Игрища монстров 2: Коронное блюдо

Три. Два. Один. Пробный дубль. Добрый вечер. И добро пожаловать на адскую кухню графа Фантомхайва. Сегодня на ней только один участник, и он готов состязаться за звание лучшего шеф-повара своего господина. Состязание с самим собой. Проигравшую сторону ждёт смерть. Впрочем… может ли смерть испугать демона? Ха… А вот и он сам. Фаллический символ программы. Подтянутое тело, соблазнительно лукавый прищур, услужливая улыбка и руки, способные ловко, аккуратно и безболезненно освежевать человеческую душу, — вот ингредиенты, из которых приготовлен дворецкий Себастьян Михаэлис. Света достаточно, на стол расстелена шёлковая скатерть — ослепительно-белая, как душа его господина. И нынешний вкус её не уступает прежнему. Ещё бы, Себастьян самолично импровизировал над ней. Все эти годы, набравшись терпения, он готовил свой ужин и продолжает это делать. Сколько лет прошло со дня заключения контракта? Пятнадцать? Двадцать? Для демона — это лишь мгновение. Скатерть… Господин наказал, чтобы белизна её не уступала лепесткам японской камелии. Салфетки. Приборы на одну персону. Белые розы сорта Жанна Моро. Господин отдал особое предпочтение белому цвету для сегодняшнего ужина. Наверное, потому что он так восхитительно оттеняет цвет крови. Но где же самое главное? Где основное блюдо? Его должны доставить с минуты на минуту. Себастьян глядит на часы: без пяти минут шесть. Стук в дверь. Ну конечно… Он не мог опоздать на такое важное мероприятие. Дверь отперта. Он пришёл. Большой, угрюмый, невольно ждущий угрозы, как свойственно всякому членистоногому хищнику. И он мокрый, потому что на улице дождь. Клод Фаустус. Себастьян приветливо улыбается, приглашая гостя в дом. — Добрый вечер, Клод. А где же основное блюдо? Ты не забыл его взять? Господин голоден. Клод неодобрительно кашляет, не собираясь понимать эту «остроумную» шутку. — Его пока здесь нет. А я не намерен наслаждаться твоими остротами. — Расслабься, Клод. Это же просто игра, а не реалити-шоу. Клод неприязненно поводит плечом, на которое Себастьян положил руку. Однако для Себастьяна это действительно реалити-шоу и всяко больше, чем просто игра. По правде, он несказанно счастлив, он готов кружиться в танце по столовой, на десятый раз протирая сверкающую от чистоты посуду и поправляя салфетки. Потому что Клод, эта тварь, ненавистная всеми элементами его демонической сущности, подвергает себя такому унижению на его глазах. Какое восхитительное блаженство! Клод так жаждет души Сиэля Фантомхайва, что готов прийти к нему на ужин… в качестве основного блюда! — When mighty roast beef was the englishman's food, it ennobled our brains and enriched our blood. Our soldiers were brave and our courtiers were good… — вполголоса напевает он, помогая Клоду раздеться. — Можешь замолчать? Меня раздражает твой голос, — сквозь зубы цедит Клод, не глядя ему в лицо. — Что с тобой, Клод? Ты не рад? Ты ведь так хотел..? — удивляется Себастьян, вложив в своё удивление большую с горкой ложку сарказма. О да, он хотел… С того самого момента, как на его поганый язык попала капелька крови Сиэля, Клод стал сам не свой. Он будто попробовал изысканный наркотик, с первой дозы вызывающий сильнейший абстинентный синдром. И теперь он готов на всё, чтобы получить новую дозу. А Себастьян уж постарается, чтобы она обошлась ему дорого… Клод молча следует за дворецким, который идёт в сторону ванной комнаты (за кадр) и по пути, бодро жестикулируя, просит обратить внимание то направо, то налево, словно экскурсовод в музее. — Ты не часто гостишь у нас, Клод. Жаль. Взгляни-ка! Коллекция охотничьих ножей моего господина. Дамасская сталь, рукоять — слоновая кость, уникальная резьба — настоящее искусство. Господин обожает холодное оружие. А твой? Судя по исходу их дуэли на мечах, не особо. Себастьян усмехается, тихо, но не настолько, чтобы Клод не услышал. Но тот молчит, видимо, хочет подкопить в себе побольше яда и плюнуть им в неприятеля чуть позднее. Ванна, в которой Себастьян ежедневно купает своего господина и только его одного. А теперь будет в ней же мыть Клода?.. — Так… Надо будет купить побольше соли и святой воды — продезинфицировать ванну после всяких там демонов… — размышляет он намеренно вслух. — Чем больше слабеют твои демонические чувства, тем заметнее твоя неуверенность в себе, Себастьян. Раньше он купал в этой ванне свой ужин, а теперь купает чужой. Ирония судьбы повара. Клод методично снимает одежду, садится в ванну, уставив немигающий взгляд в стену перед собой. В глазах — обречённость, злость и голод, который вытеснил из него всякую гордость. Ему уже всё равно. С точки зрения людей демоны не болеют, но Себастьяну-то известно гораздо больше, чем людям. И глядя на Клода, он понимает, что тот болен. И его болезнь — это не метафора. И её можно назвать: «Ты крупно влип, мой милый друг». И Себастьян один видит, какая боль сейчас ломает и рвёт беднягу изнутри. Тёплая вода льётся на широкие плечи Клода. Когда мышцы напрягаются, становится заметнее их красивый рельеф. Он закрывает глаза, но не от удовольствия. Мыть мясо перед приготовлением нежелательно: проточная вода только усиливает активность бактерий на поверхности продукта, но речь ведь не идёт о демоническом мясе с его особым молекулярным составом… Во время разделки из туши быка прежде всего вынимают кишечник, чтобы продукты распада не повлияли на вкус и запах. Но у демонов нет пищеварительной системы. Благородное мясо, первый сорт, которое не питалось ничем, кроме человеческих душ — насколько чистых, остаётся, конечно, под вопросом. Впрочем, души не гельминты — господин не заразится ими. С языка Себастьяна рвётся очередная подначка о том, что всё дерьмо, которое может быть в человеческих кишках, ушло в характер Клода. Но эта подначка слишком банальная и пошлая, чтобы позволить себе её произнести. Клод, кроме шуток, хорош собой. Весьма. Его мужские данные оценил бы старый Голливуд. Глаз опытного кастинг-директора заметил бы в нём сильную харизму при отсутствии эмоций — на редкость ценный экземпляр. Себастьян кладёт мыльную мочалку на край ванны и проводит голой ладонью от ярёмной ямки до солнечного сплетения. Идеально гладкая грудь без единого волоска — можно не бояться, что в мясо попадёт шерсть. Рука соскальзывает вниз по животу — движение неторопливое, с пародией на ласку. Хотя какой смысл играть, если они не под прицелом воображаемой камеры? Себастьян ведь может сейчас с незаметностью фокусника вытащить из внутреннего кармана пиджака тонкий филейный нож и, скользнув рукой ниже, отсечь семенники, которые могут испортить свежее мясо. — Я понимаю твои страдания, Клод. Помнишь, как старина Гробовщик подкосил меня по старой дружбе? — Себастьян тихо смеётся ему на ухо. — Тоже выглядел тогда не лучшим образом перед господином и рисковал его потерять. — Герой… — выдавливает из себя Клод хриплый язвительный звук. Капли воды стекают с его густых чёрных ресниц, как будто слёзы, и от этого он выглядит ещё более несчастным. — Клод… — Себастьян аккуратно промокает полотенцем его тело — причинить боль он ещё успеет. — Мы с тобой всякое пережили. И многие говорили — помнишь? — что ты гораздо опытнее и сильнее меня. Уверен, ты выкарабкаешься. Конечно же не уверен. Но ведь их с Клодом не связывает контракт, обязующий говорить только правду. Их не связывает ничего, кроме ненависти и одной человеческой души, — типичные деловые отношения актёров на одной сцене. — Осенью мухи начинают больно жалить. Себастьян замирает с полотенцем в руках, не понимая, к чему это сказано. — Потому что чувствуют, что скоро сдохнут и становятся злее. Век мухи короток и никчёмен. Мне забавно смотреть, Себастьян, как ты пытаешься меня жалить. Продолжай. Себастьян садится на корточки, чтобы глаза были на одном уровне с глазами Клода. Кончиками пальцев в перчатке берёт его лицо за подбородок и мягко шепчет прямо в губы: — Всё так, милый друг. Но… ты кое-что забыл. Если ты паук, это не значит, что вокруг тебя одни мухи. Я не муха, Клод. Я пёс. А псы кусаются больнее мух. — А тебе не кажется странным, пёсик, — Клод впервые улыбнулся, и это странно. — Что твой господин захотел на ужин меня, а не тебя? Всё это время, пока ты был с ним, ему хватало тебя одного. Всякие шлюхи для развлечения, конечно, не считаются. Но впустить меня в вашу пару — это ощутимый удар по твоей репутации как демона, так и любовника. Себастьяна обжигает секундная растерянность. Это яд, плюнуть которым Клод наконец нашёл удачную минуту. Впервые Себастьян не знает, как ему возразить. Ни одной подходящей остроты, которая могла бы уязвить его. Да, он мог бы ответить: «Впустить тебя? В качестве чего? В качестве ужина, очередного развлечения, игрушки да и только! Мой господин охотник до разнообразных изысков как в еде, так и в постели». Но эти слова прозвучали бы так беспомощно, как… В жёлтых глазах Клода появляется ядовитое наслаждение. Он произносит, будто проникнув в мысли Себастьяна: — Тявкай, тявкай, пёсик… Тебе только это и остаётся. Первая сцена. Первый кадр. Ещё один пробный дубль. Себастьян готов. У него несколько лиц, открывшихся одновременно. Он блестящий актёр, бывалый сценарист и, конечно, искусный повар. Ему не о чем волноваться — это чувство чуждо его природе. Он не забудет слов своей роли — они выжжены клеймом на живых тканях, как и печать на тыльной стороне ладони. Микрофон на воображаемой камере не фиксирует беспокойное биение его сердца в тишине кухни — у демонов нет сердца. Он идеальнее всякого, что когда-либо знал мировой кинематограф. Сексуальный взгляд в объектив не существующей камеры, белозубая улыбка телеведущего. В центре стола — основное блюдо, пока в сыром виде, — Клод, голый, чистый, живой, если это слово можно применить к демону. По крайней мере, он дышит и изредка прикрывает уставшие от света глаза. Под рукой повара — набор ножей, разложенных в строгом порядке. Один из них, подкинутый в воздух, ловит умелая рука в белой перчатке. — Чтобы снять кожу с говяжьей туши, нам понадобится вот этот тоненький нож — для жиловки мяса. Также мы будем использовать его для очистки мышечной ткани от жил, хрящей и других грубых соединительных тканей! — объявляет он. Дубль до того безупречный, что его и не надо переснимать. Вот только шоу ещё не совсем началось. — Себастьян, — оклик. В одно слово. Негромкий, бесцветный, мёртвый. Этот голос мгновенно перерывает съёмку, вползая ледяными кристалликами соли под кожу повара. — К ужину всё готово, милорд, — Себастьян покорно опускает глаза. Он спускается по лестнице. Тот, ради кого затеяно сегодняшнее состязание. Арбитр вкуса, удостоенный четырёх звёзд Мишлен. Медленные, осторожные шаги подчёркивают хрупкость его тела, которое прикрывает белый шелковый халат с бледно-розовыми разводами цветков сакуры. Себастьян редко видел своего господина в белом, и этот цвет чистоты и невинности усиливает слюноотделение. Тело господина тоже в некотором роде приготовлено, подвержено первичной обработке: вымыто в ванне, увлажнено французскими эмульсиями и кремами и размято руками Себастьяна. Процесс его превращения из юноши в мужчину не особо увенчался успехом, если не считать нескольких дюймов, прибавленных в росте и более выраженного оттенка седины в волосах. Его голова как будто присыпана пылью вперемешку с блёстками геля для укладки. А сам он напоминает фарфоровую куклу, которая слишком долго пролежала в тёмном шкафу. Он сонно щурится, словно действительно давно не видел света. Неторопливые движения с оттенком усталости заржавелых шарнирных суставов. Готическое мягкое кресло, обтянутое чёрным бархатом, приготовлено специально для него. Ракурс его направлен идеально на Клода, разложенного на столе. Сиэль садится, ставит на кресло согнутую ногу, что Себастьяну видна мягкая, безжизненная бледность его гениталий, без малейшего проявления возбуждения. Если не приглядываться, можно подумать, что у него вовсе отсутствуют первичные половые признаки. Точно как у куклы. — Ты приготовил закуски, Себастьян? — требование, сдобренное мертвенной усталостью короля. Чем старше Сиэль становится, тем сильнее блёкнут резкие интонации в его обращении к Себастьяну. Он почти никогда не кричит, не вспыхивает и всё труднее его раззадорить, вывести на эмоции. Человеческие эмоции — пища для демона. Но Себастьян привык, уяснив для себя принципы французской кухни: есть мало, но качественно. — Закуски? Разумеется, милорд. Демон-повар опускается на колени, чтобы слегка раздразнить аппетит своего лорда. Ловкий язык подхватывает мягкий, прохладный орган, не касаясь чувствительной головки, ласкает нижнюю сторону, пока ладонь мягко сжимает яички. Себастьян обхватывает осторожными губами член и втягивает в рот полностью, медленно, стремясь всеми рецепторами языка распробовать каждый оттенок вкуса души; одолевает желание высосать её без остатка. Но Сиэль до сих пор остаётся холодным к его ласкам. Есть одна проблема — у него за столько лет близких отношений с демоном выработался иммунитет ко многим любовным забавам. В этом нет ничего необычного: рано или поздно капризному гурману приедаются даже белые трюфели и мраморная говядина Кобе. Сладострастный король Генрих VIII однажды и вовсе стал требовать добавлять ему в пищу настоящее золото. Как бы Себастьян ни старался, Сиэль пресытился, демоническое пламя сожгло вкусовые рецепторы его половой доминанты. Организм его души просто напросто отторгает всякую «пищу» — это что-то вроде сексуальной анорексии. И теперь каждый раз приходится прилагать титанические усилия, чтобы разбудить и утолить голод искушённого господина. Но Себастьяна оно не угнетает — напротив, он находит это интересным. Однажды у Сиэля ярко обозначилась любопытная особенность — он начал испытывать сильное возбуждение при виде насилия и жестокости. Как-то раз, когда Себастьян собирался избавиться от очередного незваного гостя... — Вам лучше пока посидеть у себя в комнате, милорд… — Может, хватит разговаривать со мной как с ребёнком, Себастьян? Я знаю, где мне лучше находиться в своём доме. А теперь хочу посмотреть, как этот боров будет визжать, пока его жир топится в огне. С того момента Себастьян приготовил ему много новых «блюд», вот только люди со временем надоели. Ну ещё бы!.. Люди — низкосортная пища, и преподносить её господину всё равно что подать корку хлеба и кислого молока на ужин королю. Тонкий, немного загнутый кверху разделочный нож пока не режет, но только чертит по вздымающейся груди Клода невидимые симметричные линии — мысленно делит тушу на куски. В голову приходит мысль сделать несколько маленьких надрезов на коже, дабы проверить остриё ножа. Животному нельзя причинять боль перед забоем: оно испугается, а страх и волнение портят вкус мяса. Но речь ведь не идёт о демоне. Тем более о Клоде. Снять с эфира его Себастьян, к сожалению, не может, но наркотическая зависимость от Сиэля сделала Клода более чувствительным к человеческой боли. Кожный покров более плотный и упругий, чем у простого человека, но острый нож нарушает его, неотрывно проводит кривую линию, поперёк синих веток сосудов, выпуская наружу кровь, которая сперва каплями, а потом струйками стекает по мускулистым бокам. Глаза Клода краснеют, припухают, и в них проступают слёзы. Скорее от обиды, чем от боли. Нет, ему больно, но он просто не может, не умеет выразить эту боль в чувствах. Ох, до чего же он жалок. Себастьян дрожит от энтузиазма хочет ввести нож глубже, до самого межрёберного нерва, но… — Себастьян, что за унылая прелюдия? Можешь побыстрее к делу? Приказ как замечание режиссёра-постановщика, которое не имеют права вырезать. Рука с профессиональной чуткостью находит остриём ножа сонную артерию. Остро отточенное серебро с секущим звуком вспарывает горло. На месте пореза тут же появляется чёрная полоса крови, которую кислород моментально насыщает алым цветом. Глаза Клода расширяются, и из них хлещут слёзы почти одновременно с кровяным потоком из горла. Из приоткрытых губ выходит глухой протяжный вздох, вроде предсмертного. Клод сохраняет каменное равнодушие в лице. Он завопил бы от предсмертного ужаса, но он просто не может. Он не умеет играть. Даже притвориться мёртвым у него не получается. Люди в преддверии смерти обычно кричат, воют, визжат, как свиньи, корчатся в судорогах, исходя слюной, соплями и другими телесными жидкостями. На этой минуте Себастьян, кажется, начинает понимать, почему господин предпочёл в качестве блюда именно Клода. И его обуревает ревность. Именно сейчас вспомнились слова Клода: «Не кажется ли тебе странным, что твой господин захотел на ужин меня, а не тебя?» Себастьян припадает на колени перед господином, доверительно шепнув: «Позвольте, милорд…», убирает узкую ладонь Сиэля с полового органа, который откликнулся на кровавое зрелище. Кровь неровными толчками вытекает из перерезанного горла. Густо-алое пятно на белой скатерти быстро растёт. Член господина тоже постепенно напитывается кровью и увеличивается в размерах. Себастьян жадно берёт его губами, присасывает, чувствует живую пульсацию под горячей кожей. Плоть твердеет, судорожно сжимается в вакуумном пространстве рта; в ушах демона отдаётся нарастающее биение чужого сердца. О, Клоду никогда не испытать это удовольствие… Себастьян не собирается сразу стимулировать особо чувствительные места полового органа: во-первых, это на грани безвкусия, во-вторых, его господин всё равно так быстро не кончит. Пока всего лишь выпускает член изо рта и, обжегши дыханием и едва коснувшись нижней губой тугой уздечки, снова заглатывает. Ему, великолепному актёру, нетрудно прочувствовать роль, достоверно изобразить наслаждение процессом. Но Себастьян на секунду поднимает глаза, встречается взглядом с господином и в ту же секунду забывается, теряет голову, с ужасом не понимает: играет он или нет. Ему хорошо. По-настоящему. Обычно он никогда не испытывал удовольствия, занимаясь сексом с людьми, но Сиэль… Впрочем, он и не задерживался ни с одним человеком так долго: зачем ждать, пока ужин остынет? В чувства приводит удар ладонью по щеке. — Прекрати слюнявить меня, Себастьян. Займись делом. Заносчивость, свойственная королю высокой кухни по отношению к своему повару… или к псу — особой разницы нет. Демон трогает щёку, которая вспыхивает каким-то приятным и до сих пор не распробованным чувством. Сиэль нередко бил его раньше, но Себастьян всё время проглатывал это ощущение не жуя. «Ударьте меня ещё раз, милорд», — мысленно просит Себастьян и даже готов очернить своё идеальное лицо и сделать что-нибудь без приказа господина (например, выколоть Клоду его проклятые не закрывающиеся глаза), чтобы заслужить ещё один его удар. Пора заняться приготовлением мяса. Но Сиэль молча показывает пальцем на вялые гениталии Клода. Себастьян сразу догадывается, и ему в пах ударяет сильнейший разряд ревности и злобы. Он наклоняется к сидящему на кресле Сиэлю и переспрашивает с надеждой в глазах: — Милорд?.. Тот устало вздыхает. — Приведи его член в порядок. Что непонятного? И да… сними перчатки. Всё бы ничего, но прикасаться к чужому телу без перчаток — знак высшего доверия, который Себастьян позволял себе только в сторону господина. Сиэль хочет вдоволь насладиться его унижением — он научился, как демон, превращать чужие эмоции в пищу. Ничего не остаётся. Себастьян срывает зубами перчатку и делает, что должен: накрывает ладонью половые органы Клода, массирует, мягко сжимает, борясь с желанием раздавить к чертям или оторвать. Приказ господина — оживить член демона. Ненавистного демона. Мёртвого демона. Равносильно приказу найти самую редкую специю во вселенной. Вполне в его духе. Правда, Клод не совсем мёртвый, а всего лишь играет такового, и на редкость бездарно. Себастьян оттягивает пальцами крайнюю плоть, щекочет языком головку, обминает твердеющий член. Интересно, о чём сейчас думает эта мразь? Если о Сиэле, то кто дал ему право фантазировать о нём и возбуждаться? Член увеличивается до предельных размеров, синей паутиной вздуваются вены. Себастьян задерживает дыхание, как перед прыжком в воду, обхватывает губами и медленно погружает в рот. Он закрывает глаза, изображая удовольствие, но на самом деле думает о выпотрошенных кишках, раздробленных суставах и вырванных зубах Клода. Эта фантазия отдаётся горячим приливом удовольствия в паху. Себастьян приоткрывает глаза и невзначай поглядывает на Сиэля: тот сидит с зажмуренными глазами и болезненным напряжением в лице, его ладонь крепко сжимает головку члена. Демон от всего сердца надеется, что их фантазии сейчас совпадают. Выпустив половой орган Клода изо рта, он обхватывает его у основания и поглаживает пальцами свободной руки, чтобы как можно дольше оттянуть его возможность кончить и доставить ему хоть немного мучений. Грудные мышцы Клода ритмично напрягаются и снова обмякают — больше похоже на посмертные подёргивания, чем на ожидание сексуальной разрядки. Себастьян ещё сильнее злится, ещё чуть-чуть — и он придёт в бешенство, оттого что не может выдавить из этой бесчувственной твари хоть каплю видимых страданий. Рука машинально тянется к ножу, но слышится голос господина: — Достаточно, Себастьян. Займись приготовлением. Удачное столкновение приказа и своеволия. — Итак, пресловутый нож для жиловки! — разговоры вслух помогают Себастьяну сосредоточиться. — Теперь им мы будем очищать мясо от шкуры, хрящевых тканей, жил и костей. Главный вопрос: какая же часть туши наиболее аппетитная? А вернее, какую предпочитает мой господин? — Хватит болтать! Время не резиновое, — осекает его Сиэль. Эта реплика переводится как «Кто как ни ты знает мои вкусы лучше? Давай, докажи своему королю, что достоин звания его личного шеф-повара». Ни слова больше. Себастьян вытирает салфеткой натёкшую кровь с груди Клода. Местами она уже подсохла, взялась корочками и, на первый взгляд, ничем не отличается от человеческой. Нож для жиловки мяса делает своё дело — четыре ровных надреза на грудной мышце, которая в говядине называется Longissimus Costarum. Конечно, отруб гораздо жёстче и грубее, чем вырезка или тонкий край поясничной части. Но на то и мастерство повара — суметь правильно приготовить. Нож для жиловки мяса делает своё дело, пока Себастьян, погружаясь в любимую работу, отвлекает себя от ревнивых мыслей. Нож для жиловки мяса делает своё дело, пока Сиэль встаёт с кресла и перемещается на стол, на Клода, на его член, приготовленный Себастьяном специально для этой цели. Несмотря на миниатюрность и видимую хрупкость тела, он достаточно разработан, чтобы без труда принять в себя что-то подобных размеров. Нож острым краем подрезает кожу: снятая, она кажется намного толще и плотнее. Бело-прозрачная тугая плёнка тянется вслед за ножом, срезать её надо очень аккуратно, чтобы сохранить красивую поверхность куска мяса. Пурпурная освежёванная мышца с белёсыми прожилками продолжает судорожно сокращаться. Себастьян взглядывает в лицо господина и по его выражению догадывается, что член Клода сокращается внутри него в том же ритме. Теперь есть два пути: или осторожно срезать мясо с кости обвалочным ножом, или выпилить вместе с ребром. Сиэль не делает никаких видимых движений бёдрами. Он просто сидит, глубоко вобрав в себя побочный продукт туши демона. Мышцы пресса и бёдер поминутно обозначаются, когда он сжимает их, чтобы усилить ощущения. Глазные яблоки Клода движутся вразнобой — это тоже можно спустить на трупный спазм. Однако ненависть снова вгрызается в нервные окончания Себастьяна. Он помышляет вспороть брюхо этой туше, разложенной на столе, выпотрошить, и тогда будет гораздо удобнее разделать его на куски. Но Сиэль, остающийся бдительным даже в теперешнем состоянии, бросает на него строгий взгляд. И Себастьяну остаётся лишь полагаться на богатое воображение. Взяв ножовку для костей, он склоняется к глазам Клода. — Ну что, тебе нравится быть ужином, Клод? Для Алоиса ты был «его величеством». А для моего господина ты всего лишь ужин… — шепчет он в приоткрытые губы, из которых толчками вырывается обжигающее дыхание. Себастьян представляет его страдания, боль, унижение и безысходность, которые, как адские чудовища, пожирают изнутри то, что осталось от его слабого тела. Он так близок к желанной душе Сиэля, но не может и никогда не сможет её получить. Ножовка, разрезав тугой мускул поперёк волокон, с влажным хрустом пропиливает кость. Себастьян представляет Клода обычным человеком, которому предварительно вколол большую дозу Демерола. В этом случае тело потеряет способность к сопротивлению, но болевые ощущения будут сохранны. Такая жертва — любимое блюдо господина. Она не нервирует истошными воплями, не дёргается, не мешает процессу приготовления, но зато расточает изысканный аромат боли. Но это лишь воображение. А Клод… Что, чёрт возьми, в нём особенного?! Почему Сиэль, жадно прислушиваясь к хрусту ломающегося ребра, конвульсивно выгибает спину и, всхлипнув, сжимает рукой член, истекающий смазкой? Почему страдания этого демона так нравятся ему?! Нарастающий пульс бьётся о барабанные перепонки. Себастьян вынимает кусок вырезанного вместе с частью ребра мяса и кладёт на разделочную доску. И теперь становится понятно, что пульс бьётся не в голове Себастьяна. Это сердце Клода, теперь не закрытое мышечными тканями. Оно — не менее бездарный актёр, чем сам Клод. Воображаемая агония длится слишком долго и скучно, но господину, похоже, всё нравится. Бордово-белый комок, покрытый блестящей оболочкой, сжимается туго, затруднительно, в отчаянии пытаясь вытолкнуть из себя остатки крови. Раскатистый гул умирающего сердца сотрясает тишину кухни. Сиэль давится судорожным вздохом, когда член Клода внутри него совершает такие же агонические подёргивания, что и сердце. — Себастьян, что ты застыл? Быстрее!.. — на грани бешенства и восходящего экстаза шипит господин. Вновь слыша его голос, демон забывает о Клоде, забывает вообще о его присутствии здесь, забывает о камере, которая его не снимает. Он должен обеспечить удовольствие своему господину любой ценой. Должен сделать невозможное. Должен любым способом сделать жёсткое мясо отруба нежным и сочным. — Для этого нам необходимо десять граммов лимонной кислоты, две чайных ложки соды и стакан свежевыжатого апельсинового сока — он великолепно сочетается с мясом и придаёт ему приятный кисло-сладкий вкус. Себастьян снова комментирует вслух каждое своё эффектное движение. Знает, что господина это приведёт в бешенство, но невольно хочет вновь распробовать утончённый вкус его гнева. Большой кусок свежего мяса лежит на разделочной доске, сочится кровью, которую не удалось полностью выпустить из туши Клода. Намётанный глаз повара оценивает его по всем параметрам высококачественной говядины: блестящий срез, белые кости, ровный красный цвет с редкими вкраплениями жира, хороший запах свежего сырого мяса. — На самом деле, из отруба вышел бы неплохой бифштекс слабой прожарки или старый добрый английский ростбиф… — размышляет Себастьян, пока сковорода-гриль разогревается в печи. — Но сегодня мы готовим классический стейк Рибай. Кстати, пожаренный на сливочном масле, он гораздо вкуснее. Маленькая часть Клода, которая находилась рядом с его — ещё пока бьющимся — сердцем, отправляется в огонь. Лицо Сиэля перекашивает мучительная судорога подступающего оргазма. На тощей спине сильнее проступают шишечки позвонков. Его ноги слишком долго согнуты в неудобном положении, поэтому когда бёдра рефлекторно дёргаются, кости хрустят, почти так же, как хрустело ребро Клода, когда Себастьян пилил его ножовкой. Выдохнув, он выжимает из лёгких весь воздух и снова вдыхает, вобрав в себя аромат свежей крови, пропитавшей скатерть, и жареного мяса Клода. И за секунду до его эрекции сердечная мышца Клода делает последний рывок, чтобы вытолкнуть последние капли телесной жидкости. И примерно то же самое делает мышца, которая сейчас находится внутри Сиэля. Вот только Себастьян оказывается более предусмотрительным, чем думает эта мразь — Клод. Рука мастера ловко хватает коротенький, утончённый к концу нож для чистки цитрусовых и — этот момент даже не попадает на воображаемую камеру — невероятно точно вонзает его в напряжённую лобковую мышцу Клода и перерезает семявыводящие протоки. Оргазмирующий господин, к счастью, тоже не заметил этот демонический фокус. Теперь не выплеснутая наружу сперма Клода осталась у него внутри и постепенно начинает оказывать действие трупного яда. Всё. Теперь его мясо более не пригодно в пищу. Себастьян вынимает из печи дымящийся стейк, посыпает перцем и крупной солью, кладёт сверху кубик чесночного масла, чтобы сделать вкус ещё нежнее. Делает надрез посередине, чтобы убедиться в идеально слабой прожарке, как любит Сиэль. Тёмно-красный раскалённый сок, шипя, обильно течёт на белую фарфоровую тарелку. Вкуснейшее блюдо, богатое железом — то, что нужно малокровному господину. — Ваш ужин готов, господин, — мягким голосом слуги говорит Себастьян и преклоняет голову. Его сердце не замирает в волнительном ожидании. Он уверен в совершенстве своего кулинарного мастерства. Сиэль поднимается с дохлой, вспоротой туши Клода. По худым, дрожащим после оргазма ногам течёт каплями сперма. Он не спешит ни прикрыть свою постыдную наготу, ни даже вытереться. Подойдя к тарелке, отрезает маленький кусочек мяса и кладёт в рот. Медленно прожевав, не говорит ни слова и лишь кивает, что символизирует королевское удовлетворение. — Приготовь мне ванну, Себастьян. И приберись тут, — он кивает на разделанную тушу Клода как на объедки, которые только и остается, что выбросить или скормить собакам. Пока Себастьян набирает ванну, Клод остаётся один на кухне — оставлять их вдвоём с Сиэлем чревато. Он, конечно, успевает отрастить себе новое ребро и новую грудную и межрёберную мышцу, хотя из-за его зависимости регенерация у него стала гораздо слабее. — Благодарю за ужин, Клод. Всегда рад снова видеть тебя, — прощаясь, говорит он с улыбкой. Но оба демона знают, что эти слова переводятся как «Я тебя ненавижу и желаю поскорее сдохнуть». — Взаимно, — коротко цедит Клод, почти не разжимая зубов.       Наведя чистоту в столовой, Себастьян поднимается на второй этаж, вежливо стучится в дверь ванной и, получив разрешение, тихо входит. Никаких лишних требований и вопросов он не позволяет себе. Только лишь: — Вы довольны сегодняшним ужином, милорд? Сиэль, раскинувшись в ванной и оперев ногу на бортик, жестом требует сигарету. Закурив, отрывисто произносит: — Вполне. Только вот… Я хочу ещё десерт. От странного чувства, похожего на человеческое волнение, на идеально красивом лице демона залегает морщинка между бровей. — Простите… Вы хотите… снова в исполнении Клода?.. Сиэль устало закатывает глаза. — Какого к чёрту Клода? В твоём, Себастьян. Только тебя. Только в твоём исполнении. Сердце демона (или какая-то имитация этого человеческого органа) трепещет в выражении самого сладкого чувства. Больше не нужно слов. Себастьяну всё предельно понятно. Десерт — высшая степень избранности и доверия. Если король требует от повара десерт, значит, он считает этого повара самым достойным своих утончённых вкусов. Себастьян счастлив.