***
Как только слуги принесли еду, Эрик ушёл, оставив меня совершенно одну в его жилых покоях. Признаюсь, это был сюрреалистический опыт. Предположительно, Эрик являлся самым страшным человеком в Персидской империи, человеком, чьё имя заставляло преступников и политических врагов дрожать от страха. А я сидела на его диване, одетая в совершенно новую (теперь уже приличную) одежду, и смотрела на горячий чай и красновато-коричневое рагу с рисом, оставленные на золотом подносе на кофейном столике. Пока я наблюдала, как от еды и питья поднимается пар, Айша встала со своего спального места и потянулась, и только тогда я заметила ошейник на её шее, и сверкающий бриллиант идеальной огранки, свисающий с него. Кем бы ни был Эрик, он явно заботился о своем питомце и баловал его. Айша даже не взглянула на меня, грациозно спрыгивая с дивана на пол. Она обошла кофейный столик и направилась к другому дивану, только чтобы свернуться там калачиком. Я чуть не разинула рот. Что ж, я прошу прощения, что моё присутствие так сильно раздражает тебя, кошка. Это был не совсем мой выбор — прийти сюда. Я уверена, что вы с Эриком поделитесь сегодня несколькими мыслями о том, какие я доставляю неудобства. Я вздохнула и снова посмотрела на еду, сложив руки по обе стороны от себя. Я не слишком стремилась есть что-либо из принесённой мне еды. Эрик мог заказать её отравленной. Или он мог отравить её сам, используя ту магию, которая таится в нём. Я понятия не имела, как действуют яды, но была уверена, что у него не возникнет проблем с тем, чтобы всё выглядело так, будто произошёл несчастный случай. Я бы исчезла с его территории, и его жизнь продолжилась бы так же, как раньше. Шах никогда бы не узнал. И это, конечно, было бы проще, чем тайком вывозить меня из страны. Но тогда зачем ему было отягощать себя доставкой мне мебели, говорить, что он пишет моему отцу, просто чтобы убить меня? Может быть, чтобы внушить мне ложное чувство безопасности? Мой желудок заурчал, когда запах еды ударил мне в нос. С тех пор как меня привезли сюда, у меня выработался небольшой вкус к персидской кухне, хотя я думала, что готова на всё ради свежего круассана с маслом и джемом с утра. Я почувствовала, как у меня потекли слюнки. Итак, у меня было два варианта: съесть еду, и, возможно, быстро умереть, или не принимать пищу вообще и умирать медленно и мучительно. С кислым чувством тревоги в желудке, я поднесла ложку ко рту. Это было так вкусно, но с каждым кусочком я представляла, что моя смерть приближается из-за угла. Это не помешало мне прикончить миску, и весь чай тоже. Если мне суждено погибнуть прямо здесь, в этих покоях, я бы с таким же успехом могла сделать это и с набитым животом. Я не знала, что делать с пустой тарелкой, поскольку в комнатах не было кухни, поэтому я оставила её на столе, надеясь, что Эрик не сочтёт это беспорядком. Я встала, внезапно осознав, что мне нечем заняться, и я понятия не имею, когда он вернётся. Я могла бы поспать, но я и близко не чувствовала усталости, и я не осмелилась взять у него бумагу и чернила, чтобы порисовать. Я решила просто подойти к одному из окон, справа от пианино. Я отдёрнула красные занавески, чтобы увидеть совершенно восхитительный вид на внутренний двор внизу. Там были люди — мужчины, как я поняла, и только мужчины, — которые прогуливались вокруг, беседуя. Я обратила внимание на двух конкретных мужчин — месье Хана, Дарогу, в его синей униформе и чёрной шапке — и кого-то в тёмной одежде с подстриженной бородой на лице. Они шли очень медленно, склонив головы друг к другу, и я могла сказать, просто взглянув на них, что месье Хан говорит приглушённым голосом. Другой мужчина медленно кивал, сосредоточившись, и его глаза поднимались вверх, пока он слушал. Они поднимались всё выше и выше, пока, наконец, не остановились на мне. Он протянул руку к груди месье Хана, останавливая его. Другой рукой он указал на меня. С колотящимся сердцем я задёрнула занавеску и попятилась. Возможно, я все-таки вздремну.***
Я легла на кровать поверх покрывала, когда солнце село, и я осталась в темноте. Это был мой выбор: по комнатам стояло несколько масляных ламп, но я их не трогала. Я подозревала, что люстра была больше для зрелища, чем для использования — или, если она и предназначалась для использования, у меня было ощущение, что Эрик не стал бы утруждать себя зажиганием её каждый вечер. Примерно через час я услышала, как дверь открылась и закрылась с относительной силой, как будто её захлопнули. Звуки приглушались, но я услышала, как Айша мяукнула, а Эрик что-то тихо сказал ей, в его тоне чувствовалось напряжение. Я не смогла разобрать слов. Это не был французский. Я даже не уверена, что это был персидский. На скольких языках говорил этот человек? Я встала с кровати, решив, что меня не отравили, и вышла из комнаты. Лампы на тумбочках были зажжены. Эрик сидел на одном из диванов, спиной ко мне, и двигал рукой справа от себя, вероятно, поглаживая спину мурлыкающей кошки. — Я сожалею, — сказал он, и я вздрогнула, — что забыл спросить, чем ты занимаешь своё время. Я ответила не сразу. — Я разговариваю с тобой, мадемуазель, а не с кошкой. — Я знаю. — Мой голос был тихим. — Эм… Я люблю рисовать. — Искусство. — Он на мгновение задумался. — Не хочешь ли присесть, Кристина, или тебе больше нравится разговаривать с моим затылком? Я сглотнула и обошла его, направляясь к другому дивану. Когда я села, и, наконец, посмотрела на него, я была удивлена выражением, которое увидела в его глазах. Тревожащий, печальный взгляд, как будто он хранил в голове завывающий полуночный ливень. Я отвела взгляд. — В кабинете есть бумага, — сказал он. — Я видела. Я не хотела брать её без вашего разрешения. — Что ж, теперь оно у тебя есть. Бери, сколько хочешь. Я сомневаюсь, что в Персидской Империи в ближайшее время она закончится. Я кивнула. — Да, хорошо. Спасибо. — Я по-прежнему не смотрела на него, но краем глаза видела, что он продолжает гладить Айшу, и что он наблюдает за мной. Мое лицо вспыхнуло. Я хотела бы, чтобы он просто отвернулся. — Кристина, ты знаешь, что я делаю для шаха? Мои глаза расширились. Да. — Нет. Долгое молчание. — Да, ты знаешь. Я не сказала ни слова, желая вместо этого заползти под диван и спрятаться, как кошка. Я внезапно очень позавидовала Айше. — Но не волнуйся, моя дорогая, я потворствую твоей лжи. — В его голосе слышалась горечь. — Поскольку ты ничего не знаешь о моей роли здесь, я тебя просветлю. По просьбе очень милой матери шаха, я устраиваю шоу тёмной магии, конечным результатом которых является смерть какой-нибудь жертвы. Обычно эти жертвы совершили какое-нибудь ужасное преступление против других граждан Персии, или они пытались, но потерпели неудачу, возглавить какой-нибудь переворот, революцию или протест против самого шаха. Я не шевелилась. Зачем он мне это рассказывал? Почему он хотел, чтобы я знала? Стану ли я одной из жертв? Что я сделала не так? Может быть… может быть, я не должна была смотреть в окно. Возможно, он не хотел, чтобы кто-либо знал, что я здесь, и этот человек в чёрном рассказал другим о моём присутствии. — В последнее время, — продолжил он, — у матери шаха начали проявляться признаки какого-то странного недуга, и поэтому её тяга к болезненности особенно сильна. То, что меня просят делать, становится всё более… изобретательным. Я сосредоточилась на своём дыхании, пытаясь сохранить его ровным. Я боялась пошевелить даже одним пальцем. — Кристина. Медленно, я подняла на него глаза. Если я не ошибалась, я могла бы поклясться, что он поморщился от выражения моего лица. — Ты поверишь мне, — спросил он тихо, осторожно, — если я скажу тебе, что мне это не нравится? Я попыталась открыть рот, чтобы что-то сказать, но ужас словно сковал каждый мой мускул. Когда я только молча уставилась на него в ответ, он глубоко вздохнул и встал. — Спокойной ночи, Кристина. Завтрак принесут завтра утром. Я постучу, когда он будет здесь, если ты всё ещё будешь спать. Он ушёл, сунув руки в карманы балахона и опустив голову, в то, что, как я поняла, было его спальней. Только когда я услышала щелчок двери, ужасное напряжение в моих плечах отпустило, и я набралась смелости юркнуть обратно в кабинет. Однако я не рисовала. Я сразу же легла в постель и закрыла глаза. Я оставалась в таком положении, пока сон не сжалился надо мной и не унес меня прочь.