***
«Виниловый особняк» Джозефа Кавински набор клише из незаконного хранения оружия, стереосистемы прямиком под барной стойкой и торчащих детишек с золотой ложкой во рту. Сосущихся там же, где блюющих. Фиолетовый свет стекает по Ганси, словно мёд, смешивает раскиданные повсюду подушки, округлые бока таблеток, блестящий фишскейл, пыхтящую сырым дымом толпу в бесконечную петлю. Повезёт, если не застрянешь в ней, как кот Шрёдингера в коробке. Ганси нагибается к Ронану сквозь дребезжащий трэп из колонок: — Думаю, надо поговорить со Сковом, он точно что-то должен знать, но я не придумал, как сделать так, чтобы он не врал. От всполохов прожекторов у Ганси синеют губы, радужки красятся в пурпурный. Мир искажается, будто Ронан всё ещё спит. — Надо играть плохих копов, пусть думает, что мы закопаем его под сгоревшим «Мицубиси», если он не будет отвечать на вопросы. Ганси касается нижней губы, но быстро отдёргивает руку: — Я не хочу его закапывать. — И не надо, гений, главное, чтоб он думал, что хочешь. Ронан советует высматривать Скова поближе к бару или жопастой девчонке. Под ноги забиваются бычки, пластиковые стаканы, мыски чужих кроссовок, Ганси протискивается мимо жрущей друг дружку парочки, готовый поклясться, что они познакомились двадцать минут назад. Ронан пихает локтем: — Я нашёл его. Сков — смугловатый, темноволосый, худой, как все нарики, опрокидывал стопку, опираясь на стеклянную стойку всем весом костей. — Какие люди, и без охраны, — он присвистывает, увидев Ганси. Ронан подходит сзади, крепко приобнимая за плечо. — Надо поговорить. Пробираться сквозь толпу в ближайшую свободную спальню под пьяный лепет Скова о том, что их семейные игры ему не интересны. «Сорри, парни, но я не из этих». Оказывается чуть медленнее общих прикидок. Сков приглушает звук, оказавшись плотно прижатым задницей к стулу. Ронан сжимает мышцу выше ключиц, пока он не дёргается. — Кто вломился на фабрику? — Ганси скрещивает руки на груди. По меркам Скова выглядит как препод, что на собраниях при каждом удобном случае предлагал выдавить Кавински с его сворой из академии. Всё равно что пытаться очистить род от расплодившихся бастардов. Сков хихикает. Щёки розовеют от водки на фоне желтоватого света люстры, зрачки умасливаются с каждым взмахом ресниц. Фокус сползает, как отслоившаяся кожа, язык нащупывает онемевшую десну. Синтетика — зло. Сков резко отклоняется на стул, будто его ударило током. — Ни хера я вам не скажу. — Он зависает над сиденьем, порываясь встать. Хлопается обратно, когда ладони толкают его вниз, как баскетбольный мяч. Ронан обходит стул, равняется с Ганси плечом к плечу. — Слушай меня внимательно, укурыш. Кто-то из ваших вломился в наш дом, а знаешь, что делают люди, когда к ним кто-то вламывается? Люди вроде нас с Ганси? Нанимают тех, кто любезно выбьет тебе коленные чашечки. Если изъеденный Молли мозг не начнёт работать быстрее двух миль в час, Ронан с удовольствием выбьет его самостоятельно. Каша в башке сваливается в рот, Сков выплёвывает её жирным комком: — Пфф, блефуешь. Кишка тонка, к тому же если со мной что-то случится, то я вас сдам. — Линч, кажется, он хочет нас напугать? — Улыбка Ганси полыхает так же, как хвост искр над «Вольво». — Похоже на то. Торжество ворочается в груди, когда Ганси нагибается — спокойный, изящный, как дикая кошка. Мелкоту, как Сков, достаточно хлопнуть когтистой лапой. — Хорошо. Поясню специально для тех, у кого мозг расплавился от кислоты. Да, у Ронана не лучшая репутация, в его виновность, может, и поверят, но я, — Ганси качает головой, — я ― с прекрасными рекомендациями учителей, без приводов в полицию, не замеченный в сомнительных компаниях. Тот, кому каждый день сулят будущее в политике. И ты. Малолетний бандит и торчок. Сков оседает, как пенка от молока на дне стакана, из пористой пьяной морды помаленьку вымывается цвет. Двинуть один раз в живот — на полу окажется всё содержимое. Упс, выпало из сумочки. — Твоё слово против моего, Сков. — Ганси выпрямляется. Об окантовку радужек бьются куски льда. Плещутся в стакане с виски. Сков старается впериться в спинку стула, примкнуться всем телом. — Ладно-ладно, чокнутые. Ничего мы не делали с вашим любовным гнёздышком. Кавински только хотел оставить фальшивые удостоверения, чтобы выманить Линча с ним затусить. Разносить ваши вещи нелогично, тогда приглашение выглядело бы не слишком заманчивым. К тому же ему на хрен не упала вся ваша компашка мушкетёров. Ганси говорит, что верит ему, одним кивком в сторону двери. — Ладно. Иди. Но если скажешь кому-нибудь о нашем разговоре, окажешься в багажнике раньше, чем успеешь выговорить «помогите». — Линч задевает ботинком ножку стула. Сков растворяется за дверью, крикнув на прощание: «А ещё говорят, что Кавински псих». Ронан протягивает: — Да-а-а уж, ты вжился в роль. — Было слишком? — Ганси проводит ладонью по тыльной стороне шеи, прищурив правый глаз, как своя же мелкая копия, бедокурившая с Линчем за спинами родителей. Они были как привилегированные Том Сойер и Гек Финн. — Не, можешь даже как-нибудь повторить. Со мной. Допрос с пристрастием к наручникам о том, сколько запасок Ронан сжёг до дисков в очередной гонке. Вкрадчивое: «Отвечай, Линч», пальцами вдавливающееся в челюсть. Ронан спрашивает: — Какой план теперь? — Не знаю, отбой? Песочный свет спальни кутает Ганси, отрезает вопли колонок на пару с толстыми стенами. На фабрике они крепче, торшер теплее. Укроет с головой, как пуховое одеяло. Ронана бы тоже влекло родное гнездо, если бы его не разворошили. Он предлагает выпить, «если» или «пока» не нагрянули копы. Ганси отвечает, что не любит вечеринки Кавински. — А я тебе не с ним выпить предлагаю. — Если мы напьёмся, то кто сядет за руль? Линч бы мог сказать, что 0,07 в крови не проблема и оказался бы в машине прямо сейчас. Накрепко пристёгнутым к пассажирскому сиденью. — Переночуем в машине. — Ты так сильно хочешь ответить на все предыдущие вызовы Кавински? — Ганси вздыхает. «Знаешь, Джозеф заслуживает однажды подорваться на своей же бомбе». — Дело вообще не в нём. Я просто хочу танцевать, пока задница не отвалится. Забыть, что он сваливает в округ Колумбия без него. Завернуть в мешок, выбросить. Вместе с разбитой головой отца и рокочущими кошмарами из прохудившихся снов. — Ну же, Дик, ну же. Ты состаришься. не успев побыть молодым. Ганси сдаётся. — Хорошо, змей-искуситель, но никаких наркотиков. — О, как же я смогу удержаться? Ради них ведь живу. Ухмылка вьётся от Ронана к Ганси. Второй хватает её за загривок, как шаловливого щенка. Встряхивает: — Линч. — Я шучу. Юмор, ты ведь знаешь, что это такое? — Ронан закатывает глаза. — Ха-ха. Заткнись, и пошли, пока я не передумал.***
Музыка рассыпается в пощёчинах, толпа пытается всосать в чёрную дыру дрыгающихся тел и пота. Они опрокидывают шот — «Главное, не мешать алкоголь, иначе мы не уедем отсюда даже утром», — капля текилы мажет по подбородку, вниз по горлу. На секунду Ронану хочется её слизать. Через тридцать минут в затылок кольнёт идея облизать Ганси целиком. Когда ты успел так накачаться, Линч? Когда парочки вокруг расходятся по комнатам, а горячая ладонь сжимает его руку под столом. Музыка бьёт под дых. «Это острые ощущения, это острые ощущения, которым я могу доверять». В Ганси цветёт шальной градус веселья, течёт, обжигая слизистую, словно абсент горло, распускается над ним высокомерным наклоном головы и «Знаешь, в чём разница между нами и Кавински? Мы имеем значение». Сарджент и Пэрриш такого Ганси бы ненавидели. Ронан принимает любым. Особенно смеющимся со стопкой в руке. Линча сегодня точно снесёт с ног. Особенно после Ганси тащащего на танцпол с «Это была твоя идея». Расплачивайся В дыму фиолетового легко представить, что они в «The Box» играются в повелителей мира, пока счета пополняются родительскими деньгами, — впереди великое будущее, от которого Ронана из Генриетты тошнит. А у придурка из Большого яблока жизнь идеальная, как глянцевая обложка журнала. Зато Ганси касается не его груди. Четыре сантиметра между ними сокращаются с каждым движением. Кожа дымится похлеще резины «БМВ». «И правда в том, Что свет мира Слишком холоден, Но места, куда ты меня ведёшь, Ярче, чем любая история любви, когда-либо рассказанная». Музыка растекается по телу вместе с тем, как Ганси запрокидывает голову. Ронан комкает край его рубашки, скользнув ладонями к пояснице. Ганси льнёт к нему животом, горячо дышит в мочку уха. До Линча доходит, что они обжимаются посреди танцпола, когда между вспышек прожектора он видит усмехающуюся морду Кавински. Подавись, ублюдок. Ганси, будто слышит его мысли, вдавливает ногти в лопатки сквозь футболку. Отстраняется, когда Ронан почти готов прихватить губами бьющуюся жилку на шее. — Кажется, мне надо сесть. Вокруг подростки средней паршивости, лежащие на подушках, как турецкие султаны среди наложниц. К Ганси бы в гарем стремилась каждая уважающая себя женщина. По соседству кудрявый парнишка делит порошок на две ровные дорожки кредитной картой «Чейз Банк». Ронан вдыхает витающий в воздухе запах секса, слизывая соль с бортика стакана. Ганси падает на подушки: — О господи, завтра я точно буду умирать от похмелья. Верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, Ронан старается запить желание коснуться взмокшей кожи. Ганси тянется к нему сам. — Можно тебя поцеловать? Боже, спаси грешный род Линчей. Сегодня Ганси за Дьявола, выпускает зубы. Кусает за нижнюю губу, забирается в рот мягким языком. Тело заполняется кровью. Любовью Когда-то детской, невесомой, как пёрышко. Теперь ощутимой. Крепкой. Такой же, как хватка за ворот футболки. Если рискнуть взвесить привязанность Линча, то она сломает весы. Ганси тащит к выходу. На аудиенцию с королём. Мог ли Глендовер влюбиться в своих магов? На стоянке в ноздри вбивается запах травы. Взорвать косяк всё равно что взорвать «Мицубиси» — разжижает тебя на время, говорит: «На, дружочек, выдохни». В Ронане ни затяжки, а мозг растопленное желе. Не помнит, что делал утром, помнит только шальной взгляд напротив прямо сейчас. «БМВ» ждёт их, как личный хостел. Только для двоих. Они заваливаются назад, Ганси умудряется закрыть дверь, пока Ронан гладит его рёбра. Вот бы пробраться под них. Ганси наседает, вжимает в кожу сиденья, Линч прощупывает напряжённые мышцы на бёдрах. Тянется впитать влагу с чужого языка. Ганси осекается. Поднимается рывком. — Ты ведь не против? На секунду азарт выветривается, лицо светлеет, и он снова та версия себя, которая больше любит сидеть дома за конструктором Генриетты, нежели обжиматься с лучшим другом в машине. Эту версию хочется притиснуть к себе даже больше. — Заткнись и продолжай. Салон дышит плотным цветом ночи, Ронан задыхается запахом текилы и мяты. Может на память пересказать количество родинок у Ганси на спине, шрамов на коленях и то, насколько сильно завтра будет болеть голова. Все чувства скапливаются там, где касаются его пальцы. Продавливают броню. Язык слизывает металлическую крошку. Внутри Линча теплится похоть вместе со смехом — когти кошмаров он выдерживает стойче, чем влажную ладонь, скользнувшую под ремень. Сердце шипит змеёй, которой прищемили хвост. Линч слышит голоса в коротких выдохах между поцелуями: «Всё хорошо?» «Прекрати меня об этом спрашивать». Белки заворачиваются под веки, пока Ганси прикусывает кожу аккурат возле соска. Текила бьёт в голову до звона в ушах. Ронан хватает за волосы, стелется под твёрдыми пальцами. Хочет подержать их во рту. Толкается в сжатый кулак, Ганси ведёт ниже, туго и медленно, вбирая в рот горошину соска. Вылизывает, как конфету. Между рваными вздохами Ронан старается не выдать: «На хер эту Колумбию, не уезжай». Не выдать, что загнётся без него даже спустя сопливые две недели. Вцепляется Ганси в плечо, сухая дрочка разгоняет кровь медленней, чем хриплое: — Ронан… На ухо. — Пока меня не будет, — Ганси кончиком носа касается скулы, — пригрезь мне мир. Что-нибудь новое на каждую ночь. «Мир каменный, Мёртвый и исчезающий, Так останься со мной этой ночью. Мне нужен твой свет, Из глубин ада бьётся пульс И прилив сил. И я рождаюсь заново, И всё это благодаря тебе. Ты ― ультрафиолет».