Nausea

      Тошнота уже стала родной, как и обычный билет в VIP-зону на его концерт в Питере. Я экономила на жизни, но не могла экономить на музыке, тем более на музыке того человека, которого в прошлом я слишком сильно любила. И которого в настоящем отчаянно ненавижу.       Мы познакомились на вписке в хате у одного из питерских рокеров, которые любили химическую завивку волос, свои гитары и поебаться с худосочными лярвами на диване при всех. Я пила что-то непонятное с острым вкусом водки и качала головой в такт песне Мукки, которого на тусе не было из-за концерта в другом городе, но мне сказали, что среди ноунеймов скоро появится чувак, который мне понравится. Так они и сказали:       — Алиса, придёт Глеб Три дня дождя и не будь как голосовой помощник от яндекса.       — Не быть какой? — уточнила я, уже готовая пояснить ему за базар.       — Всезнайкой, которая всех бесит.       Не сказать, что я была шибко умной, разговоров о Ницше или же других философах двадцатого века, потому что умудрилась заскочить на философский, самый дебильный и отсталый факультет петербургского государственного, не заводила, но так как я имела хоть какую-то цель в жизни, кроме бухать и трахаться, меня окрестили всезнайкой, да и имя помогло. Так и появилось погонялово «яндекс», «голосовой помощник Алиса» и некоторые другие, но я на этих дебилов не обижалась, потому что нахуй надо, я у этих людей сплю, когда не на парах и не на работе, а ещё пью с ними и горлопаню песни до трёх ночи. В тот раз так и было — мы нажрались водки с апельсиновым соком, кто-то хапнул ерша, и появился он.       Тот самый парень, который стал потом моим бывшим.       Я всегда задумывалась: а сколько татушек на себе может набить здоровый человек? Здоровый — целый ноль, потому что такой гомо сапиенс пойдёт к мозгоправу выяснять, что с ним не так, а нездоровая трясущаяся крыса, которая привыкла к подвальным условиям и жранине из мусорки, забьёт себе половину тела и назовёт это искусством. Таким полностью забитым был и тот самый Глеб-Три-дня-дождя, которого наши встретили дружескими хлопками по плечам и подаванием стаканчика со штрафной водкой. Этот человек явно умел пить, раз даже не поморщился, и был принят нами как родной, пускай потом оказалось, что только я не знала его лично.       — Ну что, Глеб, как тур? — спросил Гарик и закурил сигарету от моей зажигалки. — Никто ещё не доебался?       — Нет, — у него был красивый голос. Красивый голос, который хотел вырваться из уродской оболочки в старой кожанке и разорванных джинсах. Это на концертах он весь такой чистый и прилизанный, вне сцены ему комфортно в старых потасканных вещах прямиком из Кызыла. — Да и кто посмеет. Эти целочки хотят меня.       Мне было абсолютно фиолетово, какие там целочки хотят его, и я поняла одно — я хочу его сама. Себе. И пускай тут были ещё две девки, Маша и Катя, которые выёбывались, что спали и с Муккой, и с Айко, они не стали смотреть на Глеба, потому что одним своим нахождением рядом с ним я застолбила его. Я дала понять им, что этого не стоит делать, и они ведь не идиотки — поняли, показали поднятые вверх руки и отступили.       — Какой ты самонадеянный, — подала голос я и смерила Глеба взглядом, — тебе никто ничего не должен.       — Спорим, ты мне дашь в течение этой ночи? — хмыкнул парень и приблизился ко мне, выдыхая парами водки и крепких сигарет.       — Я тебя быстрее на хуй пошлю, чем твой член окажется в моей вагине.       — Ну тогда, златовласка, посмотрим.       Что уж говорить — я ему дала в ту же самую ночь в комнате, где спала, он отодрал меня так, что колени дрожали и болели, а я сама наутро оказалась вся в синяках и укусах. Глеб не привык спать рядом с девками, которых трахал, и я была первой — и, видимо, последней, которую он во сне так держал в объятиях и сладко сонно целовал. Его хлебальник был распухшим, каким-то отёчным, и я поняла, что ему пора в вытрезвитель, а мне в монахини, потому что невозможно не хотеть такое чудо рядом с собой, приходилось бороться. Так, собственно, через пару дней мы и начали встречаться, когда он притащил два билета на самолёт и сказал:       — Ты летишь в Хабаровск.       — Нахуя, позволь спросить, и в какой Хабаровск?       — На мой концерт вместе со мной как моя девушка. Собирайся, самолёт через три часа.       Если вы когда-нибудь ездили в Пулково, то знаете, какая запара может случиться на съезде с кольцевой на Пулковское шоссе, и мы встали в пробку, но за час до вылета уже были в терминале и ждали посадки. Я до сих пор находилась в ахуе, сжимала рюкзак, а потом Глеб взял мою руку в свою и прошёл к самолёту, где мы уже заняли свои места. Только при взлёте я очнулась, подумала «а какого хуя?» и не нашлась, что себе ответить.       — Погоди, теперь я твоя баба? — пришлось даже указать на себя, потому что я забыла буквально всё, что хотела бы сказать.       — Ну типа. Или тебе официально надо? Типа «будь моей»? Извини, но я из тех, что «пришёл, увидел, победил», так что смирись.       — Я ни за что больше никогда не полечу с тобой ни в какие, блядь, Хабаровски на твои сраные концерты. Я даже не знаю, о чём ты поёшь!       — В основном — о любви, — и Глеб опустил голову на моё плечо. — Вот послушаешь и узнаешь.       Этот человек очень приятно пах, и когда мы принимали душ после секса в отеле, я увидела и название дезодоранта, каким он пользуется, и одеколон. Что ж, недурно. Зато как вкусно.       — После этого концерта ты станешь моей большой фанаткой, — ухмыльнулся Викторов и поцеловал меня в губы. — А теперь будь паинькой, Алиса, и возьми свой билетик.       В баре мне бесплатно наливали алкоголь, потому что Глеб попросил, и не сказать, что я не насладилась — толпа малолеток скакала под песни о веществах, алкоголе и любви, в то время как я пила виски с колой и ждала, когда меня накроет. Не накрывало долго. А когда накрыло, в отеле блевала в унитаз и слышала голосовые запросы Глеба гуглу, который явно что-то не то советовал.       — Давай, скажи «а», держи таблеточку, — я еле проглотила таблетку и запила её водой. — Отлично, теперь ложись спать.       Поначалу всё было идеально с лёгкими огрехами: топтал в моей комнате, мешал спать, порой часто требовал секса, когда я не хотела, и приносил мефедрон. Он втягивал его в ноздрю, смаковал, а потом поднёс моё лицо к дорожке и заставил снюхать всё до последней крошки, позволяя мне недобровольно опуститься в ад. Затем мы трахались — долго, неистово, я не могла кончить, как и он, а поутру болело всё тело и слизистые, наступали отходняки и тревожность, которая была забыта мною ещё в старшей школе, когда я поняла, что красный аттестат никому нахуй не нужен, и кардинально сменила стиль. Вот так вот из милой девочки оторвами и становятся, которым главное выпить и потрахаться — позор семьи, в общем. И такой вот позор семьи попробовал мефедрон в двадцать один и очень тяжело с него слезал.       — Зачем ты это, блядь, сделал? — спросила я утром, когда не могла встать с кровати, а Глеб кусал мои соски и проводил руками по бокам. — Ты козёл. Самый настоящий козёл.       — Но тебе ведь понравилось.       Плюс быть девушкой востребованной рок-звезды — он не жмотится на деньги. Он вообще не жмотится на них и сам подбрасывает мне их в рюкзак вместе с зип-локом. Если я раньше была не принцессой, то сейчас даже стало сложно ходить на работу, а учёбу — тем более. Самое, конечно, неприятное было, когда нас спалили, а мои одногруппницы, мечтавшие о том, чтобы в них побывал кто-то из андерграунда, сразу завопили, что я являюсь девушкой того самого солиста из группы Три дня дождя. Ну да, являюсь, но простите, мне надо отойти, у меня кровь из носа хлещет. Вот так и получилось, что вместе с популярностью в унике я заработала и зависимость от мефа, который мне приносил Глеб, и при этом нет, я не была его фанаткой, но он постоянно брал меня с собой в туры и брал для меня VIP-билеты с заранее оплаченным баром. Чем больше я нажиралась, как свинья, тем больше была вероятность, что я не буду нюхать и дам ему себя после концерта не сопротивляющейся и податливой. Это был круговорот из марафонов, секса и концертов, и неудивительно, что из уника меня числанули, а с работы уволили — я и так была уже как классическая содержанка на подсосах у рок-звезды и не отказывала себе ни в чём: ни в спирте, ни в наркоте, ни в Глебе. Да, я ни разу не бросалась на сцену, вела себя прилично и состояла в модераторах его канала, но постепенно привилегии начали уходить от меня, как и сам Глеб — удаляться.       — Ну, знаешь, ты стала выглядеть очень нездорово, — однажды сказал он, — повремени-ка с мефом. Может быть, пройдёт.       Тогда я впервые встала на весы за полгода и увидела вес в сорок пять килограмм, что при росте в метр семьдесят равняется пиздецу. Я напоминала скелет, по самочувствию являлась такой же, а потом, подержав пару дней трезвости, поняла, что нормально не питалась, перебиваясь лишь каким-то дерьмом, уже целый месяц. Из-за наркоты и дефицита калорий вес пополз вниз, а через месяц на приёме у врача выяснилось, что у меня анорексия, потому что из-за комментария Глеба я в принципе отказалась от пищи. Ненавидела ли я его тогда? Очень. Ненавидела ли я себя? Конечно. На фоне отказа от наркотиков у меня сформировались панички, тяжёлая депрессия и попытки вскрыться, и Глеб сам потихоньку уставал от меня.       — Кажется, нам пора прощаться, — сказал он однажды мне и поцеловал в последний раз. — Позвони, если будет крыть — отвечу.       Но он никогда больше не отвечал на мои звонки.       Он оставил меня в зале ожидания в Пулково без билета, денег, наркоты и себя, а сам съебался на очередной концерт, не купив мне по привычке проход в VIP-зону с безлимитным баром. Вот так и уходит любовь — не оборачиваясь, с рюкзаком и чемоданом. Но моя любовь, кажется, и не думала уходить.       Я посещала каждый концерт в Питере, как только умудрилась устроиться на работу, и продолжала тусить на вписках в надежде, что Глеб вернётся. Но он не возвращался — мировая, блядь, суперзвезда, которого пора сунуть в рехаб. Меня тоже один раз госпитализировали — вскрыла вены в общей ванной, и пацаны, чтобы не брать грех на душу, вызвали скорую. Жаль, что не подохла там, на одного фаната группы было бы меньше, но так получилось, что я до сих пор приходила, брала VIP-билеты и не хотела приближаться к нему даже после концертов.       Он выступил, как всегда, душевно, красиво, как нравилось мне, когда я сидела с алкоголем в руке в первые разы, а потом поняла — он изменился. И он изменился, потому что нашёл себе новую лярву, которую подсадит на меф, выебет до стёртости влагалища, а потом утопит в горе. Так ведь и со мной было. И меня вроде не ебёт, что он мутит и кого будет трахать, но почему-то внутри настолько больно, что «Выдыхай», моя любимая, ощущается сбоем в кишках и скулежом в глотке. Это насмешка, ведь он не прожил и года без меня, как нашёл себе другую, обласкал, исцеловал, и вот я вижу, что очередная кукла бесконечно ходит к бару и напивается до полуобморока, при этом не платя ни копейки. Глеб, ты думал, я не вычислю очередную замену себя? Я вычислила.       — Я хочу с вами говорить о любви, о той любви, которая сворачивает горы. Вы знаете, я умею любить. И я действительно однажды любил… — он бухой в хламину, никогда на трезвую голову он не спизданёт такой хуйни, потому что он ровный чёткий пацан, который за свои слова отвечает и не позволит всякому мусору покинуть рот.       — Это он про меня, — сказала очередная надутая кукла с бокалом виски с колой в руках — по несчастью, мы оказались за одним столиком.       — Пошла на хуй, — сказала я и, взяв телефон под вопли размалёванной блядины, решила съебаться наконец-то с этого концерта и никогда больше не тратиться на чёртову группу Три дня дождя.       Если ты так легко меняешь людей, то и я тебя променяю на бутылку пива. И пускай тошнота из-за тебя теперь мой верный спутник по жизни, а из-за твоих сраных наркотиков у меня вся жизнь по пизде полетела, но я больше не позволю тебе в неё вмешиваться и марать её грязью своих якобы творческих рук, на которых остались крошки мефедрона.       Я желаю тебе того, что испытывала сама, тех же отходняков от тех же марафонов, тревожности и всех расстройств, из-за которых мне будет по жизни очень тяжело. Я желаю, чтобы от тебя залетела твоя дура и ты был бы отцом, который будет не знать, что делать с таким приплодом. Я желаю, чтобы ты сторчался и умер, потому что такие, как ты, пощады и жизни не заслуживают — ты наркоман и, самое хуёвое, именно ты подсаживаешь девушек на наркотики.       Иди ты на хуй, Глеб Викторов.