это молчание больше не было напряжённым, скорее почти уютным. - Когда я в следующий раз приеду в Юньмэн, лотосы уже созреют, - произнёс Вэй Ин негромко, опустил руку в воду и подцепил один из бутонов. - Тише, рыбу распугаешь, - шикнул на него Цзян Чэн. Хорошее настроение улетучилось, стоило Вэй Усяню открыть рот. Вот и всё. Но Вэй Ин, казалось, не уловил перемены в атмосфере, широко, дразнящий улыбнулся и спросил: - В Пристани Лотоса ещё готовят суп из ребрышек? Цзян Чэн отвернулся и сжал зубы. В душу словно плеснуло отравой. Он пытался, честно пытался это избыть, пережить, но в такие моменты сомневался, сможет ли. Ему невыносима была мысль, что Вэй Усянь уже смог, что для него это - приятное воспоминание и повод для шутки. Но Цзян Чэн не мог заставить себя улыбнуться. Неожиданно Вэй Усянь сел, так, что лодка закачалась, и потянулся к нему. Он тоже больше не улыбался, смотрел открыто и ранено. - Цзян Чэн... Прости. Я... Он замолчал и прикрыл глаза, не зная, что сказать и как. Цзян Чэн молча протянул руку и сжал его плечо. Вэй Усянь всегда был ветреным и взбалмошным, но почему он решил, что тот может забыть и хоть на миг перестать винить себя? *** Вэй Ин пробыл в Пристани Лотоса четыре дня. Катастрофически мало, чтобы наверстать четырнадцать лет, катастрофически много, чтобы иметь возможность повернуть назад и сделать вид, будто ничего не было. Цзян Чэн с самого начала дал себе зарок ни о чем не думать, не планировать, не грезить о будущем. Скорее, он ждал с холодным интересом, что случится дальше, и по его расчетами, если он хоть немного знал Лань Ванцзы, Вэй Ин стремительно летел в пропасть. Признаться, это вызывало в нём некоторое злорадство, эгоизм Вэй Усяня был одной из самых раздражающих его черт, и Цзян Чэн был бы рад увидеть, как тот получает по заслугам. Вместе с тем... Он вовсе не желал видеть Вэй Ина уничтоженным. Ну, может Ханьгуань-цзюн его и простит... А если нет, у беспутного шисюна всегда будет место, куда он сможет вернуться. Будет дом, защита и любовь. Ведь для этого и нужна семья. Цзян Чэн вынул из рукава узкий деревянный ящичек и протянул Вэй Усяню. - Давно хотел тебе отдать, да всё случая не было, - сказал он небрежно. Вэй Ин принял ящичек и открыл его с заинтригованным видом. Тут же вскрикнул, лицо его просияло. - Цзян Чэн... Шиди! На него обрушился ворох чёрного тряпья и растрепанных волос. Вэй Ин повис на нём всей тяжестью, сжимая в объятиях. - Колокольчик... Колокольчик не урони! - пропыхтел Цзян Чэн, в последний момент не давая шкатулке перевернуться. - Никогда! - Вэй Усянь порывисто его поцеловал и принялся привязывать колокольчик к поясу. - Я напишу тебе! Он вынул из рукава печать собственного изобретения и запустил её в воздух. Открылся портал. Цзян Чэн махнул рукой, думая с толикой горечи, что скорее всего его шисюн вернётся в Юньмэн раньше, чем придёт обещанное письмо.