Роза среди шипов

В середине девятнадцатого века город Тегеран был культурным и политическим центром Персии. В городе можно было увидеть разнообразную архитектуру, часть которой создавалась под влиянием Европы, но в основном состояла из ярких зданий, облицованных плиткой и искусной каменной кладкой; прекрасных картин, полных красок, сильно противоречащих, но дополняющих друг друга и изображающих ярких, красивых женщин; картин с членами королевской семьи, таких же насыщенных и ярких. И, конечно же, королевская семья была центром самого города. Королевская семья дворца Голестан. Персидский шах знал, что он управляет своей нацией с абсолютным контролем; его слово было буквальным законом. И, как закон, он брал то, что хотел, и очень мало заботился о последствиях. Это не означало, что он мало задумывался о своих действиях. На самом деле, шах был довольно изобретательным человеком. Одним из его наиболее креативных проектов стал Дворцовый Сад. Женщины, выбранные в качестве Цветов в Саду, тщательно отбирались. Шах инструктировал придворных, желающих выехать за границу, разыскивать самых красивых девушек, которых они смогут найти в странах, которые они посетят, похищать их, и возвращать в Персию — но они должны были делать это скрытно, незаметно, не обнаруживаясь полицией или правительством. В Персии девушек готовили к тому, чтобы стать частью Сада, уникального вида гарема. Но этот гарем предназначался не для шаха — у него был свой собственный гарем, полный персидских девушек. Гарем из иностранок предназначался для его приезжих гостей или любимых придворных. Как и ожидалось, шах заботился о том, чтобы «сорвать» своих девушек до того, как они станут официальной частью его маленького аттракциона. Я была цветком в этом саду. Раньше я жила со своим отцом в Париже; Густав Даэ был скрипачом, известным абсолютным талантом и страстью к своему инструменту. Мы не были богаты, но чувствовали себя достаточно комфортно, чтобы позволить себе довольно приличную квартиру в городе. И я любила город. Особенно он нравился мне в сумерках — прекрасное фиолетовое небо, усеянное звездами, архитектура, освещённая жёлтыми уличными фонарями. Там возникали искусство и музыка. Это был Рай. Каждый вечер, перед тем как мой отец отправлялся на небольшой концерт, он умолял меня: «Кристина, пожалуйста, не выходи гулять одна». И я всегда говорила ему, что не буду. Но я всегда это делала. Мне никогда не угрожала никакая опасность. Я держалась подальше от трущоб, от переулков. Я оставалась там, где прогуливались джентльмены и леди. Я не заметила мужчин, следящих за мной. Я не знала, что они выслеживали меня больше недели. То, как они оттащили меня в сторону, заткнули мне рот и завели руки за спину, прежде чем запихнуть в ожидающий экипаж, было настолько грациозно и быстро, что даже я не поняла, что происходит, когда это случилось. Никто этого не видел; улица, по которой я шла в тот момент, была не так многолюдна, как другие. С колотящимся сердцем и кружащейся головой я спросила их, кто они такие, но они не сказали. Я попросила их отвезти меня домой к моему отцу, и они ответили мне с сильным акцентом, которого я никогда раньше не слышала, что мой отец мёртв. Что они позаботились о нём, прежде чем забрать меня. Они снова заткнули мне рот кляпом, прежде чем я успела закричать, заплакать и запротестовать. И когда я попыталась открыть дверцу кареты, они связали мои запястья за спиной. И я осталась, издавая сдавленные рыдания, в карете с двумя мужчинами, которых я никогда не встречала, направляясь в неизвестное место, не зная, убьют ли меня.

***

Всю дорогу они отказывались говорить мне, куда меня везут. Но я была уверена, что прошли недели. Они достаточно угрожали мне, чтобы, когда мы останавливались на постоялых дворах и тавернах отдохнуть, я не сопротивлялась и не просила о помощи. Они утверждали, что я дочь, сестра, племянница, жена. И наступил момент, когда я уже не смогла бы обратиться за помощью — язык, на котором говорили в окрестностях, менялся неделя за неделей. Путешествие подошло к концу, когда меня, наконец, отвезли в большой дворец в новом, незнакомом городе. Я чувствовала себя тряпичной куклой, которую люди, говорившие на том же языке, что и мои похитители, волокли по дворцу в комнату, полную женщин самых разных оттенков кожи — и, как я узнала позже, самых разных национальностей. Некоторые смотрели на меня с жалостью, некоторые с интересом. Большинство смотрели на меня с безразличием. В ту ночь мне сообщили, почему я здесь. Я легла в свою новую кровать в слезах. Неделю спустя, мои слёзы высохли. У меня также иссякла надежда. Только Амир, наставник моего гарема — евнух, говоривший на ломаном французском, мог общаться со мной. Он был добр, но совершенно ясно дал понять, что пути назад во Францию нет. В течение месяца я решила, что теперь это моя жизнь. И я довольно быстро поняла, что среди девушек очень мало товарищества. Очевидно, они были сломлены настолько, что видели друг в друге врагов и конкурентов. Амир сообщил мне, что если гость шаха выбирал девушку на ночь, эта девушка бывала щедро вознаграждена драгоценностями или красивой одеждой, и существовало распространенное мнение, что если девушка никогда не привлекала ни одного мужчину, то она не годилась для Сада и продавалась в местный бордель — гораздо менее привлекательная перспектива. Когда он не тренировал меня, он разговаривал со мной. Иногда речь шла о чем-то столь тривиальном, как завтрак; иногда он разглашал происходящее во дворце (не думаю, что он должен был говорить на эту тему — но кому я вообще могла проболтаться?). Одной из тем, о которых он говорил довольно часто, был некто по имени Ангел Смерти. Ангел Смерти был магом, причём тёмным. Он приехал в Персию совсем недавно, и хотя начинал с выполнения простых магических трюков для матери шаха, эти трюки быстро превратились в причудливые, чудесные, ужасные, креативные убийства — развлечение болезненного характера. И к тому же, он имел внешность, соответствующую его тёмным деяниям. Он был столь же высок, сколь и худощав, а его руки представляли собой не что иное, как ладони с длинными, костлявыми, холодными пальцами. И его лицо. Его лицо обычно было скрыто, но мать шаха, Маленькая Ханум, часто просила его снять маску. И когда он это делал, женщины кричали, а мужчины отшатывались. Его лицо, как и его тело, выглядело как смерть. Я находила рассказы об Ангеле Смерти увлекательными, иногда думая о нём во время тренировок. Моё обучение не включало в себя тренировки с другими людьми, даже с Амиром, вместо этого оно состояло в том, что я училась, как двигать своим собственным телом, и что делать с телами других людей. Ещё тренировки включали в себя развитие физической силы, чтобы я могла выполнять любые действия, которых от меня хотел бы мужчина. Очевидно, после трех месяцев обучения я была бы передана шаху, чтобы завершить заключительную фазу этих уроков — фактически лечь с мужчиной. И я с ужасом ждала этого дня. Я не хотела ложиться с мужчиной, которого даже не знала. И особенно мне не хотелось ложиться с несколькими мужчинами, которых я не знала. Но, с чем я уже смирилась, от этого никуда не деться. Я здесь, и у меня нет реального способа уйти. Даже если бы я попыталась убежать, дворцовая стража к этому моменту уже знала меня в лицо. И я бы наверняка выделялась среди темнокожих жителей Тегерана. Если мои похитители сказали правду, то мой отец мёртв, и у меня нет дома, куда можно было бы убежать. У меня не было возможности узнать, правда ли это. Я никогда не узнаю. Но я хранила надежду, что это ложь.

***

Прошло три месяца. За это время я немного похудела, набралась силы в ногах и руках. Я изучила всю мужскую анатомию и освоила различные позы и техники, чтобы быть эффективной любовницей. Но, когда пришло время, меня не отвели к шаху. Нет. Амир подошёл ко мне, его загорелое лицо было странно бледным, когда он рассказывал мне о моей судьбе. Я не стану членом Сада. Вместо этого, я стану подарком. Постоянным подарком любимому члену двора шаха. Самому страшному человеку в Персии. Ангелу смерти.