В этой войне всё было, как в кино: Плавился шар, камнем летел на дно. Чёрное дно грязных слепых страстей – Празднуют мир дети последних дней. Все, кто был до вас, все, кто был до вас – Все те, чья правда – Свет. Все те, чья правда – Свет, Крестят ваш путь и смотрят вам вслед, Чтобы вы смогли. Чтобы вы смогли поднять и пронести; Поднять и пронести всё то, что любовь желала спасти.
(«Дети последних Дней», гр. Алиса)
90 лет до начала Разлома Мира По черному потолку бежал-вился белый узор. Иногда тот узор сплетался в лихое кружево, а иногда распадался на отдельные туго перевитые нити. Потом она поняла, что никакого узора в помине нет, что потолок этот просто – белый. Что-то ликующим комаром звенело под самым ухом, и она вспомнила. Мысли нехотя заворочались, словно оберегая, но она вспомнила, как приближалась к ней гладь воды, на которой покачивались кувшинки, как из воды глядел золотой глаз солнца. Руки дернулись и поднялись послушно, нервные пальцы пробежали по лицу, ожидая всего – но кожа была теплой на ощупь, и была гладкой, вполне упругой. Была привычной. Никакого зияющего горячего провала не было там, где раньше была щека. Она помедлила, изгоняя прочь эти воспоминания, она повернула голову – и встретилась взглядом с Годалин. – Здравствуй, – выдохнула Марэт. – Ты долго сидишь? Брови айилки поползли вверх, она тихо рассмеялась, зажав ладонью свой рот – и вдруг слезы брызнули из ее светлых глаз. Не отвечая ни словом, она встряхнула головою. Нет, сидела еще не долго. – Лечебница, – решив озвучить совершенно очевидную мысль, она пошла до конца. – Я в лечебнице. Мы в Парале? Или мы дома? Говаривали, медицинский центр Тзоры поражал всякое воображение, уступая лишь тому, что находился в Паарен Дизен – но ей еще не доводилось бывать внутри. – Мы в Тсомо, Марэт Седай, – тихо ответила Годалин. – Мемориальный госпиталь Кровавой Реки. На ее айильском лице отразилось переживание – и нетрудно было ее понять, ведь госпиталь был о битве. Slag van Bloedrivier, так, кажется, она называлась в древности – трудно было не слушать Барида, когда он начинал рассказывать о таком. О том, как местное племя ударило по мирным переговорщикам, прибывшим в их крааль. У нее и у самой в руках как-то раз оказались уши, укутанные в кровавый платок – и она по сей день не любила тех, кто бьет мирных переговорщиков. Барид рассказывал о возмездии, которое принесла рука древнего генерала, рассказывал о клятве, что была принесена перед боем – и у него начинали сверкать глаза. Марэт легко улыбнулась, но потом с жадностью поглядела на прозрачный кувшин с водой – и Годалин поняла без слов. – Тсомо Насалле… – произнесла Марэт; произнесла почти с нежностью, перед тем осушив два или три стакана, – это хорошо, что мы здесь. А что ж моя Роза? Годалин потупила взгляд – но быстро вскинула голову и раскрыла рот. И вот тогда приоткрылась дверь… Вид у Барида был задумчивый. Вид был такой, будто не много он ночью спал. – Дашайн, – бросил он, едва взглянув на Годалин, – дождись за дверью. Гнев мгновенно занялся у ключиц. Годалин была ее Айил. Была ее помощницей, ее ближайшей конфиденткой, куда там Салите Седай, ее… подругой. Он не имел права приказывать Годалин, в каком бы мемориальном госпитале они не находились. – Не надо, – она подняла руку, – не уходи. Но Годалин поглядела смущенно. Так смущенно, что Марэт, пожалуй, прежде и не видела от нее подобного взгляда. А в довершение ко всему она мелко затрясла головою – и зачем-то начала улыбаться. – Как скажешь, – она даже не успела договорить, а дверь за Годалин уже закрывалась. Барид сел на освободившееся место, и она тоже подтянулась повыше на своей больничной постели. Расправила руками свое одеяло, поймала его задумчивый взгляд. – Спасибо, за все, – сказала она весомо, коснувшись его руки, – я рада быть здесь. Но чего я не знаю, Барид? Чего не знаю, хотела бы знать. Прошу тебя без интриг. – Это был пилот «Буревестника», – отвечал Барид Бел. – Он говорил, что не хотел этого. Говорил, что его заставили. Но я не верю. Тяжелыми камнями упали его слова. Пилот «Буревестника» – и она закрыла лицо руками. Мваро, Мваро Седай, подумала она – какое ж зло тебе причинила я? Он так улыбался. Он всегда был добр – когда дело не доходило до воздушного поединка. Тогда-то он не считал, что женщине надлежит уступать дорогу. Да не мог, не мог он в нее направить… – Может, он говорит правду? Может, его… заставили? – спросила она. – Еще немного, и я подумаю, что кто-то решил выбить весь «Негасимый Свет». Сперва был Джейин... Барид взвился во весь свой рост. – Кто может заставить мужчину пойти на убийство? – спросил он ожесточенно. – Кто, кроме него самого? Глядя на его лицо, побледневшее от гнева, она кое-что поняла. Кое-что разглядела. И решила не спрашивать о судьбе бедного Мваро – свяжут ли его Жезлом или вовсе отъединят от Истинного Источника. Это было страшно, это было – смертная казнь, отсроченная во времени. Обычно такой направляющий угасал, обрывал жизнь своею рукой, если находил нож, или острого стекла осколок, или незакрытое окно – и к этому прибегали редко. Почти никогда не прибегали – требовалось настоящее преступление. Да что она, что она, Марэт Седай – но трибуна, полная людей? Да сколько ж их было там? Не должны отъединить, она успела. И она узнает – но это будет потом. Скорее всего, даже попытается облегчить его судьбу. Разобраться в том, кто мог заставить – если, конечно, этому можно верить. В конце концов, Мваро в нее направил – по воле своей или нет, но… Но это будет потом. Не теперь, когда Барид хотел ей что-то сказать. Что-то, очень важное для него. Не теперь, когда она видела его сразу двумя глазами. Она была неправа, потребовав от него ответов – и в этом, пожалуй, стоило признаться хотя бы себе самой. – Ты прав, – отвечала она негромко, – мне не стоило спрашивать. Я вижу тебя, Барид Бел Медар, – она недоверчиво сощурилась, – двумя своими глазами. – Это так. Восстановитель был вынужден проявить все усердие. Он сел на прежнее свое место – но, похоже, все еще сердился. Что-то неясное залегло в глубине его серых глаз, и она пока не решалась нарушить это молчание. – Я принес тебе третье имя, – напомнил он, взяв ее за руку, и его голос прозвучал с таким гулким величием, что у нее и в мыслях не появилось возмутиться подобной скромности, – а теперь я пришел, чтоб принести еще одно. Уже свое – если ты решишь согласиться. Ее глаза распахнулись. Она отлично поняла, что он только что сказал, какую мысль имел выразить на столь непростой манер. Была Илиена – и она была Илиена Тэрин Морейле; второе имя была заслуженным именем Льюса, а третье – ее собственными заслугами. Для имени рода места в этом порядке не оставалось. – Я должна отказаться от имени своих предков? – спросила она тогда, и голос ее остался мягок, но потребовал от него незамедлительного ответа. – И я должна поставить твои заслуги превыше собственных? Заслуги того, кто столь холоден с Айил? Против всех ее ожиданий – не прозвучало в нем никакого гнева. Поначалу он уставился на нее, словно бы не поверил вовсе, потом глубоко вдохнул – и она услышала его смех. – Aan'alleina. – произнес он таким странным тоном, что она вздрогнула; еще немного, подумала она, и можно было б сказать, что в нем звучало благоговение. – Да, я не ошибался. И я больше не опоздаю. Это было не то, чтоб признание в любви, подумала она – это было чем-то, что куда существенней этого. «Aan'alleina». Та единственная, кто представляет свой народ – о, здесь умели вместить многие оттенки смысла в едином слове. Так не назвали б одиночку, потерявшуюся бродяжку. Так могли назвать только женщину, которую уважали. Раз ему нравится играть в эти игры, подумала она, все пытаясь совладать с потрясением... – Знаешь ли ты, что берешь, Барид Бел? Мой дед был сенешалем императора... – А что же стало потом? – спросил он не без лукавства. Взгляд ее рассмеялся. – О. Два поколения диссидентов. – Тем только лучше. Она больше не имела сил ни на какие игры. Любые игры хороши тогда, когда еще можешь их вовремя прекратить – прекратить, пока они еще не перестали приносить радость. – Я приму твое почетное имя, – отвечала Марэт, – и я пообещаю считаться со всем, что за ним стоит. Гордиться каждой твоей победой. Скорбеть над каждым твоим поражением. Я клянусь тебе в этом, Барид из Тсомо. Годалин была редкая разумница – она все еще не входила. Она все делала правильно, ее милая Годалин.***
Зал Слуг не был жесток в своих решениях. Льюс Тэрин не был жесток. Как бы ни настаивали акционеры из М`джинна на отъединении, Мваро Мабанду просто связали Жезлом. Оттого, что зрители все же не пострадали – да и не могли они пострадать: трибуна была защищена экраном из чистого саидин. Оттого, что об этом просила она сама. Теперь он никогда уже не взлетит на гонках, теперь он мало что мог с мощью Единой Силы – такова уж была принесенная Клятва. Полгода, а может, год – и у него станет лицо преступника, лицо без печати прожитых лет. Теперь он был должен ей чертовски большую сумму. И все-таки в этом была жизнь, а не смерть. Он сбивчиво говорил о том, что его заставили – а кто заставил, не говорил. Говорил, что это подобно шепоту, что вполз ему в голову, как скользкий холодный червь, и она готова была поверить. Да что там – она была та, кто назвал Калеба Мартрэ вторым отцом. Не готова была – а верила, и вполне. Но Мваро начинал разбито рыдать. Он стал неприятен ей. Она все-таки написала песню. Написала эту проклятую песню оттого, что на плечи давило несделанным. Написала – и связалась с Жоаром Аддамом, на чей концерт когда-то давно пришла. Предложила ему такие деньги, какие не оскорбили бы никого, предложила ему немного славы, что никогда не бывает лишней – в обмен на несколько минут его голоса, его рук и его харизмы. Напомнила ему звенящим стеклянным голосом, у кого врагов не бывает – но он даже не отказался. Он просто оборвал вызов. Но ни Мондвин, ни Реанне – они-то не отступили. Они стояли на сцене втроем, как одна душа, но петь, лаская гитару, пришлось самой – не то, чтоб она была бесталанной. Не то, чтоб ее голос вез напильником по стеклу – все было совсем не так. Но когда был Голос, это меняло все. Голос был у Джейина Гирру из жаркого Асар Дона. У Жоара Аддама тоже был Голос, но он отказал ей. Голос был у Льюса Тэрина – но он-то был облечен властью Первого среди Слуг, ему она и предложить-то не подумала. Он был там, в полутемном зале – и он был, и Барид, и Тел Джанин. С ними была Илиена и еще какая-то не то, что знакомая златовласая женщина в дерзновенном наряде, но теперь важно было, что там были они, одни из сильнейших направляющих в этом мире. Она не сразу это поняла, а когда поняла, то и тогда не устыдилась. Нечего им было стыдиться – ни ей, ни Мондвину, ни Реанне. Нечего им было стыдиться, пока они играли музыку, под которую могли бы танцевать мужчина и женщина, если бы что-то пошло иначе. Нечего им было ни стыдиться, ни бояться, пока они стояли на большой сцене, как одна душа, пока звучала их песня. «Мужчина, что предал мир». Пусть же стыдится он.***
89 лет до начала Разлома Мира У нее была одна Годалин. Ему же служило чуть меньше сотни, и поблизости от поместья здравствовал небольшой поселок. Она называла это поместьем, потому что просторный, удобный для жизни дом нисколько не напоминал дворец. Он же называл это plaas – и, пусть на линии горизонта виднелись острые шпили Тсомо, на рассвете осколок вельда напоминал медовую акварель. Поначалу она внимательно искала на лицах его Айил признаки притеснения и обид – но встречала лишь отблески его славы и южное солнце, воспламенявшее их рыжие волосы, как пожар. Следовало допустить мысль, что здесь выборка была больше. Следовало допустить мысль, что кто-то из такой тьмы людей может делать что-то неправильно. Быть может, даже и всякий раз. Она не то, чтоб планировала становиться чьей-либо женою, не то, чтоб имела такую цель, и оттого никогда всерьез не задумывалась, как же оно устроено с именами. По всему выходило, что женщина имела возможность стоять в лучах славы и собственной, и супруга, но редко то бывало, чтоб кто-нибудь взял почетное имя своей жены. Чем больше она размышляла над этим, тем больше терялась, не умея решить, кто ж этим обижен больше, и в конце плюнула, решив, что понесло ее не туда, и что она, ко всему прочему, возгордилась – почетное третье имя мало у кого было. Мало кого волновали эти вопросы. Да что там – они волновали всех; все следили за теми, у кого были почетные третьи имена. До этого дня у нее было всего одно, не два – и то, когда полгода назад она решила перевестись в научный центр Тсомо Насалле… директор, кажется, неправильно уразумел ее просьбу. А она всего-то пожелала, чтоб о ее научном потенциале не судили по улицам В`зайне. Это было неправильно. Это были совершенно разные вещи, и мешать их не следовало. Тогда-то они остались в кабинете и проговорили о науке до поздней ночи. – Умело, умело… – бормотал директор из удобного кресла, иногда являя ей профиль ледяного сфинкса, – не лежит на поверхности! Тогда она торжествующе улыбалась, бесстыдно показывая глазные зубы. Впрочем, теперь она вообще улыбалась часто. Она положила Барида Бела, как печать на сердце свое, как перстень на руку свою – и поэтому улыбалась. Несмотря на то, что она продолжала платить за квартиру в Тзоре и еще за четыре таких квартиры. Несмотря на то, что там теперь жили беженцы – не только из Джаланды. Были из разных мест. Несмотря на… Чего греха таить, порою она дожидалась ночи с таким нетерпением, как будто ей было всего каких-то шестнадцать лет. Следовало признать, что прежде некоторые способы были ей действительно неизвестны – и она почти не сожалела о том, что ей недоступен Мир Снов, недоступен Тел`аран`риод со всеми его затеями. Со всем тем, что может явить неуемная человеческая фантазия. Да что там – она все равно сожалела… К этому дню он хотел отковать доспех – матово блестящий на солнце, с могучими наплечниками, с золотой насечкой. Предположил, что это доставит радость ее черной нильфгаардской душе – но она воспротивилась. Здесь был не Нильфгаард, здесь на линии горизонта поднимались шпили Тсомо Насалле. Она показала ему порядком выцветшую картину, которую он и без нее видел не раз, и скрестила на груди руки, вставая насмерть. Сегодня у нее была даже шляпка. Славная шляпка с лентами у подбородка, и с кружевом из Арен Дашара, какого в прошлую Эпоху точно ни у кого не было. Но уж платье было голубое, с веселыми солнечными разрезами – она была вар Даффрин и оставалась, даже если на то не было места в имени. На нем была белая шелковая рубашка и ремень-колодезь, который она сработала для него – тяжелая пряжка, летящий ястреб. Она гордилась этой работой, пусть бы и пришлось тишком позвать Объединяющий Круг – это был хороший колодезь, емкий, рассчитанный под его мощь в Единой Силе. На нем был алый шейный платок и кожаная с полями шляпа, как солнце рыжая. Это шло и к его резким чертам, и к его глазам весеннего льда. Он был из Тсомо, и был прекрасен. Но даже сегодня – они были те, кто они есть. Посреди трех сотен гостей из двух миров хотелось позабыть о Зале. Хотелось позабыть о мире – хотя бы на день. Но она не могла забыть. Даже ради Барида Бела. Особенно ради Барида Бела, которому нужна была Aan'alleina. Хиона глядела строго. Она привела матушку, она привела отца и даже младших – таков был ее свадебный дар сестре. Никто не растерялся, уж особенно отец, который и нарядился, как полновластный граф – а Бланку и Михала она уже покатала немного на новой «Золотой Розе». Почти безо всяких фокусов прокатила их до Тсомо и немного над океаном – а Салита Седай все равно выговаривала матушке все, что о ней думает, в добрых выражениях мало себя стесняя. И, положим, имела право. Почти год прошел с тех пор, как в ее движениях появилась до того неведомая опаска, внимательная осторожность в повороте головы, резкий блеск в глазах – с тех самых пор, когда Отрекшаяся, что назвала себя Семираг, устроила дерзкий налет, похитив Первого Восстановителя прямо из Зала Слуг, прямо из Паарен Дизен. Его звали Эпион Ацесо, а его похитили прямо из-под носа у Барида, у Льюса – кажется, их не было там в тот час, они подоспели позже. А жертвы были – тогда в муках отошли несколько Айз Седай, не то, чтобы очень сильных, навроде самой Марэт, седьмая, девятая категория... А теперь Салита думала, что когда-нибудь Семираг придет и за ней. Она рассказывала обо всем этом, и чувствовала, как собственные черты обратились в камень, совсем не годящийся для ее лент и кружев. Она просила Хиону – а Хиона глядела строго. Хорошо еще, не стала говорить о грехе убийства. Это было бы чересчур. – Ты готова забыть о своих деяниях? Это было, как мокрой тряпкой по ее лицу – тряпкой, которой минуту назад убирали хлев. Тот именно хлев, который до того годами стоял не убран. Хиона знала, как ударить ее больнее. – Если такова цена… – обронила Марэт, оглядевшись. Барид скользил теперь посреди их гостей, останавливался, беседовал с кем-нибудь. Она видела, как к нему подошел отец, как они заговорили, и, кажется, быстро он решил показать Дерану один экспонат, которым владел давно. Из экспоната, кажется, можно было убить слона – если б не было жаль слона, и, вдобавок, свое плечо. – Да, – ответила она твердо, стиснув рот. – Даже в этом случае я готова. Хиона победительно улыбнулась. – Нет, – ответила она тихо. – Я не вернусь в прошлое, чтоб убить Майрин Эронайл. И тебе не позволю. Позволь… Марэт отшатнулась, словно громом поражена. – Нет, это уж ты позволь, – она тяжело задышала, – прошу! Сколько людей погибло. А сколько еще погибнет? На Айз Седай уже смотрят косо – из-за Ишамаэля. Из-за нее… – Та, что пробурила Скважину – лишь часть от целого. Лишь малая нить в гобелене. Малая деталь в большом неповоротливом механизме, что называется Время, – Хиона оставалась невозмутима, как будто змея холодная, – то, что происходит, произойдет. Я не могу вмешиваться в естественный ход событий. Я еще не богиня! Гулким басом прозвучал выстрел – но гости знали. Гостей, конечно, предупредили. – Не богиня. Моя сестра, – с трудом, но Марэт сумела найти в себе Пламя и Пустоту, – но у тебя есть силы остановить это. У меня же – действительно, лишь следовать за потоком. – А могу ли я? И ответь мне – какой ценой? Если б я решила вмешаться, последствия распространялись бы, как штормовые волны. Я не смогла бы предсказать это. Боюсь, ее судьба уже предрешена. Как и другие судьбы. Марэт задрожала под ее взглядом. – Ложь, – прошептала она, – ты так же лжива, как Ишамаэль. Она раскашлялась, сплевывая слюну на ленты и на свою ладонь – едва успела договорить. – Как видишь, не так. – Но если мы ничего не предпримем… Ничего стоящего… – Мы не можем контролировать все вообще, верно? – терпеливо спросила Хиона. – Делай, что должно, и будь, что будет. А не веришь мне – так спроси своего отца. Марэт на нее посмотрела. Посмотрела, ни говоря ни слова, и смотрела долгим, пронзительным, почти нечеловеческим взглядом – но не дрогнула перед ней Хиона. – Я тебя люблю, – сказала Марэт, – но ты больше не приходи. Не надо этого. Мы будем делать, что должно. Мы справимся без тебя. Хиона покачала головой, ее пепельные волосы качнулись атласной волною, легли на плечи. Она подалась вперед, сдвинула на затылок шляпку – и ее губы коснулись лба. – Ты не врешь, Марэт Бел Маэль, – печальная насмешка пронеслась по ее лицу. – Не врешь, сестренка, но я тебя не покину. Когда пробьет час, я за тобой приду. – Не надо, – прошелестела Марэт, – не на что тут смотреть. – Как скажешь, – согласилась Хиона; она взглянула на площадь перед поместьем, на круг гостей, и ее передернуло, – ну, я пойду. Хочу станцевать с Джариком Мондораном.***
А право на праздник они имели? На музыку, на все угощения, на роскошные шелковые наряды? Она решила, что все же они имели – ни к чему стоять между миром и тем, что хочет его разрушить, во грубой власянице. Стоит помнить, за что стоишь – так долго, как можешь. Напоминать себе. Чтоб потом иметь возможность напомнить и остальным… Ей казалось, что она вполне овладела своим лицом, но от отца не смогла укрыться. Деран потирал плечо, посмеиваясь, и, похоже, экспонатом был впечатлен всерьез. Матушка так и осталась с Салитой Седай за одним столом, и они, похоже, сумели достичь понимания. Судя по тому, что их объяло сияние саидар, что в воздухе вставали не самые сложные плетения, а потом они пропадали – Салита взялась поделиться своей премудростью. – Я же говорил, дочка, – горделиво сказал отец, – о моей Жемчужинке будут слагать легенды. Будут петь их в высоких залах. Разве ж врал я тогда? Марэт хохотнула – получилось слегка натянуто, зато на душе распустился узел. – Матушка сказала, что я… – она покосилась в сторону женщин, – что я наконец-то взялась за ум. Что я составила хорошую партию. Отец таинственно ухмыльнулся, блеснул своим синим взором. – Я тоже говорил с твоим Баридом Белом… Она вскинула свои брови, но вопроса не задала. – Я сказал ему, чтоб он не промотал мою прекрасную дочь, – произнес Деран Маур аеп Кеаллах, граф Даффрин, – иначе пусть ждет меня. Вскоре они откланялись – и он, и матушка, и Хиона.***
Райкан, сын Арборила – уж от него она такого не ожидала. Оттого-то и не ожидала, что думала, похоже, что Огир родятся сами – из-под земли. Не всерьез, конечно, но где-то там, в глубине, такая мысль копошилась. Но они так не делали. Судя по нежным взглядам, которым огир награждал свою молодую и хрупкую супругу, не делали точно. Райкана молодой жене было всего-то сто восемь лет. Ива, дочь Эллы была всего-то на несколько дюймов повыше Барида Бела, и глаза у Ивы были большие и какие-то ласковые, и все черты немного изящнее, чем у Райкана, но в целом, решила Марэт – ему ж виднее. Потрогать бы эти ушки, с весельем подумала она – но правда была в том, что за все годы, что были прожиты здесь, она не решилась обратиться с подобной просьбой ни к одному Алантину, даже к своему доброму другу. Что-то внутри мешало, не позволяло ей… – Да, мы повстречались в Джаланде, – улыбался Райкан, сын Арборила. Они поднесли ей бесценный дар – гитару, какой у нее еще не бывало, гитару, какую она вряд ли заслуживала даже сейчас. Это не было простым деревом, да что там – дерево, воспетое Огир, никогда не бывало простым. Но, о Свет! – ведь это же была воспетая чора. Слезы выступили на ее глазах, когда она взяла ее в руки, когда тронула струны… – Родные мои, – пробормотала Марэт, подвешивая ремень на шею, – ну дайте же, я вас расцелую! Самой ей было не дотянуться.***
Вскоре настало время для Песни, без которой обходилось редкое торжество. В этом мог принять участие каждый, кому был дарован Голос – и осколок вельда пышно расцвел, пусть бы и не собирался в ближайшее время этого делать. Уж после этого настало время для песен – и она так истерзала пальцы о непривычные огирские струны, что пришлось спросить помощи у Салиты. Впрочем, гитара стоила и не того, чтоб cпросить Исцеление, а потом прерваться и на то, чтоб перекусить. Эта гитара стоила и жизни самой. Вечером, когда начало темнеть, играли уже другие – потому что она ушла танцевать.***
Она не могла не чувствовать себя хрупкой в его присутствии, в его руках. Сверх пяти футов в ней было всего три дюйма, а в нем… но Барид держал ее крепко, и она, запрокинув голову, глядела ему в глаза и кружилась по гладкой площади, чувствуя силу рук. Они были фехтовальщики, они оба – и, несмотря на разницу в росте, он двигался с неумолимой грацией, так, что ей казалось, будто она плывет. Его сила окутывала ее, как плащ, и она верила, что он никогда больше не опоздает. А потом Марэт сняла свою шляпку и распустила волосы по спине. Она отстегнула пышную юбку – похожую могла б носить супруга древнего бура, упорного в труде фермера, и осталась в узких шелковых белых брючках, какие под нею прятались. Они с Джариком просто не могли не принести в Тсомо немного Тзоры. Просто права такого не было. А потом, когда она решила, что все уже порядочно наплясались и притомились, она заявила, что всем им нужна «ридбрунка», что никак без нее нельзя оставаться – ведь так, чего доброго, все веселье пропустишь мимо. Весь смысл кметской забавы в том и состоял, что к концу на ногах должна была остаться только одна пара – самые выносливые, самые бесшабашные танцоры. Не отказался даже Райкан, сын Арборила, повел свою Иву в круг. Довольно хохотнув, Льюс Тэрин привлек к себе Илиену. – Береги пальцы, – Марэт поглядела на музыкантов, – играй, музыка, до конца! Пар набралось куда более тридцати, и музыка зазвучала, и перестук женских каблуков поднялся над всем поместьем. Женщин подхватили крепкие руки – и закружился веселый расшитый шелк, и замелькали радостные улыбки. Музыка все не кончалась, музыканты по приказу хозяйки держались стойко, и пары, хохоча, сталкивались, отступали из круга. Это продлилось долго – но потом отступил даже Райкан, сын Арборила. – Ох, не могу я больше, – промолвил огир и прикоснулся к щеке своей милой Ивы. Похоже было, что притомилась как раз она. Но Льюс Тэрин не отступал. Он посмеивался, он прижимал к себе раскрасневшуюся, улыбавшуюся Илиену, и все кружил ее, и кружил… а лицо Барида омрачалось, теряло краски, и руки его из чутких превратились почти в жестокие. Он хотел ее удержать, хотел их победы – но она-то была мутант, да, мутант, она была выносливее – и не понимала, как еще держится Илиена. Она посмотрела не на Льюса Тэрина – не было никакого смысла смотреть на Льюса. Она взглянула на Илиену, и мудрая Илиена ее поняла без слов. Один круг, другой под звучные хлопки зрителей – и ее нежная рука устало надавила на плечо Льюса, золотая головка слегка поникла, как в засуху цветок. Так они остались одни, остались последними, и Барид разом ослабил хватку, завершая последний круг. Это была их свадьба, а не Первого среди Слуг. А Льюс по-прежнему светло улыбался, не заметив никаких переглядов. – Я, как видите, без даров, – сказал он, – и вы знаете, почему? Марэт заинтересованно приподняла брови – она не то, чтоб жаждала именно даров, теперь уж, не забираясь в мужской карман, она и сама могла позволить себе немало. Но в воздухе поплыла интрига, а это было совсем другое, это распалило ей любопытство. – Не знаю, – Барид по сию пору остался краток, и это слегка тревожило. – Ну, у тебя-то все есть, – Льюс Тэрин усмехнулся другу. – А ты, Марэт Бел Маэль, проси у меня, что хочешь. Марэт закинула голову, с сомнением глядя в его темные, лучащиеся глаза. – Первый среди Слуг говорит всерьез? Он ласково рассмеялся, и Илиена, тоже заинтригованная, уткнулась виском в его плечо. – Льюс Тэрин Теламон говорит всерьез, – уточнил он, – твой добрый друг. Что-то горячее, что-то злое тогда ударило в ее кровь. – Я хочу голову Ишамаэля, – произнесла она, – на блюде. Все равно на каком. Она поняла, что наделала, еще не осмыслив, не осознав – взглядом, чувством, но не мыслью. Она поняла, какой удар ему нанесла, по его изменившемуся лицу, по его глазам. Они не могли его отыскать, ни Барид, ни Льюс, не могли его отыскать – а он говорил, говорил, говорил откуда-то из укрывища, он вливал свой яд в сердца и умы людские. – О, Свет! – воскликнула она в страшном замешательстве. – Прости меня, Льюс! Я не должна была. Я… просто не знаю, что на меня нашло… Она зажала свой рот рукой, она готова была пасть на колени, готова на что угодно – но он тяжело кивнул, его лоб разгладился, и Илиена перестала вот так смотреть. – Чашу ветров, – пробормотала она, – и покончим с этими играми. Какие-то они… kak… Льюс Тэрин поглядел на друга – и это был взгляд, полный искреннего сочувствия. Он хорошо знал о Ковире, в котором лето выбирает один вторник в конце июля, чтобы прийти. Он знал, что она бы хотела поддать вожжей ковирским погодам, но ничем ей не мог помочь. Dura lex, sed lex! Погодные терангриалы континентального назначения не могли служить для частного пользования, не могли быть куплены за деньги – даже в Высшем Совете. Иначе б он был у нее. Она не то, чтоб по локоть намеревалась запустить руку в счета Барида Бел Медара из Тсомо Насалле, он бы сам так решил. Если б он мог. – Да ты ведь знаешь… – мягко начал Льюс. Да. Да, она проклято знала об этом все! Но что за проклятие с ней творится? Тогда она шагнула вперед, сомкнула руки за своею спиной и попробовала еще. – Тогда я хочу слив, – жалобно произнесла она, – но чтоб ворованных. И тут Льюс Тэрин захохотал.***
Прежде они честь по чести проводили гостей – усталых, но, похоже, вполне счастливых. И только потом в воздухе развернулись Врата в сады, что лежали за быстро бегущей рекой где-то к северу от Паарен Дизен. Сливы были действительно славные: мясистые, с желтой мякотью, алеющей у самой кожицы, со сладким соком, текущим по подбородку. И были они ворованные – в этом-то была их главная прелесть. Она хохотала, не умея остановиться – они, Айз Седай, уважаемые люди с почетными именами… Они воровали сладкие сливы, забираясь прям на деревья, и она разорвала брюки. А потом она призадумалась. Наверное, деревья были уже не те. Возможно, сорта были другие. Но это ничего не меняло – выходило, что этот сад за рекою, напротив отчего дома Льюса, он стоял тут уже давно. Очень давно стоял, несколько веков. И в нем всегда, всегда были сладкие сливы. Это было так безжалостно, но возможно, Хиона была права? Впрочем, это было уже неважно. Даже Барид Бел, лишь взглянуть стоило – и тот повеселел. Потом Льюс с Илиеной любезно ушли, а они остались. Впрочем, остались лишь для того, чтоб Барид развернул другие уже Врата. Когда она через них прошла, с другой стороны оказался высокий остров, весь заросший цветами, остров, затерянный посреди бушующих волн. Далеко внизу выщербленная луна поделила океан на две равных части, и было это красиво. – Где же мы теперь? – Недоступный остров. – отвечал он вполне охотно. – Если интересно, был открыт голландским судном Nachtglas в январе одна тысяча шестьсот пятьдесят шестого года. Она издала удивленный звук – эта его память на факты ее порядочно поражала. – У нас же есть дом? – спросила она задумчиво. – Нет разницы. Вся земля принадлежит мне. – Но как же Тсомо? – Да, – он терпеливо вздохнул, и его дыхание коснулось ее лица. – Тсомо в особенности. Но это недалеко. Как, впрочем, и Тзора. Она медленно cняла с него шляпу, бросая ее к цветам, и запустила в волосы свои пальцы.***
Зима 1328 года, Новая Альба, Сахсоника – Знаешь, – задумчиво произнес Кеаллах, – такая беспримерная наглость мало кому известна. Такая непростительная дерзость… – О. Это просто хуцпа, – менторским тоном сообщила ему Марэт, – без нее в Новиграде не выживают. Без нее тяжело везде. – А «чаша», я погляжу, все-таки у тебя, – припомнил он. – Неужто украла? Как сливы, да? Она вздрогнула всем телом и на него поглядела, как на предателя. – О нет, Кеаллах, – ответила она тихо, побледнев как смерть, – я ее не украла.***
82 года до начала Разлома Мира В ней рос неподдельный ужас. Салита не принимала вызов вот уже семнадцать минут, как бы Годалин не пыталась ее дозваться. Не то, чтоб объять Источник, не то, что открыть Врата – нет, Марэт боялась даже пошевелиться, чтоб только не сделать хуже. Ужас объял ее, будто смертный саван, ужас мешал дышать, стекал по щекам слезами – но меньше он не становился. Он только рос, он ширился, как живой туман, и она, задыхаясь, рыдала, с шумом втягивая воздух. Одна ее рука опиралась на тяжелый дубовый стол, а другая лежала на животе, в котором рос человек, почти готовый к тому, чтобы родиться в Свет. Ее ребенок, ее любимый сын… Да нет же, это все Илиена! Это она, она настояла – корни Тени втягивались в любую трещину, какую могли отыскать в душе, они разрастались там, разрывая и самую душу. Каждый год находился кто-нибудь, кто присягал Тени, присягал Шайитану, соблазнившись его посулами – а сколько могло быть тех, кто о том молчал? Не только простые люди – подобные мерзавцы крылись и среди Айз Седай… сеяли смуту, подрывали доверие общества к Залу Слуг, и Илиене было мало конференций, было мало дебатов и любой другой дипломатии. Нет, Илиене Солнечноволосой требовалось утверждать собственным примером, что ничто человеческое не чуждо и Айз Седай. Ничто человеческое, но из того, что было про Свет и любовь – а что было больше того, древнее того, чем чадорождение? Чем воспитание тех, кто придет на смену, кто встанет рядом? Без этого не было бы и самого человечества… Она уговорила даже ее – не сразу. За чаем, за пирожными, за светской трепотней, для которой еще находились поводы, она ее убеждала. Мы женщины публичные, говорила Илиена, мы – должны. Ее последний довод – я мутант, мутант, взгляни же на меня, госпожа моя Илиена! – разбился о личное знакомство с Первым Восстановителем В`зайне. А теперь Салита не отвечала. Не отвечала, хотя года три назад позволила себя уговорить, нашла преемника и переехала в Тсомо, туда, где никакая Семираг не посмела б до нее добраться. Экрана больше не было на стене – лишь какой-то разбитый мусор ютился на полу библиотеки, и высокие книжные полки за ее спиной, безмолвствуя, осуждали. Она уничтожила его. Она его сокрушила, а потом… потом она потеряла Источник и пошатнулась, почти упала на этот стол. Что-то с нею было не так. Что-то было не так, но она не хотела простого Восстановителя. Им была нужна Салита, и только Салита – но Салита не отвечала… Лучше б читала книги, как делала все эти месяцы. Поначалу пришлось отказаться от работы, а потом – от всего яда, который мог принести экран. Она уже не выдерживала. Ей и без того было проклято плохо, и Илиена, навещая, виновато покачивала головою. Но она не могла не взглянуть, как выступит Барид Бел. У него на Шорелле были большие планы, он рассказывал, как где-то там, пусть и давным-давно, славно умели биться. Он вспоминал «Падение Аламо» и восхищался древней доблестью. Он рассказывал, какой народ жил там еще в его юности – свободные люди в достоинстве, без притворства, без навязчивого желания быть верно понятыми, прямодушные – но уважительные к другим. Не Тсомо, конечно, заметил он с ироничной усмешкой – и открыл для себя Врата. А они… они его осмеяли. Они взялись уточнять, что он думает по поводу Дашайн Айил. Этот вопрос встал ребром еще пару лет назад, и, думая об этом, она чувствовала себя выкупавшейся в грязи. Многие люди, в выражениях не стесняясь, называли Айил рабами Айз Седай, а потом приходили к выводу, что и сами не отказались бы от рабов. Тогда она в слезах спросила у Годалин, не предоставить ли ей свободу, такой невольнице. Годалин растерянно на нее взглянула – а потом они поплакали, обнявшись, как будто сестры. Она, не выдержав позора, раздраженно сменила трансляцию – и увидела… после того, что она увидела, ее объял неподдельный ужас, а Салита не принимала вызов. Ее дитя, ее милое дитя… Два голоса донеслись до нее, но за боем сердца звучали приглушенно, так, будто б она сидела на дне колодца, по самое горло в ледяной мертвящей воде. Она знала, что Барид разозлился еще в Шорелле – но никак не могла оградить Годалин от его гнева. – Как ты могла это допустить? Объясни, Дашайн, я внимаю! У Годалин стало пепельное лицо, вся она стала, как тень, захваченная чувством вины. – Марэт Седай отказывается от госпитализации, – виновато пробормотала она, – требует Салиту Седай, а я… – она уронила плечи, – о, как я пыталась… – Твои усилия не имеют значения, когда дело сделано! – рявкнул Барид, обрывая любые ее оправдания, и звук его голоса рассек сгустившийся воздух. – Ее следовало избавить от этих мучений… Слезы, казалось, исчерпанные, вновь покатились по щекам Марэт, и ее рука закрывала живот, желая защитить сына, защитить этого мальчика, который даже еще не успел родиться… Она была мутант, мутант, мутант! – такой ее сделал Калеб и снадобья Альзура, такой ее сделала эльфская кровь в ночь битвы – а Ишар Моррад Чуайн изучил ее. Раскрыл все ее секреты, которые теперь могли послужить для Тени. – Посмотри на меня, – велел ей Барид Бел, и, когда она подняла глаза и встретилась с его взглядом, в нем больше не было острой стали. – Ишар Моррад… – прошептала она, и собственный голос показался похожим на перетертую веревку, готовую порваться под напряжением, – ты понимаешь, он… о-о-он… – Поклялся в верности Тени, – закончил за нее муж, закончил голосом, глухим от сдерживаемой ярости, – уничтожил свою лабораторию. – Они сказали… – отчаянно добавила Марэт, – пятьдесят человек... он знает обо мне все. Знает о том, кто я есть! Он использует меня… в своих гнусных… гнусных… Ба-а-арид… Его рука смахнула ее слезы. Тепло его кожи контрастировало с холодом ее страха. – Он проклят навеки, – заверил он и твердо, и торопливо. – То, что он знает, что ты такое, не даст ему над тобою власти. Ты не оружие Тени, ты – Mael! Ты – Aan`alleina, любовь моя. Ни одному ишару тебя не постичь, ты меня слышишь? Ты слышишь? Она слышала. Одно его присутствие стало для нее крепостью. – Сплети Врата, я не… – прошептала она, – мне нужна Салита… если наш сын… – Он не чудовище! Наш сын сожжет ту тень, которую отбросил Ишар Моррад, – проворчал Барид, легко подхватывая ее на руки, как будто два человека и вовсе не весили ничего. – Наш сын будет жить в мире, где нет места Тени! Он говорил с нею, сплетая переходные Врата, и с такой убежденностью звучали его слова, что она поверила ему, поверила полностью – и стало немного легче. А Салита была жива, Салита была здорова, но отчего-то глядела на нее так, будто когда-то погубила своей рукой. Марэт не понимала, почему ж она так глядит – тугая сеть из Духа, Воды и Воздуха впиталась в ее тело, лишила ее страха, наполнила вязким, бессмысленным спокойствием. Салита, против обыкновения, даже не выбранила ее – ни за медлительность, ни за что-то еще. Она молча работала с ангриалом, она горела саидар, будто солнце, и поочередно создала несколько сложных, очень сложных Плетений изо всех Пяти Сил, спасая и ее, и ее ребенка. Целые века опыта, подумала Марэт, и позволила ей трудиться над собою, закрыв глаза. Целые века опыта, Первый Восстановитель… Она поняла, почему Салита глядела, только когда услышала детский крик. – О, вы не виноваты, – сказала она в прямую спину Восстановительницы, развернувшейся к ассистентке, – и никогда не были виноваты. Никто не знал. Вы не знали, и я не знала. Быть может, не знал даже сам Ишар… – Он-то знал! – прошипела Салита, не разворачиваясь. – Я прямо уверена, все он знал! Когда она увидела сына, то не обратила внимания ни на красноватую, поморщенную кожу, ни на то, как велика его голова, ни на хаос его движений. Она не испугалась его – у нее был брат, и была сестра. Его глаза были широко открыты, и они были не похожи на ее глаза. Они были светлые, оттенком потемнее, чем у Барида. Они были темно-голубые и мягкие, как атлас, те же, что были некогда у нее. Глаза рода Даффрин – но не мутанта! – Я назову его Каир, – ее рот сам собою сложился в улыбку, когда вошел Барид Бел, до того, и верно, нетерпеливо дожидавшийся за дверью, меривший шагами пространство широкого коридора, – Каир Медар, а? Что скажешь? Нет, это решила она сама. Решила сама – но никогда уже не послушает Илиену, никакой больше беременности на ближайший век. Пора б уже возвращаться к работе – но она немного еще помедлит. Пару лет… три года… она немного побудет с Каиром, вот и все. – А мог бы быть Констанд, – наставительным тоном ответил муж, – но спорить не буду. Он, кажется, улыбался.***
49 лет до начала Разлома Мира Он был широкий, его можно было вставить в водопровод. Одного такого терангриала хватило б на целый дом, в котором жили сотни, тысячи семей, но и изготовление занимало порядком времени. Даже дольше, чем изготовление легендарного квейндияра – никому бы не пришло в голову создавать предметы из квейндияра подобной величины. Мелкоячеистая сеть из Духа, Огня и Земли вставала на место медленно, очень медленно, но вставала б медленнее в три раза, если б она работала одна, пусть даже и с ангриалом, но без щедрой помощи сына. Она никогда не была особенно хороша в работе с Землей. Все дело было в воде. Именно в воде крылась причина того, отчего она теперь и на дом брала работу. Все, кто мог, проклято делали ее терангриалы, а мастеров было не то, чтобы много. Умельцев, создающих терангриалы, никогда не было слишком много, обеспечить хотя б один округ – и то была задача нетривиальная, а было их девять. Но, по крайней мере, люди могли ходить за водою в соседний дом, где вода уже была безопасна. Все дело было в воде. Это было, как… как «вырожденная материя», а может, как само зло, растворенное среди молекул воды. Неважно, чем именно это было, ясно было, что это – плевок Шайитана, не вирус, и не бактерия, и не... Об этом говорил Каир. Об этом говорили другие Восстановители. Эту воду нельзя было пить. Иначе – смерть, но не сразу. Далеко не сразу. Кто-нибудь другой, уж конечно, прекрасно додумался бы и без нее, но она когда-то была алхимик. Она просто успела раньше – и запатентовала, не промедлив и малого часа. Так что весь мир делал «фильтры Маэль», а не чьи-нибудь другие фильтры. А Каир сидел напротив и слегка улыбался, читая книжку. Это поражало ее в мужчинах, до сих пор ее поражало. Он был включен в ее Круг, и так она могла почувствовать саидин – пламя жаркое, как само солнце. Холод, такой жгучий, что и зимняя стужа где-нибудь во Джаланде показалась бы легким ветром весны. Это была борьба за выживание, и это была победа триумфатора, а он сидел перед нею и читал книжку, перелистывая страницы, отводил волосы ото лба, когда начинали уже мешать. Ей нравилось это чувствовать, но только под защитой мужчины: или мужа, или сына, или кого-нибудь из коллег. Сама бы она, наверное, изошла на ужас, если б Сила была такая. Это было совсем непохоже на саидар. О, Каир был силен. Еще не так, как были сильны Барид, или Льюс, или старина Джарик Мондоран – но ему всего-то исполнилось тридцать три, всего-то шесть лет прошло, как закончил Школу, какие годы? Всего шесть лет после Школы – и вот уже восемь месяцев прошло, как он получил место в медцентре Тзоры. У ее сына был Талант. Ее сын был Восстановитель. Еще лет пятьдесят, или сто, быть может, не так уж и мало – но ему прочили, что он затмит легенду Нимен Дамендар Боанн. Отрекшейся Семираг. Той, которая ненавидела Айз Седай, сама будучи Айз Седай. Преступницей. Чудовищем во плоти. Тем, кого ей удавалось захватить, оставалось надеяться лишь на то, что они умрут – и так смогут сбежать от ее искусства. Но они не умирали, она знала свое искусство. Она даже не всегда пытала. Иногда Семираг поступала совсем иначе, своими Плетениями стимулируя человеческий мозг таким образом, что тело получало нечеловеческое, грешное, непредставимое наслаждение. И тогда ее обещание, что она никогда более этого не повторит, становилось для ее пациента страшнее любых пыток и любых казней. Многих она потом возвращала – и либо это были уже не люди, пустые безвольные оболочки, либо те, кто громогласно клялся в верности Тени. Иногда они ни в чем не клялись – но сеяли хаос и разрушение, щедро сеяли смерть. Но Каир был иное, совсем иное дело – дар Исцеления он получил от Создателя, не иначе. Он был так похож на Барида Бела, и черты его лица были по-южному острыми, величественными, если не сказать, что немного гневными – но их смягчало теплое выражение его синих глаз. Откуда он взял это выражение, как сохранил его, она уверена не была. То ли унаследовал от своих виковарских предков, то ли оттого оно сохранилось, что часто он оставался с Годалин, ее супругом и их детьми, когда самой Марэт не хватало времени. Ее милая Годалин нашла среди Айил Барида Бела, к чьим ногам возложить венок. Марэт нравился ее выбор, и с Джаимом было так удобно делиться мыслью, многое он схватывал на лету и мог взглянуть на вопрос под таким углом, о котором она даже и не подумала. Он тоже многое делал правильно – с самого первого раза. У нее был очень привлекательный сын. Чуткий сын, умный сын, мечта любой матери. Илиена, бывало, улыбалась, и, кажется, на что-то ей намекала, но она пока не была готова. Пусть ему сравняется хотя бы лет пятьдесят, разве кто-то заводит серьезные отношения в тридцать три, будучи мужчиной, к тому же? У Илиены были две дочери, одна другой краше, золотоволосые, с лучащимися глазами отца, и уже подрастали мальчики-близнецы. Вот она-то останавливаться явно не собиралась, но находила время на все, и на благотворительность, и на публичные выступления, и на беженцев... А у Марэт был научный центр Тсомо Насалле – и не было больше ее Салиты, старость приходила даже за Айз Седай, и нельзя было ее исцелить. По крайней мере, никакая Семираг до нее так и не добралась, она ушла спокойно и без мучений. Но без Салиты она не готова была рискнуть. Никаких больше детей, слишком уж это страшно. Но когда Каир перемещался в Тсомо, когда навещал ее, она понимала, что его присутствие, его жизнь стоила любых былых мучений, знала бы, что он получится такой славный, претерпела бы и куда больше, и даже рта своего не покривила б ни разу. Но тогда-то еще не знала, просто не могла знать… – Что сегодня читаешь? – спросила Марэт у сына. Он поднял на нее свой сосредоточенный взгляд. Несмотря на чтение, он ровно, очень ровно держал потоки, не каждый так умел, и иногда, стоило мужчине задуматься, казалось, что бешеная лошадь несется в бездну, полную пламени и жгучей страшной зимы. – Лучше не спрашивай, – лукаво улыбнулся сын, – это ведь сказка. Очень старая, еще из прошлой Эпохи. Добрая-добрая сказка для взрослых мальчиков. И отцу лучше не говори. – А что ж такое? – удивилась она. Каир кривовато усмехнулся, бережно закрыл книгу и убрал в карман своего плаща. – А мне ее Льюс Тэрин одолжил. Марэт печально вздохнула, продолжая удерживать потоки Духа, Огня и Земли. Друзья, да, друзья – но не всегда между ними ладилось. Барид настаивал на том, что Отрекшимся, и прочим мелким пособникам Шайитана надо незамедлительно надавать – а как будто Льюс не хотел того же. Но они были дискредитированы. Они были дискредитированы этими самыми Отрекшимися, весь Зал Слуг, и мало что могли. Никогда еще давление мирового сообщества на Айз Седай не было так ощутимо, никогда еще таким удушьем не висело в воздухе. Вот, они терангриалы могли делать для очистки воды – как будто это кого-то радовало. Особенно Льюса. Но Барид, бывало, шел гневной волной, как штормовое море. Она порой не знала, что говорить – выходит, им надо захватить власть, положить весь мир под свою пяту? Это бы стоило сделать, пожалуй, стоило, он был прав – но это было бы даже хуже, чем было дома. Даже хуже того, после чего началась охота на ведьм, в Новиграде и далее везде. То, что чуть не сломало всю ее жизнь! – Он сильный… – взгляд сына заколебался. – Но я боюсь за него. – Боишься? Чего именно ты боишься? Каир неуверенно повел плечами. – Не знаю, мама… – он тяжело вздохнул. – Что он потеряет себя? Он жесткий, как скалы Тсомо, он меня, меня! – считает подобным Дашайн Айил, но он не жесток. Но если он… Марэт поперхнулась своим удивлением. – Это ты-то Айил? Как-то раз я пришла на тренировку в кадинсор, и тогда твой отец… Каир махнул рукою и рассмеялся. – Да-а, мама. Вот, видно, не зря ты ходишь на «Золотой Розе», – он продолжил насмешливо улыбаться, он вообще любил это делать, – оно ж так и есть. У тебя есть четыре шипа. Ты ими от тигров отбиваешься, только тигров-то и нет. Мне надо накрыть тебя колпаком и выставить ширму, а то ведь простудишься, чего доброго… Она призналась себе, что мало поняла его глубокую мысль. – Дашь потом мне ту книжку для добрых мальчиков, она, может, и для девочек подойдет. – И отцу не скажешь? – Нет, отцу не скажу. Вот тебе мое слово. У них всегда были маленькие секреты, с самого его детства. Каир охотно кивнул – и задумался, уставившись печальным взглядом на белую стену домашней мастерской. Узор на фильтре проступил ровно наполовину, и она продолжала. – Ты опять думаешь о дуэлях ша`дже? Сын дернулся и крепко стиснул свой рот. В его глазах заклубилась неподдельная обида, она знала, что он считал их оскорблением самого себя. Своего Таланта, своего искусства. Самого своего призвания. Дуэли ша`дже, этот ядовитый танец с двумя кинжалами, порожденный Тенью, где кинжалы, наполненные ядом, часто уносили сразу две жизни, не несли ни чести, ни искупления, одни холодные объятия смерти. Шайитанов поцелуй! – Да, мама, – сказал он тихо, – они входят в моду. Это безумие, это… у меня недостанет слов. Мне хочется рыдать, когда я вижу таких дураков, что могли бы жить. Кто-то постоянно выдумывает новые яды, и мы просто не успеваем адаптироваться, мы теряем… – Это не твоя вина. И даже не этих проклятых дураков. Ты знаешь, чья она. – Да будь он проклят! Будь проклят! – рассвирепел Каир, и вскочил, сверкая очами. – Нет, я не сдамся. Я что-нибудь выдумаю. Слышишь, я заставлю их жить! Теперь она слышала в сыне его отца. Она нисколько не сомневалась – он справится, он придумает, он покорит их своей воле, ее славный сын. Она согласно кивнула – с немалой гордостью, но так быстро, как только она сумела. – Я знаю, – призналась она, скрежеща зубами. – Ты только держи ровнее! Эй, полегче! Каир торопливо смирил поток, и саидин перестал срывать с нее дух. – Ох. Так получше… – Прости, мама, я не хотел. Я слежу. Она чертовски хорошо знала, что он следит, но эти дуэли любого могли вывести из себя! Особенно Восстановителя, которому прочили звезду Нимен Дамендар Боанн. Пол содрогнулся, пошел волнами, и Марэт испуганно вскрикнула, таращась по сторонам. С потолка осыпалась пыль, а потом и не пыль, а потолок в углу потек, образуя уродливый сталактит. Нарост, образованный перекрытием, застыл от пола всего-то в паре футов. – Сынок, – сказала она тихо, – надо выкатить стол. Мне нужно удержать Плетение, иначе насмарку моя работа. И нам нужно поглядеть, что случилось на этот раз. Терангриал был большой, тяжелый, но и стол был на колесиках, и Каир был силен. Они выбрались по пандусу из подвала, и она онемела. Наверху было полно Айил. Наверху, разбившись, лежал поднос, на котором Годалин решила отнести им чай и какой-то снеди. И там была Годалин, ее милая Годалин. Она утонула в этом полу, он ее пожрал, изломал ее бедные кости. На потрясенного, растерянного, шатающегося Джаима и глядеть было страшно. Она потянулась к Годалин Единой Силой, другим потоком – жива, она была еще жива. Марэт уже понимала, что это значит. Еще один дом с живой водой – или жизнь той, кого она клялась защищать. Проклятье, чтоб ей сгореть! Может, будут работать ночью… – Назад! – зарычала Марэт, и когда Айил отошли, принялась перфорировать перекрытие потоками Воздуха и Земли, и с помощью третьего потока следила за тем, чтоб не повредить живому, изломанному, страдающему телу там, где не было видно взглядом. Она освободила Годалин – и тут передала контроль над Кругом своему сыну. Упустила терангриал – потом все нити не подберешь, потом нужно будет начать сначала. Каир безо всяких слов рухнул перед Годалин на колени, он взорвался плетениями Единой Силы – и кости, разорвавшие плоть, стали вставать на место, вышли из внутренних органов их осколки, костный мозг, и печень, и что-то еще, получив нужный импульс, начали восполнять кровопотерю. Джаим глядел на него, как на святого. Еще один невольник! – Будет жить, – тихо сказал Каир, – отнесите на кровать, пусть теперь поспит. Джаим кивнул, подхватывая жену под спину и под колени, а Марэт поняла, что они не будут работать ночью. По крайней мере, Каир не будет, она ему не позволит. Она уж как-нибудь сама.***
25 лет до начала Разлома Мира Все случилось так, как задумывала мудрая Илиена. Одна добрая улыбка, один нежный взгляд, одно вовремя брошенное слово – и этого часто хватало для того, чтоб все происходило так, как она и задумывала. В день, когда Каир Медар снискал свое третье имя, он не отправился ни в Тсомо, ни в Тзору. Он уже был там раньше, он уже говорил с родителями. Ему удалось смирить отцовское недовольство, убедить принять его волю, как волю равного. Он никогда не был Дашайн Айил, что бы не думал порою Барид. В день, когда ее сын, ее ласковый, отважный мальчик снискал свое третье имя, он задержался в Паарен Дизен – для того одного, чтоб испросить дозволения – или благословления? – у Первого среди Слуг. А потом открыл переходные Врата в Аданзу, где служила Чалинда Теламон. Не служила – она трудилась, умная, талантливая, нежная девушка, что любила стихи и звезды. В отличие от старшей сестры Серенлы, она не родилась с искрою, ее нельзя было даже обучить. Но Чалинда только смеялась, говорила, что ей не нужно, что она еще в детстве насмотрелась на это все. Она служила инженером-конструктором. А ее Каир – он взял третье имя Кор. Он все же понял, как исцелять проклятые отравления после дуэлей ша`дже, он все-таки научился одним Плетением выводить любой мерзкий яд, который была способна придумать Тень для этой проклятой цели – и он научил других. «Полуночным золотом» назвался он – то была луна, но не та белая, страшная луна, которая умножает тени, а другая, радостная луна, желтая, как круг сыра, та луна, под которой надо всю ночь плясать. У ее мальчика не было никаких проблем с его Анимой. Чалинда ответила радостным согласием ее сыну, и для такой девушки, как она, можно уж было уступить и свою ширму, и стеклянный колпак. Марэт сполна насладилась ими, да к тому же, у нее оставался Барид, да что там говорить – ее семья сделалась куда больше и веселее. Тэрины и Белы, округ Паарен Дизен и округ Тсомо, немного Тзоры и чуть-чуть Аданзы – они стояли плечо к плечу. Они были едины, как никогда. Илиена все делала правильно – несмотря на то, что имела родство с Айил. Марэт уже и думать позабыла, как скучала по этой воздушной легкости, по волшебному умению обоих Тэринов извлекать, выцарапывать радость из каждого прожитого дня. Она всей душой полюбила Тсомо, как любила Барида Бела, но Тсомо частенько бывало тяжеловесное, как Нильфгаард. Это был ее сознательный выбор, но она, бывало, так скучала по Новиграду. Да и по Тзоре тоже… Нет, нет, нет, стоило признаться хотя бы себе, но максимально честно – она просто скучала по уходящей эпохе, как и все они. Воздух наполнялся звоном столового серебра и нежным гулом дружеской беседы. Это, кажется, был самый маленький зал во дворце Тэринов (уж для собственного удобства она всегда звала его так, именно что дворцом) – с дверьми, выходящими в сад, в этот час, в ранних сумерках, щедро плещущий ароматом согретых солнцем цветов. Это было обыденно. Примерно раз в месяц, как бы ни были все они погружены в дела, Илиена приглашала их на семейный ужин. Впрочем, то была неприкрытая ложь – не все она делала правильно, ох нет. Весь ее грех был в том, что тогда она старалась сама, собственными руками, без Единой Силы и даже без Айил – и лучше бы она так не делала. Она совсем не умела готовить пищу. То у нее сгорало, то она пересаливала, и, с виноватым смущением взглянув в ее сторону, Марэт со всем вежеством протолкнула в глотку кусок пересоленного бифштекса, тщательно прожевала и ответила на какой-то вопрос Серенлы. Вино. В нем была истина, в нем было спасение: Льюс Тэрин превосходно умел выбирать вино. Но не обижать же было Илиену из-за подобной малости? Одного кусочка бифштекса хватит – Маэль маленькая, Маэль легкая, вот и ест она, словно птичка. Но видели бы они, как она умеет жрать в Тсомо, маленькая и легкая! В Тсомо умели готовить пищу. Тсомо издавна представлял собою симбиоз мирового кулинарного искусства, потому как кого там только не пожило в разные времена… Вот и получалось, что они втроем – и Барид, и Каир, и она сама, они покорно сносили это. Да и сам Льюс Тэрин сносил покорно, и все их дети. Никто Илиене так и не рассказал, а ей самой, похоже, больше нравилась роль рачительной хозяйки, чем вкус еды. Это было уже обыденно. Но все-таки, все-таки – одновременное присутствие за одним столом и Барида Бела, и Первого среди Слуг придавало ужину серьезность, невысказанный вес, который сохранялся, как аромат гардений в самом центре широкого стола, устланного заботливой белой скатертью. Так было всегда. Но не всегда Айил так торопливо вторгались в малый зал, не всегда с таким тревожным лицом протягивали блок данных. Женщины заволновались, переглядываясь между собою со смесью страха и раздражения. Просто так на ужин никто не вторгался. То вторгся не пожилой, растревоженный айилец, то вторгся не личный секретарь Льюса Тэрина – то опять вторглась Тень. Первый среди Слуг просматривал донесение, и, пока он читал, окружающий свет, казалось, уходил из его глаз, его лицо становилось бледнее, создавая резкий контраст, как чернила, растекающиеся по тонкому льну. – Что еще плохого? – спросил у него Барид Бел и повелительно протянул ладонь. – Еще одну обнаружили, – проскрежетал Льюс Тэрин и передал блок данных, – Все то же самое. Эксперименты на живых людях. Они все еще там… В малом зале воцарилась мертвая тишина. А Барид сидел и молчал: читал, а потом ахнул блоком об пол, что подпрыгнула бедная Чалинда, и разразился длинным, протяжным ругательством. Взглянул на Льюса. – Сожгу дотла, – пообещал он, вставая из-за стола. – Да. Сделаем то, что должно быть сделано. В углу зала развернулись переходные Врата – и они вдвоем просто зашагали туда, ни слова ни говоря другим. Но Льюс все-таки обернулся. В его глазах даже проплыл какой-то неясный смех, какая-то недоступная ирония… – Разбегаться не надо, – тихо попросил он, – мы вернемся к десерту. Десертами все же заведовали Айил, уж десерты Илиена никак не могла испортить.***
Он вернулся один. В пропыленной одежде, с пятном сажи по центру лба – и Марэт вскрикнула, прижимая ко рту ладонь. Даже Каир, и тот ощутимо заволновался, вскочил, рывком направился к ней…Уходили они вдвоем, а Льюс вернулся один. Да еще и в подобном виде! – Маэль, – мягко укорил он, – ну чего же ты? Он просто переоденется, я-то и здесь могу. Что-то он слишком долго переодевается, думала она, не пытаясь объять Пустоту для собственного спокойствия. Уж не ранен ли был? Она расспрашивала, с деланным равнодушием прикладываясь к вину. Она ждала. Ишар Моррад Чуайн – Агинор! – он опять улизнул от них. Была лаборатория, были в ней какие-то шайитановы приспешники, которые даже начали уничтожать улики – но Агинора там уже не было. Снова не было. Барид вымылся, потому что не было на нем никаких пятен, никакой сажи, переоделся – но не это было причиной его задержки. Он принес книги. Он принес им целую стопку книг – старых, древних книг, от некоторых ощутимо тянуло не только пылью, но даже плесенью. – Это обязательно ставить прямо на стол? – спросила жалобно Илиена. Он замер, долго вглядываясь в ее глаза, и лишь потом принялся распутывать узел ленты. – Да, – сказал он им, им всем, – это обязательно. Грядет война, и мы должны быть готовы. – Война… – возмутилась Илиена. – Разве такое чтение сегодня вечером… уместно? – Так что же вы там такое увидели? – воинственно уточнила Серенла. – В следующий раз я отправляюсь с вами, и я посмотрю тоже! Своими глазами взгляну на страх! – Я бы так не веселился, – с тихим укором сказал Каир. А если бы спросили ее… у них был такой вид, что она проклято не хотела знать, что именно они там нашли. Совершенно не хотела этого знать. Никогда бы не узнать этого… Агинор! – Нет, никуда ты не отправишься, – возразил Льюс Тэрин, и его голос прозвучал непривычно резко, – и такие разговоры не для застолья. Что же, простите мне все. Долг есть долг. – Так вот, – невозмутимо продолжил Барид, – лучшее, что нашел. Когда станет хуже, они быстро вспомнят, как жилось при дружбе с Айз Седай. Они приползут на пузе и станут просить нашего руководства. Тогда-то нам придется стать генералами. Нам придется вести их в бой – и будет лучше, если мы начнем вспоминать, как это делалось до нас. – Грубо, но метко. Хотел бы я знать, сколько времени у нас осталось, – тихо ответил Льюс, гоняя вилкой ни в чем не виноватый десерт; вилка серебристо звякнула, и он, вторя ее звону, негромко ударил о стол ладонями, – неважно. Сколько б ни было, будет мало, а больше уже не будет. Будем читать. Тел Джанин тоже захочет, и Дуррам захочет, и… Марэт подцепила из стопки самую верхнюю книгу, покрутила ее в руках, присмотрелась к ее выцветшему названию, озадаченно поморгала… «Операции вертикального охвата в Анголе и Редании» – так гласило ее название. – Переброска по воздуху, – заботливо подсказал ей Барид, – врагу в тыл или на его фланги. Можно будет применять Сложенный Свет, и вот тогда-то… Она покивала и протерла свои глаза – никакой Редании там и в помине не было. Там была Родезия – тоже, в общем-то, нынешний округ Тсомо. – Интересно, – пробормотала Марэт, – вот ее я возьму. Тихо ахнула Илиена, и усмехнулся Барид. – Ну полно тебе, Маэль, – удивился Льюс, – не выдумывай ерунды. Маркуса Брабанта я уже прибрал, и не только прибрал, но и перевел. Там, конечно, все устаревшее, – он беспокойно свел брови, – и вообще, это дело Барида, не мое. Мы справимся с этим, я обещаю. Тебе не придется… Она вскинула на него удивленный взгляд. Красноречиво перевела взгляд на стопку, в которой оставалась добрая дюжина разных книг, едва слышно фыркнула, пряча свою добычу. Каир что-то шептал на ухо своей Чалинде, и та кивала. – Можно сказать, я попробовала пару раз, – отвечала она спокойно, – и мне совсем не понравилось. Идти во тьму и за собою вести других, что может быть хуже этого? Так что я не завидую вам, никому из вас. Но из вас получатся хорошие генералы. Разные, в том и прелесть. А Илиена, Чалинда, я – мы будем вами гордиться. Тебе не о чем беспокоиться. – Кажется, ты еще не закончила, – заметил Льюс Тэрин, – я это чувствую. Продолжай. Марэт медленно поднялась, налегла ладонями на белую скатерть, что лежала не для того. Задумчиво взглянула на Чалинду, что трудилась в Аданзе инженером-конструктором. Кивнула ей, обретая свою решимость, и получила согласный взгляд. Необходимо было совершить его, это неожиданное и неизбежное предательство. Необходимо было вырвать у Льюса Тэрина его чашу – и сделать из нее протяжный, долгий глоток. Они готовились, да, ведь Каир Кор Медар выбрал для себя лучшую женщину в этом мире, а сама она была – директор научного центра Тсомо. Вот уже десять лет прошло, как она заняла эту должность, села в это жесткое кресло. И у нее было еще одно малое преимущество… которое поначалу казалось ей существенным недостатком. Она была совершенно глуха к Тел`аран`риоду, хоть десять терангриалов возложи на грудь, а ведь появились любители в нем вредить. Ее не могли принудить к восторженному повиновению, не могли превратить в лошадь с узорной уздечкой, не могли изранить так, что это проявлялось в реальном мире. Так извели отца Джарика, Жезла Тзоры – охрана божилась, что никто не входил, то же подтверждали охранительные терангриалы, а дюжина ран на теле… Бедняга Эрнесто, хороший был Жезл – да укрыться ему под дланью Создателя! А Джарик даже не ведал, кому же мстить… Впрочем, была еще Дочь Ночи, была Ланфир, та самая Майрин с лицом богини, что требовала у Льюса пронзить мечом ее тело, коль он отверг любовь – и оказалось, что сплетни были вполне правдивы. Она присягнула Тени еще давно, но Марэт упрашивала Хиону еще до этого. Ланфир даже не скрывала свое искусство посреди Тел`аран`риода. Айз Седай еще имели против нее какие-то шансы, ведь их обучали ходить посреди Тел`аран`риода еще в Школах – но простые люди без должного обучения, люди, которые просто видели свои сны… каждый мог проснуться верным псом Тени и не иметь за собой никакой вины. Или, если воля была крепка, как махакамская сталь – не проснуться более никогда, ведь каждая рана, полученная там, в изменчивом Мире Снов, становилась явью на спящем, на хрупком человеческом теле. Эрнесто Раэль Мондоран оказался стальным – а ведь говорили про него, дескать, слишком мягок для Жезла. Говорили, что Тзора будет молчать, пока змея не закурит трубку – а Тень убила Эрнесто. Значит, он не собирался молчать. Не собирался молчать, а Тень убила его. Но с Марэт Бел Маэль, директором научного центра Тсомо, такие фокусы никак не прошли бы – устранять ее надо было лично. Тут тоже были свои нюансы – она могла, проснувшись посреди ночи, перечислить по именам их все. Труд, труд, и еще раз труд. Надо было служить, было бы финансирование – все, что требовалось, стоило дорого. Особенно для Айз Седай. Жоар Аддам Нессосин хотя б признался честно, что просто ищет бессмертия. Ничего личного, сказал он миру, но я жду вечной музыки. Посмотрите на него, на Асмодиана… – Я, проклятым образом, инженер, а не генерал. Я делаю это почти всю мою жизнь в двух мирах, и уж чего-то стою. Вашими молитвами, – она взглянула и на Барида, и на Льюса, и даже на примолкшую Илиену, – в Тсомо дышать полегче, и мы бы могли укрыть некоторые проекты от вездесущего аудита. Могли бы укрыть даже некоторые объекты. У генералов должны быть идеи. А вот у солдат должно быть оружие, а чтоб у них было оружие, у нас должно быть финансирование. Я еще не знаю, сколько рандов на это надо… Барид Бел улыбнулся ей. Уж в этот раз она высказалась ровно так, как надо – да еще с первого раза. Впрочем, об одной ее неудаче он и вовсе не знал ничего, а вторую не считал за неудачу. Поначалу Льюс справился со своим удивлением, и заговорил лишь потом. Он хотел во всем участвовать сам, участвовать лично, и потому это было таким нежданным предательством для него. Мягкая рука Илиены легко легла на его плечо. – Очень даже славно. Очень воодушевляет, – признался Первый среди Слуг деланно бодрым голосом, – все порешали за моей спиной! Ну, и кто же еще в этом замешан, кроме милой моей Илиены и славных Белов, а? Ну? Нет, нет, вы мне во всем сознаетесь… Чалинда медленно встала из-за стола, продолжая держать за руку ее Каира. А у Каира был гордо, чуть ли не вызывающе воздетый профиль – но у него был такой влюбленный взгляд, когда он на нее смотрел... – Я подписала прошение о переводе, – произнесла Чалинда, – теперь я буду работать в Тсомо Насалле. Не брани меня, отец, ведь все это очень важно, а Марэт Седай… – И ты, Брут! Но бранить я не буду. Не за что тут бранить. Он задумчиво постучал пальцами по бокалу и что-то промурлыкал себе под нос. – Поначалу я подумал, что хочу обратиться к Залу. Ну, знаете, уточнить у Лиллен Мойрел, сколько бы мы могли взять без ущерба и каким образом провести в Тсомо. Но давайте пока без этого, – он взглянул на Барида потяжелевшим взглядом, – лучше пока обойтись своими силами, ты, да я, да мы с тобой. Взрослые, респектабельные люди, ну зачем нам Зал. Ну, разве что в зале кто-то еще захочет – тогда я отказываться не стану… Рука Илиены ласково сжала его плечо. – Это было очевидно, – ворчливо ответил Барид, – никакого Зала пока не надо. Мы будем блюсти секретность, или ты хотел рассказать всему Залу, чем будет заниматься моя жена? – Мы тоже в деле, – тихо сказал Каир. – Как и я, – добавила Марэт. Льюс Тэрин Теламон, Первый среди Слуг, он хохотнул с самым несдержанным удивлением – похоже было, что они вконец его доконали. – Это что же у вас, раздельный бюджет в семье? – спросил он, и Марэт кивнула. – Лучше б вы подумали о школьных реформах, – вздохнула Илиена, смирившись с тем, что вечер уже испорчен, – еще пара поколений, их поколений, и никакой войны уже не понадобится. Дети Тени, вы понимаете, о чем я? Тень может просто подождать, и они забудут, как жили мы…***
20 лет до начала Разлома Мира Она опять забыла на ночь задраить шторы. Солнечный луч полоснул по лицу, и она, сонно заворчав, лицом уткнулась Бариду в бок, не открывая глаз. Его рука провела по волосам, пальцы скользнули по длинным прядям и где-то запутались – дернул больно и убрал руку. – Поспи еще, – сказал он тихо, – не надо теперь летать. Я открою тебе Врата. Врата, подумала Марэт. Она сама могла открыть для себя Врата – но у Барида они получались княжеские, раза в три больше, чем требовалось. Через такие Врата нельзя было пробегать, нельзя было торопливо проскальзывать, через них надо было входить в любой зал непринужденно, легко и гордо, как правящая княгиня. Входить, как некоронованная соправительница Тсомо – сильная в Свете, но ужасная и прекрасная, как заря. Как Aan'alleina. Так уж вышло, что право быть благочестивой девой, исполненной любых достоинств, в их кругу выпало Илиене Тэрин Морейле. Все знали, что Тсомо Насалле, как и любым другим округом, правит Жезл… Конечно, все знали это. Впрочем, так ходить и так смотреть она могла еще до того, как встретила его, даже до того, как что-нибудь о себе узнала: за то следовало воздавать благодарность ее отцу. Но она не умела понять другого – Барид так настаивал, что его предки веками жили на этой земле, это было так важно для него… но то были скромные землевладельцы, упрямые, стойкие, непобедимо тянувшиеся к свободе, добывавшие свой хлеб в поту, а свою землю в крови – так откуда в нем была такая тяга к царственному величию? Наверное, в этом-то и был весь ответ. Марэт открыла глаза и улыбнулась так, будто решила, наконец, нерешаемую задачу. Она сложила руки на его груди и опустила на них подбородок. – Не хочу спать, – произнесла она вкрадчиво, – хочу, чтоб ты наполнил меня отвагой. Мне предстоит проклято ответственный день. Барид хохотнул, сощурив свой серый, туманный взгляд. Не то, чтоб ей часто удавалось это сделать – вот так его рассмешить. Сделать так, чтоб он улыбнулся, перестал быть таким серьезным. Не так часто, как бы ей хотелось, но иногда все-таки удавалось. Тоже своего рода победа над Тенью, подумала она – лишняя улыбка на его суровом лице. Год назад Чалинда тоже победила Тень – да что там, она до сих пор не могла привыкнуть, что стала… бабушкой. Так, кажется, это называлось в миру. Да что там, так это называлось везде, даже среди Айз Седай, они-то тоже, тоже были людьми, но это было проклято странно. Она не чувствовала того, что должно бы крыться за этим словом. Какая-то приобретенная мудрость, что ли… ей было всего-то сто двадцать четыре года, даже с ее категорией в Единой Силе – совсем не возраст для Айз Седай. А ведь Бариду было почти четыреста… – Это теперь так называется? Наполнить тебя отвагой? О, времена… Она освободила руку и провела пальцами по его щеке, выбритой пару дней назад. Щетина колола пальцы, но у него всякий день был проклято ответственный, он-то отвечал за пункты начальной военной подготовки, разрабатывал программы для обучения – одно время она даже вникала в них. И он, и Тел Джанин, и кое-кто еще – они учили людей хотя бы защищаться. По всем экранам людям втолковывали, как надо действовать при очередном акте Тени – то был терроризм, настоящий, неподдельный терроризм. Уж это-то они смогли протащить, любимые фехтовальщики. Под всеми санкциями смогли, то был просто-напросто здравый смысл. Но самым большим героем был Льюс, пожалуй. Он-то был человеком мира, не то, что все они. Он-то был из Паарен Дизен. Все застарелые, позабытые конфликты как-то разом обострились, и бывало, что Округа грозно бряцали на друг друга, и тогда гибли люди. Гражданские проклято успешно делали оружие и без нее – такое, в котором не было места Единой Силе. Это было всерьез – уж она знала, что после таких слов, бывало, начиналась война – большая война, имела она ввиду. Войны из-за меньшего начинались – даже из-за дубового колодезного ведра. Между округами прения возникали вовсе не из-за ведер, и, если б не святое терпение Льюса Тэрина, война б могла начаться уже несколько раз. Но Зал Слуг стоял, как утес. Это было сродни тому, как если бы героизм сделался бытовой привычкой, вроде обыкновения по утрам заправлять кровать. Их теснила Тень, их пачкало общественное порицание, лживые, грязные, глупые слухи – но Айз Седай, не меняясь в лице, вновь смыкали свои ряды и служили еще немного. Если б только они могли не опасаться тех, кто присягнул на верность, продал душу свою бессмертную – но держал это в строгой тайне… – Уж если ты ко мне охладел, – заметила она равнодушно, – то я всегда могу посягнуть на Круг. Прикосновение к саидин тоже благотворно влияет на мою решимость, но мне станет неловко перед Чалиндой… – Перед смертью не надышишься? – спросил ее муж, спросил мягко, но без любой улыбки. – Нет уж, обойдусь безо всякой Единой Силы.***
Этот стол был круглым, как солнечный диск. Этот стол был сработан из белого, сверкающего эльстоуна, чистого, как их намерения. За этим столом сидели и Айз Седай, и гражданские специалисты, и седые, и темноволосые, и даже рыжие, смуглые дочерна и белокожие, и именно поэтому он был идеально круглым. Льюс Тэрин только что покинул зал в самом сердце Коллам Даан. Когда дело доходило до того, что нужно было сделать какой-то проклятый выбор, у Первого среди Слуг на его чаше сводило пальцы. Он должен был нести ответственность решительно за все. Сам, лично, ни с кем не поделившись. Его плечи предназначались для грехов всего мира. Его недосмотр, его беспечность… она уже читала про одного такого. Дракон его, конечно, не съел, но прибили к дереву. Только над этим всем не хотелось иронизировать… Потому что тот, кого прибили, воскрес. И все же это было мучительно, потому что он забывал об умоляющем взгляде, о тонком намеке, о просьбе, высказанной прямо, с глазу на глаз – забывал сразу, когда Тень подбрасывала новую нерешаемую задачу. Соглашался. С тем, что они тоже смеют. Что они тоже могут бросать вызов Тени с каждым новым вдохом, что они тоже могут дерзнуть и плюнуть в глаза Шайитану – каждым своим делом, каждым своим решением. Каждым своим днем. С тем, что ноша, разбросанная по множеству вещевых мешков, может весить столько же, сколько весит одинокий утес – но нести ее куда легче. Соглашался, но потом опять забывал. От их прений с Баридом Белом, а то и с нею самой рождались потом такие блистающие идеи, а главное – идеи реализуемые, идеи практичные – и даже милосердные, насколько это возможно. Ради таких идей можно было и потерпеть, что в окнах ее кабинета в Тсомо звенит стекло. От их голосов звенит. А потом он забывал сразу, и снова сводило пальцы. Но все-таки он ушел, потому что сегодня вспомнил, едва она на него взглянула. Она не знала, что он вычитал в ее взгляде – наверное, там была нижайшая просьба, выраженная лирической новиградской бранью. А может, уже прорезался отборный диалект Тсомо… Только они вдвоем знали, что она, как Пророк Огня Негасимого, присягнула этому миру и этим людям, а он, как полномочный представитель Света, эту клятву принял. Только они вдвоем знали, что это произошло задолго до того, как ее Каир и его милая Чалинда породнили их такие разные семьи. Наверное, это налагало обоюдные обязательства… Их было проклято много, их было человек пятьдесят, наверное, если не больше – лучшие умы со всех округов. Нет, не так, умы, что посвятили себя науке – и покуда остались в Свете… да, да, так было куда вернее, профессор Агинор тоже был ученым человеком, был светочем мысли, но генетиков сюда и не приглашали. Здесь нужны были физики, здесь нужны были инженеры-конструкторы. А вот генетики – не нужны. Кто-то молча глядел на белый эльстоун, тяжело вздыхая. Кто-то без конца пил воду из стакана-терангриала, в котором она заново появлялась, чистая, отфильтрованная вода. Безопасная. Кто-то сухо потрескивал своими пальцами. Воздух был тяжелым, он весь будто бы загустел от немой угрозы, замерцал от общего напряжения. И только ее Чалинда сидела прямо и глядела безмятежно, как полноправная Айз Седай. Они славно трудились все эти годы. Ну, пусть не все – девочка все же взяла перерыв, но она даже из дома подбрасывала идеи, даже с внучкой, жадно приникшей к ее груди… Это было форменное безумие. – Это тяжело принять, – признался Джандар Салах; родом он был из Кемали и сроду не направлял Единую Силу: но он был физик, – но сделать это необходимо. Увы, такова реальность, и отрицать ее мы не смеем… – Вздор, – ответил ему жалобный женский голос, – когда Первый среди Слуг говорит, все кажется таким разумным. Но потом он уходит, и я начинаю думать. Когда я думаю об этом, мне совершенно не нравятся мои мысли. Не желаю быть той, кто разрушит мир… – Проводимость была рассчитана. Не такова, чтоб разрушить мир, – возразила Марэт, и сама удивилась тому, каким зимним льдом прозвучал ее равнодушный голос, – предназначена для точечных ударов по скоплению сил противника. Вам проклято не о чем беспокоиться. Если дело дошло до этого, нам всем уже не о чем беспокоиться. Она вовсе не чувствовала себя равнодушной, даже сквозь Пустоту. – Я тоже не желаю разрушать. Беречь и защищать, вот мое единственное желание, – поддержала ее Чалинда Кор Теламон, для пущего веса поднявшись от своего места, – и именно поэтому мы должны. Мы. Первые. Пока это не сделала Тень. – А есть ли у них такие ресурсы?! Марэт вздохнула, и терпеливо. Да неужели же для кого-то Тень оставалась байкой, которой удобно пугать детей? Неужели кто-то из них еще жил в своем огражденном мире, не заглядывал в экран, не выходил на улицу – не через Врата, ногами? – И больше, чем наши, – отозвалась она, – каждый день кто-нибудь присягает. Каждый день кто-нибудь просыпается на службе Тени. Друзья мои, давайте не мучать хотя бы друг друга. Давайте смиримся с миром – в этом я вполне соглашусь с Джандаром. Долго они еще спорили, долго вели дебаты. Но спорили не друг с другом, как могло показаться, нет – каждый сам боролся со своим идеалом, со своей истиной, которые до сих пор определяли все их существование: служить, учиться, не калечить, но исцелять. Каждый убивал их по-своему, душил и бросал на весы Света, на весы самой жизни. – Грозная сила, – выговорил Джандар, – само существование которой будет сдерживать любую угрозу Тени. И лояльные Жезлы пришли к единодушному согласию… – Пусть же это никогда не понадобится, – быстро добавила Чалинда, – эта… концепция поможет сохранить мир. Купить нам время. Если не поможет, мы все отключим. – Как же мы это назовем? То, что собираемся возвести на орбите? Кто-то потрясал блоком данных. Именно для этой минуты ей требовалась вся отвага, что у нее была. Именно для этой навеки проклятой минуты, и все б ее было мало. Но она не могла позволить себе, чтоб и эту ношу потащил Льюс. Или ее милая Чалинда – она не желала такого родному сыну… «Я не безжалостна, – подумала она с грустью, с липким ужасом у груди, – но я должна…» – Длань Создателя, – громко произнесла Марэт Бел Маэль. Кеаллаху из Мехта могло бы на мгновение показаться, что название слишком милосердно, но это было не так. В чем-то она чувствовала себя хуже самого Ишамаэля. Под дланью Создателя желали укрыться тем, кто погиб – в борьбе с Тенью или по вине Тени. Они желали этого своим мертвецам – оттого, что Шайитан был и Повелителем Могил тоже. В этом не было ничего милосердного, и ответом ей была гнетущая тишина, что обрушилась на зал в самом сердце Коллам Даан. Не громкий крик ужаса, но жалобный, тихий, сдавленный всхлип Чалинды.***
11 лет до начала Разлома Мира Но Чалинда выстояла потом – а она сломалась, она хрустнула, как старая береза. К ней приходили кошмары, простые сны, порожденные лишь нейронами в ее мозгу – но в них она видела, как «Длань Создателя» начинала свою работу, и просыпалась с криком, вскакивая на своей постели. Барид Бел велел Айил проклято следить за ней, он забрал у нее даже Годрика, и унес Гиацинт достаточно далеко, чтоб их связь нарушилась. Впрочем, это было к лучшему – она не заговаривала с Годриком, она не хотела знать, что бы он ей сказал. Она совершенно не хотела этого знать. Но как Барид мог подумать о том, что она использует старого друга для этой цели? Если бы она действительно решила пойти на это, ей бы хватило любого ножа, любого осколка стекла, да она бы раскроила свою голову о ближайшую стену, вот и все. Но она не собиралась отвергать дар Создателя. Она просто страдала, приветствуя этот дар – он означал, что ее душа все еще жива. Что она – не Ишамаэль, что ее имя короче на три весомых буквы. Никто об этом не знал, кроме малой ее семьи. Кроме Дашайн Айил, что жили у них в поместье, и больше других Годалин и Джаим. Кроме Барида и Каира – Чалинда, конечно, знала, все знала, да она сама участвовала в разработке! – но она не делилась увиденным ни с матерью, ни с отцом. Почтительная девочка, свою свекровь она уважала тоже. Так что об этом не ведали даже Тэрины. Особенно они! И никак не могли проведать – она обнимала Пустоту, когда отправлялась курировать «Длань Создателя» – или в гости. Такого безмятежного лица, какое становилось у нее тогда, в Свете было еще поискать – но тот, кто трудился нерадиво, вылетал, как кегля, с ее проекта. Ее проект теперь оплачивал весь мир под Светом, это были уже не частные сбережения частных лиц. Но если б не Каир, она бы не выдержала. Если бы не любимый сын, она б не пережила эти проклятые пять лет. Не убила бы себя, нет – просто, может, не выдержало бы сердце. Она, хоть и была мутант, все равно была человеком. Оставалась! Каир Кор Медар, конечно, не был таким талантливым специалистом по душевным состояниям, какой была Камарейл Мерадим Ниндар, но он был блестящим универсалом. Ее мальчик снова укрывал ее своим стеклянным колпаком, снова подставлял ширму – и, кажется, даже пропустил, когда бойко заговорила их маленькая Дайен, их славная внучка… Его Плетения спасали ее мозг, его спокойный, уверенный, сильный голос возрождал в ней дух, и он так часто оказывался в Тсомо, когда она снова возвращалась с проекта – словно по волшебству. Тогда она, как сущее дитя, рыдала в его плечо. С Баридом Белом она уже не умела так, зато умела блюсти свое достоинство. Иногда, правда, ей сам собой вспоминался Зенан, веселый, грубый темерец из прошлой жизни. Почему-то вспоминался именно он, не Каэл. «Если ты решила мучаться совестью до конца жизни, то нахрен надо, – по-простому советовал его голос, – каждый эльф белка. Даже если нет…» Даже если нет. Даже если это рядовой друг Тени, все равно он белка. Просто сраная белка, которой не разрешали в Свете пытать, насиловать, убивать. Просто тот, кто хочет своей свободы! Но все проходит, прошло и это, и «Длань Создателя» зажгла на орбите свои огни. Если б Свет тогда умел постичь Тень… Но ничего они тогда не умели – Камарейл Мерадим Ниндар, навеки проклято ее имя! Когда-то она лечила умы лучше любого Восстановителя. Когда-то она блюла строгую аскезу, золотоволосая, как сама Илиена, голубоглазая, красивая женщина – но строже любого осколка льда. Кажется, никто в целом мире не мог удовлетворить сияющим вершинам ее нравственных стандартов. Когда-то сетевые доброжелатели хотели к ней отправить саму Маэль, когда она еще не была Маэль – но она и тогда не стала. Не хотелось ей выслушивать о том, какая она дикая женщина из диких краев, не хотелось выслушивать, какое скопище черной мерзости. А ее бы, наверное, поджидало это. Камарейл давно перестала блюсти аскезу. Она ударилась в гедонизм – спала, с кем хотела, пила вино, окружила себя людьми, что сияли совершенною красотой. Но мир продолжил ее любить и такой, изменившейся, непривычной – по меркам того, что порою происходило, то был невеликий грех. Многие лишь радовались за Камарейл, за то одно, что она осознала свою ошибку и стала куда приятней в своем общении, в своих оценках других людей. А теперь она совершила то, что раскололо мир. Никто не знал, когда она преклонила свои колени перед мерзким дыханием Тени, никто не знал, когда она вручила Шайитану свою бессмертную душу. Но ее красивое лицо, ее снисходительная улыбка задержалась на всех экранах, во всех округах, соткала полотно ужаса для миллиардов мужчин и женщин. А они приняли на свои плечи все бремя ее предательства – и рухнули на колени под этим невыносимым грузом. Они закричали разом, и до небес поднялся их вопль. Но и это было еще не все. В тот же день, едва наступили сумерки, а небо превратилось в холст, огненный горизонт взметнулся над Девайлле. Этот город лежал на одной широте с многострадальной Джаландой, и два соседних округа соединял узкий перешеек сухой холодной земли. По нему-то они и перешли – или их где-то там и растили. В полярной ночи, далеко на севере. Там, куда не проникал Свет. Там были не только люди. Не только приспешники Шайитана, уповавшие на его шайитанову милость. Еще были троллоки – а троллоки были уже не люди. Еще не звери, а что-то между. Волчьи, кабаньи, медвежьи морды, рост едва ли не с Огир – и слишком человеческие глаза… Глупые, жестокие человеческие глаза. Эти безумцы, эти герои! – репортеры из Девайлле, они вели свою съемку до той поры, пока не убили из них последнего. Его разорвали и принялись поедать – пока его камера, рухнувшая на землю, еще работала… Троллокам было наплевать на ее труды, наплевать было на «Длань Создателя», что дожидалась на орбите своего часа. Они не боялись ее шипов, они праздновали разрушение. Они убивали, пока могли, и даже не осознавали, кажется, что они умирают. Весь мир увидел их, понял, что они не ночной кошмар, а новая реальность. Понял, что это было не просто нападение, это было – заявление о готовности. Падение Девайлле было как вызов, как брошенная в лицо перчатка. Тень перестала быть скрытой угрозой, она мобилизовалась, материализовалась будто бы из ниоткуда – и нанесла свой удар с необузданной, первобытной мощью. Это увидели и Тэрины из Паарен Дизен, и Белы из Тсомо Насалле. То, как закончилась их Эпоха – и началась Война. Было проклято славно, что Салита уже уже ушла, что она поступила мудро и всего этого не застала.***
11 лет до начала Разлома Мира Шестой день Войны Тени, Зал Слуг, округ Паарен Дизен Под этими величественными колоннами, покрытыми резным узором от пола и до самых капителей, скрывавшихся наверху, могли показаться хрупкими даже Огир, эти тяжеловесные великаны. Раннее рассветное солнце отражалось в полированном белом камне, отбрасывая длинные тени на собиравшуюся толпу. Огир всегда собирались долго – но за шесть дней, похоже, прошел самый торопливый Великий Пень во всей истории всех стеддингов, что только были у их народа. Теперь целая дюжина Огир, старых, как корни гор, находилась в Великом Зале. Лица старейшин, казалось, были вырезаны из скорбного камня, но древние глаза хранили свое достоинство. Три Жезла Владычества бежали в Паарен Дизен не для того, чтоб сохранить свою жизнь, но для того, чтоб остаться способными выразить свою волю. Теперь их собралось девять, и они стояли молчаливым полукругом, мужчины и женщины с мрачными лицами, исчерченными усталостью. Порой кто-нибудь бросал на соседа недовольный взгляд, поджимал губы – и все же ничего не произносил, не пытался продолжить былую распрю. Даже Анклав Искантара, и тот прислал своих эмиссаров. Они с такой опаской порою косились по сторонам, будто ждали, что из какого-нибудь угла ударит Единой Силой. Но не стоило их винить. Особенно теперь, когда Айз Седай шел на Айз Седай, когда отец шел на сына, сын на отца, а женщины бросали семью, примыкая к Тени – было, чего бояться. Да она и сама боялась. Но теперь бояться было уже нельзя. Они стояли, тяжко безмолвствуя, и смотрели на экран, на то, как в Великом Зале собирается весь цвет мирового сообщества, вся верхушка. Они безмолвствовали оттого, что Первый среди Слуг не произнес ни слова. Не нарушил тишину даже Барид Бел. А когда собрались все, Льюс Тэрин Теламон двинул их вперед – свою свиту, членов Высшего Совета. Даже своих родичей. Слуг всего Сущего – его настоящих Слуг. Он первым вошел в Зал, и его церемониальный плащ развевался, словно их боевое знамя. Барид был неправ много лет назад. Они не приползли на пузе – они и со страхом своим пришли к Айз Седай в достоинстве. Все, все они, не только старейшины от Огир. Да неужто ж война делала людей лучше? В такие времена, когда зловонное дыхание Шайитана чуть не вырвалось на свободу, когда эта зараза душила разум и искажала дух? Глубокий тембр одного из мужчин-Огир уже внушил невольное уважение. – Великий Пень говорит, не я. Долгая мысль и долгая память говорят нам, что единство — наше единственное прибежище в грядущей буре. Тень грызет корни мира, ищет его конец. У женщины голос оказался иной, то была мелодия звучная, но с острым оттенком страха. – Прикосновение Тени отравляет даже наши Песни, и земля кричит. В их древнюю музыку вмешался посланник вольного Арен Дашара, человек средних лет с подвижными светлыми глазами и острыми, почти неумолимыми чертами лица. Она и не задумывалась, что в Арен Дашаре живут такие. Думала, бывало, об узорных тканях, об их диковинках, но никогда о том, что и в Арен Дашаре живут люди, которые выглядят так, как будто родились в Тсомо. – Мы не желаем знать ни о вашей борьбе за власть, ни о вашей Единой Силе. Анклав Искантара ничего не желает знать о подобной мерзости! Но когда Тень опустошает жизнь, когда жизнь падает, как пшеница перед косой, мы хотим вставать перед ней, а не позади. Наши люди станут твоими, – сказал он Первому среди Слуг, – если ты поведешь их верно. Медленно, будто тяжело раненый, вперед выступил Жезл округа М`Джинн. В его выцветших глазах дрожала соленая влага, и трудно было его за это судить. Город Девайлле, город, которого больше не было, находился на самом севере его округа. – Мои люди истекают кровью, а их дети трясутся от страха. Война началась, а мы стоим раздробленными, разрозненными… – на вытянутых руках он протянул шелковый сверток, тяжелую, расшитую мантию в цветах пламени и зари, и сделал еще один шаг вперед, навстречу ко Льюсу Тэрину. – Возьми его, если осмелишься, Первый среди Слуг. Стань Повелителем Рассвета, веди нас в бой. Верни в сердца Свет. Даруй нам победу. От таких речей пересохло в горле; Жезл округа М`Джинн просил проклято много всего. – Такова наша общая воля, – вперед шагнули другие Жезлы Владычества, числом восемь. Марэт крепко стиснула кулаки и вонзила ногти в свои ладони. Не хотелось даже думать о том, что же в эту минуту чувствует Льюс. Она взглянула на Барида Бела – а он молчал, и тени вздрагивали на его застывшем лице. Тишина спустилась на зал, столь глубокая тишина, что слышен бы был и шелест крыльев у мотылька. Никогда больше она не слышала такой тишины. Никогда до этого часа, и никогда потом. Льюс медленно повернулся, глядя в глаза каждому эмиссару, и все еще молчал, чтобы сама тяжесть его взгляда подтверждала его решимость. Она не знала его таким. Она знала, как он смеется, как поет, как рисует портреты кому-нибудь, кто подвернется ему под руку. Она даже знала, как он потешно ворует сливы, если его очень уж попросить об этом. Но такого взгляда она еще не знала – в нем пламенело обещание страшной мести. Он вскинул голову, и, кажется, возвысился над Огир. – Ваши слова – сам воздух, которым я буду дышать. А пока я дышу, свет Единой Силы будет направлен не к разделению, а к единству. Я приму мантию, которую вы мне предлагаете, но не как власть над вами, приму, как первый среди равных. Как слуга всех. Он лишь перевел дыхание – и продолжил. – Вы ищете знамя, под которым пойдете на Тень. Вы ищете генералов, какие объединят вашу разрозненную решимость. Я дам вам и то, и другое. Но помните, Друзья Света – в войне побеждает не вождь, но гнев, любовь и отвага тех, кто за ним последует. Я буду защищать то, что я люблю. Столько, сколько потребуется, может, до последнего моего вздоха. Но я спрашиваю вас – вы встанете рядом со мной? Вы не дрогнете перед Тенью? Великий Зал потонул в голосах Огир, в криках людей – кричали даже Жезлы Владычества. Даже члены Высшего Совета, Айз Седай за его спиною – и те раскрывали рты. С каждым новым обещанием зал сам собой резонировал, сама плоть камня звенела от вновь обретенной силы, но Марэт их не слышала, не слышала того, что конкретно они обещали. Она не знала, что надо сделать – то ли пасть на колени, то ли тут же умереть, не сдвигаясь с места, то ли пойти домой, надеть лучший, самый сильный из своих ангриалов и идти бить троллоков. Сразу же, в эту самую минуту, иного не дожидаясь. Но голова у нее закружилась, перед глазами поплыли цветные пятна, а потревоженная рука Барида Бела осталась твердой. Оттого-то она не сделала ничего.***
10 лет до начала Разлома Мира Первый год Войны Тени Их разом сделалось как-то проклято много, хотя раньше не было никого, кроме тех, кто научил ее достойно владеть клинком. Один лучше другого знал, как всем все обустроить и как воевать войну. Генералы! Гении военной мысли! Она – она, Бел Маэль! – была родом из мира, где войну воевали всегда, она читала старые книги в одной постели с Баридом Бел Медаром, но она ничего не знала о том, как воевать такую войну. Зато они знали решительно обо всем! Кто-то даже полез в это за третьим именем. Была Лиллен Мойрел, советница по инвестициям, что держала в своем кулачке все финансовые потоки Зала. Талантливый финансист, следовало отдать ей должное, но в штаб лезть уж было необязательно. И была Латра Декуме. Талантливая, умная, по-настоящему решительная девушка, с колоссальным потенциалом в Единой Силе – и, ко всему прочему, абсолютно безжалостная к врагам и к тем, кого за врагов считала. Ожесточение ее воли могло и сердца брать приступом – но чаще доводило до белых глаз. Дитя Падения, она, наверное, даже не помнила толком, как они жили раньше. Она даже не помнила голоса Джейина Гирру из жаркого Асар Дона. Зато она отчаянно била Тень. А уж когда огневую поддержку осуществлял по-настоящему сильный Направляющий, это действительно походило на залп целой батареи тяжелых шоковых пик. Могло походить на перевернутый, медленно клонившийся к земле букет пламени, неумолимый – и радиусом в несколько городских кварталов. Могло быть и по-другому... чаще оно и бывало по-другому. Если б каждый не тащил на себя одеяло такой сильной хваткой, если бы каждый не считал себя умнее другого, они бы не потеряли несколько городов за первый месяц. Хорошо еще, Тень не могла перемещать войска сквозь Врата – ей рассказали, что поганые троллоки после такого, похоже, не выживали. После потоков Духа? Если б не это, они не потеряли бы Рог Валир. Если б не это, ее «Длань Создателя» не ударила б не туда. Им нужен был Главнокомандующий, необходим, как воздух – и тогда они решили голосовать. Мантия Повелителя Рассвета была иное – маяк, животворный свет посреди теней. И Льюс старался, видит Свет, как же он старался, но он не мог, не успевал уследить за всеми этими… генералами. Они искали победы, но каждый знал, как лучше и быстрее ее добиться. Они всякий день изобретали новые боевые Плетения. Но они проигрывали, они отступали, или даже отступить уже не могли. Они теряли Свет – город за городом… Им нужен был Главнокомандующий, и, когда настал этот день, она отдала свой голос за Барида Бел Медара. Не потому, что он был ей мужем. В этом было мало от честолюбия, да и от любви немного. Рядом разворачивал свою компанию Тел Джанин Аэллинсар, сердито подкручивал седой ус Дуррам – но кому нужен был Тел Джанин, если рядом возвышался Барид Бел из Тсомо? Это было проклято очевидно: у него была жесткая воля, которую он мог навязать любому – или почти любому. У него были знания из древних книг, больше, чем у кого бы то ни было. И он имел прирожденный талант к войне. Он был человек войны, тогда, когда Льюс Тэрин был человеком мира. Она видела, как бледнеет лицо у Льюса, когда с фронта приходят сводки – теперь новости редко бывали достаточно хороши. Она понимала, какими кровавыми слезами всякий раз обливается его сердце, так зачем его так мучить? Барид Бел не бледнел – он злился, его ярость была холодна как лед. Он тоже был рожден для этой войны. Но Зал Слуг отдал свои голоса за Льюса Тэрина Теламона, за Повелителя Рассвета – и то было весомое большинство. Надо было просто клепать оружие, пока то возможно, разрабатывать другие проекты, уехать в Тсомо – и не думать об этом всем.***
Та первобытная, раскаленная ярость потрясла ее до самых корней волос, до самой глубокой сути. Барида Бел Медара она тоже таким не знала. Почти век, что они прожили вместе, вдвоем, как одна душа, он никогда себя так не вел. Так – никогда. Он метался по их гостиному залу с лицом, воспаленным от гнева, и, если бы туда вздумалось войти какому-нибудь Айил, она уверена была – он бы зарычал на Айил, как зверь. Пару раз ей показалось, что вот теперь он ее ударит. Ее. Своею рукой. Но он ничего такого не сделал с нею. – Клянусь Светом, этот фарс больше, чем я могу переварить! Это не просто недосмотр; это плевок в лицо, такое… такое… – он задыхался от своей безвыходной ярости. – Такое смывают только кровью, клянусь душой! Они плюнули на мою честь, пренебрегли моим служением, как будто оно ничего не значит! Они растоптали и твою честь, Бел Маэль! Она шагнула к нему без страха, подняла руки, взяла в ладони его лицо. Лицо, содрогающееся от гнева – да он весь, весь дрожал от своего порыва, о милосердный Свет! – Ты бы справился. Я знаю. Ты бы быстро унял этих индивидов, – заговорила она с презрением в тихом голосе, – но остынь, я прошу тебя. Прошу. Такая непривлекательная должность, Барид! Такая неблагодарная… неразумно. Мне больно видеть, как ты страдаешь, но Льюса мне тоже жаль. Он – Свет, но ты – Клинок. Как же все неразумно… Но Барид Бел не успокоился не тогда. – Я не мелочен, это лишь справедливость! Пока он купается в славе, что делать мне? Что делать мне? Бездействовать, а? А если он приведет нас к погибели? Да они боятся моей силы, они боятся, что я спрошу результатов – и не так, как он. За ошибки надо карать. Она сгребла в горсть ткань на груди мундира – так, чтоб он слегка наклонился, так, чтоб достать до губ. – То же, что и всегда, – прошептала Марэт Бел Маэль. – То, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть. – Да, – его голос тоже утратил былую громкость, – так и будет. Я еще принесу нам славу. Зал Слуг еще поймет, что Льюс Тэрин – лишь бледная тень на фоне южного солнца! Марэт опустила голову. Да что ж он так взъелся, устало подумала она, что ж никак не уймется? Как можно добровольно, так страстно желать подобную ношу? Она не то, чтоб главнокомандующим, она б и генералом не пожелала быть – хотя была кровь от крови, плоть от плоти кадровых нильфгаардских военных. Офицеров разведки. Боевых офицеров из Второй Виковарской. Может быть, чему-нибудь даже научила бы индивидов, которые огляделись по сторонам и вдруг осознали, что и лужайка их сожжена, и родная хата… Но это была слишком страшная война, даже для нее. Особенно для нее. У Тени, будь она проклята, кроме немалых ресурсов с захваченных территорий, кроме ее приспешников, кроме Троллоков и их погонщиков Мурдраалов, были еще драгкары. Проклятые твари со странным взглядом и бледной кожей. Они пели, и жертва утрачивала любую волю. Они целовали, и, припадая кровавым ртом, высасывали душу того бедняги. Они были не так страшны, если у человека был друг, который мог прикрыть человеку спину. Но они проклято напоминали ее саму, только были они уродливые. Нет, нет, о нет, она, Марэт Бел Маэль из Тсомо, хотела сидеть в тылу и ковать победу. – И что же ты хочешь сделать?! – спросила она устало, и куда резче, чем собиралась. Вложила в свои слова весь абсурд, который чувствовала, всю досаду, которую ощущала – но вовсе не от того, что кто-то растоптал ее честь – никто этого не сделал, о нет. Это было проклято непростым делом, даже попытаться растоптать ее честь. – Вызовешь его на дуэль? Пронзишь мечом Повелителя Рассвета? Убьешь родича? Ну хватит уже, Барид Бел! Он от нее отшатнулся – то был не страх, он в целом свете никого не боялся, и научил ее. Но это было страшное замешательство, а она и тогда не выпустила его мундира. – Сожги меня Свет! Но это будет великий спор. Про славу я не шутил. – Я не знаю, Барид. Любая война – это слезы и кровь людская, какая уж тут слава? – Это потому, что ты женщина. – Мой отец не то, что любил вспоминать войну. – Так ты искала во мне отцовскую фигуру? – удивился он. – А я ведь не он, не Деран аеп Кеаллах. Моя ярость прогремит сквозь века. Она натянуто улыбнулась. – Да я же ничего не искала, – напомнила она вкрадчиво, – это ты пришел ко мне с третьим именем. Пришел дважды. Я до последнего вздоха этого не забуду… – Да. Память слабеет, каюсь. Так оно все и было. Марэт кивнула и выпустила его мундир. – Я хочу навестить Каира, – заметила она с непривычной осторожностью, – хочу увидеть внучку. А потом сразу вернусь к работе. Свет сохранит тебя, Барид Бел, – она снова вскинула взгляд, – для меня. Он сощурился, строго вглядываясь в ее глаза. – Будут жалобы, да? Теперь-то ее улыбка стала вполне настоящей, вполне живой. – Нет.***
10 лет до начала Разлома Мира Первый год Войны Тени Она, похоже, совсем не могла понимать мужчин. Годрик вовсе не стал бранить ее, когда возвратился к ней – он так ею гордился, он искупал ее в своей гордости. А она-то ждала иного, она боялась, что он припечатает, обвинит. Что он скажет – все данные клятвы с твоего языка истерлись давным-давно, я тебе не страж, я тебя не знаю. Но он говорил иное. Что мир не знает инженера Единой Силы, равного ей по степени мастерства – что у Тени такого нет и не может быть, потому что она, Марэт Бел Маэль, крепка во Свете. Она сомневалась, что многие так считали, едва взглянув на драгкаров и на нее. Пока военно-промышленный комплекс в Тсомо работает, как часы, пока сама она – мутант, мутант! – работает по восемнадцати часов в день – Свет будет стоять, так он и говорил. Он и другое говорил, мужчин тоже не обделяя. Говорил, что мир не знает такого отчаянного, неукротимого светоносца, как Льюс Тэрин Теламон. Что мир не знает такого богоравного стратега, как Барид Бел Медар. Что мир не знает такого любящего Восстановителя, каким стал ее сын. Для того, чтоб Исцелять, должна быть любовь, так говорил он – а Семираг ничего не стоит, ибо нет в ней ни любви, ни души, ни Света. Эта гордость наполняла ее, она горела в ней, как пламя полуденного пожара, и она несла ее дальше, несла ее в мир. Но если его послушать, по всему выходило, что со дня на день им должно ждать большую викторию. Но каждый день большая виктория откладывалась на завтра, оно наступало – и наступала Тень. Зато они открыли Белое Пламя. Если б в нем было что-нибудь от старика Эмгыра, пляшущего по курганам своих врагов… Наверное, что-то было. Или не было ничего. Это был свет, добела раскаленный свет, который мог выжечь любую мерзость из самого Узора, даже прошлые злодеяния, пусть бы и ненадолго – минута, час, день или даже неделя, если ударить сильно. От тех, кто погибал от удара Белого Пламени, не оставалось даже тел. Не оставалось даже души. Это была полная дезинтеграция. Это был окончательный финал, по-настоящему окончательный и жестокий, так почему же Ишамаэль не ударил себя Белым Пламенем, едва лишь о нем узнал? Почему он проклято не сделал этого со своей чернейшей, усталой душой предателя? Потом она поняла, почему не сделал, и еще сильней тому ужаснулась. Этот безумец не был законченным эгоистом, он не только о себе думал. Он хотел принести вечное забвение в каждый дом. Он действительно хотел, чтоб на мир обрушилось вечное безмолвие, чтобы его не стало. А потом Айз Седай ударили по Кэн Брэт. Даже Льюс мертвым голосом признал, что им никогда не отбить у Тени этот прекрасный остров. Никогда, никакой ценой не отбить у Тени Кэн Брэт. А там оставались люди – кого-то вытащили, теряя кровь и людей на каждом проклятом метре, но это была такая капля в таком бесконечном море, что от неизбежной истины не смог уклониться даже Повелитель Рассвета. Там оставались люди, миллионы живых людей, а их поедали троллоки, ими забавлялись их погонщики Мурдраалы, из них Семираг, ломая любую волю, клепала Серых Людей – невыразительных, незаметных убийц на службе у Тени. Для этого требовалось всего-то добровольно отказаться от своей бессмертной души, чтоб оборвать мучения – чужие или свои. Она просила только этого. Семираг. Только этого одного, но представления о слове «по доброй воле» у Тени были именно таковы. Она знала, как тонко устроен Льюс, какие муки причиняет ему война – и если б кто-то, увидев те злые слезы, обвинил его в недостатке храбрости, она б обглодала это глупое лицо, не носившее ни мысли, ни души. Но в тот день соленая влага затрепетала даже в глазах у Барида, она не видела этого никогда. Никогда до, и никогда после, а потом они сфокусировали «Длань Создателя» и ударили Белым Пламенем по Кэн Брэт. Таково было последнее милосердие Света. Таково было милосердие – но крик самого Узора, мучительный вопль всего мироздания услышали все Направляющие – и на службе Света, и на службе у Тени. Наверное, его почувствовали даже простые люди, даже солдаты на всех фронтах. После того дня это плетение никогда больше не называлось Белым Пламенем. Это был Погибельный Огонь.***
9 лет до начала Разлома Мира Второй год Войны Тени После этого дня она уже не валилась на грудь Каира, давясь своими жалкими рыданиями. Она уже не могла рыдать, как отрезало – она не могла так унижать Кэн Брэт. С индивидами разобрались быстро. Можно было сказать, что с индивидами разобралась Тень, облегчая задачу Света – те, кто больше всего кричал, те и погибли быстро. Тех, кто выжил, осталось всего семнадцать. Семнадцать генералов Рассветных Врат. Она иногда бывала на тех советах, тоже имела право. Половина Света, наверное, била Тень оружием из Тсомо, из округа, еще ни разу не павшего. Шоковые кинжалы, копья и пики, которыми можно было и оглушить, и вскипятить кровь, и пробить в Мурдраале дыру, такую, что замечется, теряя жизнь, Мурдраал – и даже распылить разом пару кварталов; шу-истребители, как ветер быстрые, и грузные десантные хувер-флаеры без дверей, зато с тяжелыми шоковыми копьями – многое из этого на фронт поставляли со свободного юга. На нее работали десятки, нет, сотни тысяч людей – живых людей и свободных. О, как охотно они переезжали в Тсомо Насалле, в ее дикий прекрасный край! А все потому, что между военно-промышленным комплексом Тсомо, между нею и Тенью всегда стояли двое, всегда двое, Тэрин и Бел. Повелитель Рассвета и самый талантливый генерал. Если бы они потеряли Тсомо, драться бы стало нечем – М`джинн пытались отбить уже дважды, и все еще не отбили. Она считала, что имела все право присутствовать – но не подавать им советы, которых проклято никто не просил. Она-то и на фронте бывала считанные разы, и только тогда, когда там становилось относительно безопасно. Тогда она приносила на фронт свои песни и свою гитару, ту самую, подаренную Райканом и Ивой, из воспетой чоры. Ее песни стали другие – сильные, злые, зато веселые. В самый раз для тех, кто воевал за Свет. Но Барид Бел так и не смирился. Нет, он не искал своей славы так, как ищет добычу зверь, он не бросался в ад, очертя голову, он был для этого слишком хладнокровен. Но он стоял на поле боя, как утес, вот каков он был, Барид из Тсомо. Обычно в ад бросался Льюс – и выходил из ада, и выносил оттуда кого-нибудь на руках. Они снова спорили, и еще эта Латра, так быстро снискавшая третье имя… иногда приходилось до боли стискивать кулаки, чтоб не рявкнуть при всех на эту несносную женщину. Не сказать прилюдно ничего настолько резкого, чтоб потом пожалеть об этом. Она видела тот же пожар, который видела и Марэт, она не была глупа, о, нет. Но совсем не умела толковать с мужчинами. Стоило ей открыть свой рот, и на конфликт, который они с Илиеной тяжело смиряли не первый год, лилась не вода, но горючее масло. Ослепленная Светом дура пыталась встать между ними третьей – и сама не то, что не осознавала – но горячо отрицала свою ошибку. В ее картине мира человек должен был сам хранить Свет в душе, не ожидая никакой поддержки. Она жила одиноко. Она родилась в Джаланде. Вот и теперь – Барид настаивал, что им надо встать намертво и закрыть, наконец, врата Хеван, но Льюс считал, что у них хватит силы сразу на три удара – Врата Хеван, М`джинн и Тзора. В двух городах под Тенью тяжко страдали люди, в Тзоре страдали люди! – да и Кэн Брэт тяжело по нему ударил. Это могло бы и получиться, молча подумывала Марэт, если б им досталось немного простой удачи. Когда в бой шел Льюс Тэрин, бывало, ее хватало. Если б не Латра опять не встряла, они бы, наверное, договорились. А теперь дверь хлопнула за спиною Барида Бел Медара, он в своем гневе даже не обернулся, чтоб взглянуть на нее… Слова не вырвались из Марэт Бел Маэль – она сказала ровно то, что всей душою хотела сказать давно. Ее охватило злое сияние саидар. – Довольно этого! – крикнула она Латре Позе Декуме. – Еще одно твое проклятое слово, и я клянусь, что отрежу твой проклятый язык! Что ты здесь проклято творишь?! Латра не успела и рта раскрыть, как ее затопило солнце Единой Силы. Марэт тут же ощутила, как кто-то из мужчин ее бережно заслонил щитом, отгородив от Истинного Источника – удариться в этот щит было все равно, что удариться в стену, и ей хватило одного раза. Плевать ему было даже на самый сильный ангриал, который у нее был, на широкий узорный браслет на ее руке. Десятикратный. Не та милая маленькая статуэтка, с которой она появилась здесь. Судя по взбешенному, покрасневшему лицу Латры – даже с ней произошло то же. А ведь Латра была сильна, намного, намного сильней ее… – Отпусти, – потребовала Латра Позе Декуме, дрожа от напряжения, – отпусти сейчас же! Не я собиралась напасть! Не я! – Я отпущу, – согласился Повелитель Рассвета, – но вижу, прежде вам надо поговорить. На них смотрели пятнадцать мужчин и женщин, недовольных, непонимающих… Пятнадцать боевых генералов Света. «Отродье Тени, – Латра молчала, но взгляд ее был достаточно красноречив, чтоб ее понять, – ничем не лучше! Ошибись, и я до тебя доберусь. Я тебе обещаю…» Это был вызов, подлинное торжество воли, и Марэт улыбнулась, обнажая глазные зубы. Она принимала вызов. У нее были грозные глаза, что отпугнули бы любого тихого человека, особенно теперь, после Кэн Брэт. У нее были сверкающие глаза, как у Утренней Звезды, если б кто-нибудь решился осмелиться на такое сравнение. Нечеловеческие глаза. Но Латра Позе Декуме никогда не была тихим человеком, ее воля торжествовала долго. Эти секунды Марэт Бел Маэль из Тсомо считать уже не хотела. – Мне не о чем говорить с нею, – сказала она Льюсу Тэрину Теламону, – я хочу говорить с тобой. Да, здесь. Да, именно сейчас. Щит пусть стоит, если так угодно, но я остыла. Он тут же разжал свою хватку, а она вздрогнула от удивления и глубоко вздохнула. – Ты дракон! – воскликнула она со всем отчаянием, которое долго копилось в ее душе. – Ты стиснул чашу долга, и никому не даешь из нее испить, ее приходится вырывать зубами! Ты ступаешь по сокровищам скорби, как будто это лишь твоя скорбь! Нет! Взгляни на наши лица – они ведь тоже темны от гнева. Мы тоже помним Кэн Брэт! Ради Света, ради всей любви мира, говорю тебе, ты проклято не Повелитель Рассвета, ты дракон! Она замерла, потрясенно моргая, приложила руку к своей груди и отступила на пару нетвердых, шатающихся шагов. Оглядела всех быстро похолодевшим взглядом и снова вздернула подбородок. – Простите мне все, – сказала она виновато, – простите мне эту вспышку. Я повела себя некорректно, и приношу свои глубочайшие извинения… – Да ничего, Маэль, – сказал ей кто-то из-за спины. – А я даже не осуждаю, – поддержал Тел Джанин. – Я согласен. Еще какой дракон! И ни одного женского голоса… – Вы пожалеете, – пообещала Латра. – Вы непростительно ошибаетесь. Вы ей верите, потому что она снабжает солдат оружием, а нас – комплектами. И когда-нибудь вы зло пожалеете, что пригрели на груди такую змею… Ее оскорбленная спина собиралась покинуть зал и так же хлопнуть дверью, как Барид Бел. – Дождись немного, – попросил у нее Льюс Тэрин, – мне же надо что-то ответить, верно? Латра промолчала, но не ушла. – Ты пришла, как гостья, Марэт Бел Маэль. Ты осталась, как Aan`alleina. Я принял твою клятву и высоко ценю твою верность. Для тебя всегда будет место в моей душе, в моем доме, в моих мыслях о том, как поступать правильно, – сказал ей Повелитель Рассвета при всех своих генералах. – Возможно, когда-нибудь уже я буду гостем, а не хозяином. И могу лишь надеяться, что ты окажешь мне то же вежество. Она онемела от таких слов, и смогла лишь кивнуть в ответ. – Ты права и теперь. Я таков и вряд ли я изменюсь, годы уже не те, – его улыбка все равно оставалась теплой, какая бы ирония не звучала в голосе. – Наверное, я Дракон. Как раз думал о том, что мне нужно какое-то другое знамя, раз символ Зала Слуг не всех должным образом впечатляет. Я – Дракон, дамы и господа генералы, тут уж ничего не поделаешь. А ещё сатрап и деспот, все вы плачете от меня. Она была слишком потрясена, чтоб продолжать такой разговор, и раскланялась настолько торопливо, насколько сумела. Ей следовало разыскать Барида Бела, если он еще не успел вернуться на фронт, ей следовало найти для него слова... А вскоре дракон взметнулся над порядками Света. Этого зверя на полотнище, сотворенном Единой Силой, на полотнище, сияющем белизной, видели везде, кроме Кэн Брэт. Этот зверь весьма отдаленно напоминал живого, огнедышащего дракона. Скорее, он напоминал представления о драконе. По всему знамени бежало длинное существо, похожее на змею, в чешуе алой и золотой, как пламя, с лапами, на которых было по пять золотых когтей. На голове с золотою гривой сверкали глаза, как солнце, и сама чешуя горела металлом и самоцветами, как живая, и чудился грозный боевой рев. Вскоре в каждом уголке мира надеялись, что к ним на выручку успеет прийти Дракон. С этим именем на губах люди поднимались в атаку, они умирали и убивали – и в первый раз, пусть и на две недели, отбили М`джинн. Вошли в Мар Руойс. Он был самый красивый, и это сжигало ее дотла. Она ходила с этим пылающим шаром Света в своей груди, пока не выкроила в своем графике свободный вечер и не села сама с собою – и одной бутылкой вина из Паарен Дизен. Тогда она потребовала от себя самых проклято честных ответов. И тогда она поняла. Она никогда не мечтала увидеть его без одежды, затащить в свою постель, ничего из этого. Ничего – ни в один известный способ, и ни в один неизвестный. Это было просто немыслимо. Были и другие причины, вполне рационального свойства, вроде того, что она любила Барида Бела, любила Илиену Морейле и свою непогрешимую репутацию. Они были неважны. Это было просто немыслимо. Но она хотела стоять рядом до самого конца, каким бы он ни был, победа или вечная тьма, и греть свою слабую, мятущуюся душу в этом раскаленном горниле Света. Но к Илиене она пришла. Пришла со своей проклято серьезной исповедью – и мудрая Илиена, положив подбородок на свою ладонь, подлила ей чаю и подняла на смех. – Обижаешь. Звонко отсмеявшись, она еще и паузу выдержала, достойную лучших подмостков мира. – Мы же родичи, Маэль. А я – не такая проклятая дура, как Майрин Эронайл, – фыркнула Илиена. – Какая несусветная глупость, фу! Я всегда знала, что он – народное достояние. Я всегда и со всеми готова была делиться. И ты думаешь, что я не делюсь с тобой?***
Зима 1328 года, колония Новая Альба, Сахсоника Кеаллах молча уставился в потолок. – Значит, у тебя было все, – задумчиво сказал он, – все, что может иметь человек. – Да, – тихо произнесла Марэт, – так оно и было. – Но ты вернулась сюда. Одна. С лицом преступницы, как ты называешь таковский вид. Эти твои глаза – они тоже ненастоящие, да? Как протез был у Каэла, но глаза? – Да, – все так же тихо, как призрак, отозвалась она. Кеаллах тяжело вздохнул. Он честно, он искренне не знал, что и говорить. А он-то ей Мехт предлагал, работенку непыльную предлагал. А оно-то и правда, наверное, тут или кипарисы с апельсинами на отшибе – или ничего. Головою в омут – и будьте сознательны, вот вам и весь Мехт… – Вы победили? – Я не знаю! Мы не проиграли, но если победа – это… – Он жив? – Н-нет. – Понятно… Он вскочил, потому что услышал – гудит набат. Он растворил окно, он прислушался к тому, с какими криками бегут мальчишки по улице, и разом оцепенел. Они говорили про метрополию. Говорили про коренной Нильфгаард. Говорили, что враг ударил, что Мехт, его Мехт – в огне… Он вцепился в подоконник всеми пальцами, что у него остались, не ощущая никакой боли. И обернулся к ней. Марэт стояла прямо, как статуя. Она не шевелилась, вслушиваясь в те крики, что доносились с улицы, и ни одна тень не легла на ее лицо. Но взгляд у нее менялся неуловимо. Такой взгляд бывал у одного зверька с окраин Кората, и прямо перед тем, как он полезет на гигаскорпиона и оторвет ему его жало. Зверек звался ратель, и у него был прямой, оскорбительно равнодушный взгляд. Прямо как у нее. – Когда же это закончится, – ее голос звучал покорно, – похоже, что никогда. Но Колесо плетет, как желает Колесо. – О чем ты бормочешь? – Ни о чем важном. Собирайся поскорее, нам пора к губернатору.