Scream for Halloween

Пластик так долго лежал в груде хлама, что теперь морозит пальцы, вяжет на них пылью даже через форменные перчатки. Мужчина боязливо, точно работает с хрусталём, даёт механизму проглотить кассету. Проигрыватель надрывно пищит, недовольно мигает лампочками, пока жуёт плёнку. Полицейский робко ёрзает, всё остерегается, что кто-то может его услышать. Но пузырчатая линза не набухает помехами подрагивающей картинки. Комната. Та же, где мужчина сидит сейчас. Он узнаёт её по очертаниям мебели, те с трудом цепляют взгляд в ночных тенях. Снимают в щель из-за двери. Полицейский бегло бросает взгляд на неё, но в его, реальном мире, дверь плотно закрыта, и всё равно это пускает рваные мурашки по шее. На диване, спиной к безликому оператору, сидит незнакомец. Мужчина замечает его не сразу - слишком неподвижный, напряжённый, словно одеревеневший от страха. Напоминает больше манекен, не вздымаются даже плечи от тяжёлого дыхания. Или дыхание принадлежит не ему? Полицейский поддаётся вперёд, ближе к динамикам и экрану. ______________________________________________ Джонсон осознаёт, что слышит чужое дыхание. Хриплое, сдавленное. Настолько громкое, что вырвало мужчину из беспокойного сна. Дэнни долго лежал, вперив стеклянный взгляд в неоновые цифры будильника. Зрачок - мельче ушка иглы, мечется по радужке в дрожи, никак не давая сфокусироваться на чём-то, кроме ощущения чужого присутствия. Мужчина ненавидел находиться в доме не в одиночестве. Не мог спать, если знал, что по комнатам блуждает чужое тело. Это оборачивалось для Дэнни лишь болью и страхом. Не закрывай глаза, маленький мальчик, ведь откроешь ты их от свиста ремня по коже. Не дай себе уснуть, иначе проснёшься от удушья. Не расслабляйся, Дэнни, иначе твою постель зальют ледяной водой из шланга. Не дай другим шанса подобраться слишком близко. Не закрывай глаза, пока не почувствуешь себя в безопасности. И Джонсон сейчас не мог себе этого позволить. Белок сохнет, краснеет от рваных капилляров, слезится, будто в глаза кинули горсть песка. Гоуст Фэйс знает, насколько легко проникнуть в чужие дома. Они совсем не походят на крепость - крошащийся кирпич, фанера и стекло. Замки, податливые под натиском силы или отмычек. Быть дома - не значит быть в безопасности, а значит лишь ненадолго скрыться. И Дэнни ненавидит, когда его находят. Ручка ножа так сильно сдавливается в ладонях, что становится горячо. Мужчина не хочет выронить лезвие, его пальцы слишком мокрые, кожа слишком скользкая. Никто не имеет права входить в его дом, верно? Частная территория. Он может убить этого человека, если пожелает. Но в голове сейчас лишь одно желание, не оказаться убитым самому. Это осознание настолько ироничное и пугающее, что Джонсон прикладывает сжатый кулак к губам, лишь бы не дать нервному оскалу стиснутых зубов сорваться на всхлипывающий смешок. Дэнни не дышит так долго, что горят лёгкие. Он уже готов распахнуть дверь, всё подгадывает момент между тишиной вдоха и скрежетом выдоха о дерево с другой стороны. Считает секунды, запястья дрожат от напряжения мышц. Он умело скрылся от чужого взгляда, когда свет фар, бьющий в окно, бросил в комнату тень от билборда. Как скоро эта мразь решится зайти в комнату? Звуков становится слишком много. Скрип распахнутой двери, глухой удар, пластиковый треск, ревущий выдох, свист лезвия. Мужчина шипит сквозь зубы, влажно и бурляще, ещё немного и с губ потянутся пузыри желтоватой пены. Мышцы шеи набухают и болят от сдерживаемого крика, зубы скрипят. – …Ты… Отсталый... Ид…иот… Чеканит слова хрипло, звуки дробят капли крови, бьющие о паркет. Ебучий Майерс. Ладонь, перехватившая собственное лезвие Джонсона, ноет и немеет от багряной полосы. Если бы Дэнни не привык к этой отвратительной маске, как к своей собственной, то с радостью бы исполосовал лицо под ней десятком ударов, а не дал себе остановиться. Дэнни холодно, его бьёт нервная дрожь, волосы и футболка тяжелеют от ледяного пота. Мужчина роняет лезвие на пол, растерянно потирает скулу раненной ладонью. Тени на щеке забивают свежие багряные пятна. Дыхание выровнять тяжело, приходится упереться лопатками о косяк. Ощущение, будто сорвался в пропасть с последней ступени лестницы. – Забавно тебе, да, Майерс. Охуенно весело, да. И эти черты Майкла Дэнни одновременно привлекали и необыкновенно бесили - непрошибаемый, недалёкий, упёртый. Вытесанная из самого холодно гранита скульптура, прямо здесь, в его коридоре. Только вот дом Джонсона нихрена не музей, и видеть здесь такой экспонат у мужчины не было ни малейшего желания. Тёмный взгляд опускается вниз, туда, где Гоуст Фэйс уловил треск пластика. А после взмывается вверх, горящий от лопнувших капилляров и злобы. — Ты взял мою камеру!? Толчок в плечо. Сильный и резкий - для Дэнни. Едва заставивший шевельнуться - для Майкла. Джонсон закатывает глаза, глухо стонет от раздражения, пряча лицо в окровавленные ладони. Как же он ненавидит работать с другими людьми и такими, как Майерс. От человека у того разве что одежда, зачем-то напяленная на монстра. Одно Джонсона подкупает - тишина, сила и послушание. Хотя с последним всё ещё есть проблемы. Дэнни сглатывает, втягивает носом воздух, хватает камеру с пола. Тень навряд ли догадался не снимать лица. Надежда лишь на то, что линза оказалась на паркете раньше, чем Джонсон в коридоре. Гоуст Фэйс накрывает ладонью стекло, пока вытирает корпус от собственной крови и мелкого сора. Захлопывает крышку. _____________________________________________ Чужие тяжёлые вздохи, раздающиеся прямо за камерой, настолько громкие и отчётливые, будто бы у полицейского за спиной. Тревога нарастает с каждой секундой просмотра. Голова невольно поворачивается в сторону двери, дабы убедиться, что там точно никого нет. Пусто. Едва слышный звук удара пластика о паркет, исходящий из динамика, снова возвращает полицейского в суровую реальность. Он поспешно оборачивается на экран, тяжело выдыхая своё напряжение. Пристально всматривается. Приглушённый, грубый прокуренный голос, заботливо скрытые в ночи очертания фигуры, которой и принадлежали угрюмые нотки, в темноте почти невозможно что-либо разобрать. Зрелище будто из самого настоящего фильма ужаса, но правда всегда намного страшнее вымысла. Экран зловеще гаснет, в нём отражается уже знакомая полицейскому комната и его собственная напряжённая физиономия. Но плёнка и не думает останавливаться. Она безжалостно крутится вперёд, лишь треск механизма в проигрывателе напоминает, что полицейский не является частью ужасающего представления. Внезапно вспыхнувший яркий свет отзывается болью и заставляет глаза невольно прищуриться от непривычно яркой смены антуража. Перед его взором предстает следующий отрывок проклятой записи. ______________________________________________ Белый двухэтажный дом. Обычный, до боли знакомый, ничем не выделяющийся из кучи таких же домов, что стояли вниз по улице. В его окнах отражался лунный свет, и очертания вырисовывались в холодной ночи. Тишина, окружавшая дом, была почти осязаемой, но в воздухе витало загадочное напряжение, будто что-то ужасное сегодня случится внутри. Луна тяжело нависает над головой, заливая мир бледным светом и добавляя ночи серебристый оттенок. Фонари блекло освещают входную дверь, отгоняя лапы темноты и, настораживающее мигая, время от времени подпускали зловещие тени поближе. Осенний ветер резв и холоден, отчего деревья тихо поскрипывают. Звук шуршания осенних листьев под ногами и приглушённый треск веток. Камера в руках неловко дрожит от лёгкого, еле уловимого тремора, размывая изображение. Где-то на фоне раздаётся звонкий смех детей, что вышли собирать конфеты на Хэллоуин, но взгляд фиксируется лишь на злополучном доме, будто бы чего-то поджидая. На секунду кажется, что мир словно останавливается, лишь ветер периодически взвывает и проносит по воздуху осенние листья, которые ударяются о землю, а после разваливаются с сухим треском. Шуршание ткани с каждым новым вдохом и выдохом, и уже неприятно привычное ощущение чужого присутствия. Тень неспешно оглядывается на своего напарника, будто бы задавая немой вопрос. Но Дэнни предательски молчит, всецело игнорируя человека в маске. Ведь у него есть чёткая цель, которой он придерживается, в отличие от Майкла. А Майклу не нравится, когда его игнорируют. Гоуст Фейс резко подаётся назад, фокус объектива смещается на Тень, пока огромная рука медленно, но вполне уверенно тянется к человеку за камерой. Раздаётся еле слышная ругань, свист воздуха, когда Гоуст Фейс пытается дать отпор и отстоять свою неприкосновенность. Голова Тени быстро поворачивается в сторону, будто бы уловив какой-то звук, а рука тут же неловко повисает в воздухе, остановившись всего в сантиметрах от своей цели. Гоуст Фейс сбивчиво дышит, и воздух выходит с едва слышным шипением из-за расщелин зубов. Руки почти дрожат от злости, но он всё же переводит свой взгляд вслед за ним. Дверь с лёгким скрипом отворилась, приглашая за порог прохладный осенний ветер, а из-за дверного проёма показывается небольшая фигура. Ребёнок, одетый в совершенно обычный костюм привидения, уверенно перешагивает за порог и направляется вниз по улице. Это стало немым приглашением к исполнению холодящего душу плана для них обоих. Чёрная перчатка торопливо ложится поверх объектива, вновь закрывая собой обзор. ______________________________________________ Входная дверь с всё тем же противным скрипом отворяется. Фатальная ошибка — не запереть дверь перед уходом. Майкл с нетерпением перешагивает за порог первым. Камера в руках Гоуст Фейса захватывает довольно элегантную и прочную на вид мебель, изготовленную из дорогого дерева, отполированную до блеска. Стены увешаны причудливыми картинами поверх безвкусных обоев с цветочным принтом. Одна только гостиная до краев заполнена мягкими и уютными диванами и креслами, а золотистый свет, исходящий из вычурной люстры, прекрасно дополнял уютную картину. Каждая деталь гостиной, казалось, была тщательно продумана вплоть до мельчайших деталей. Подушки на диване беспорядочно покосились вбок, как будто на нём сидели всего несколько мгновений назад. Приглушённый щелчок, и дверь вновь беспощадно закрывается. Зловещие шаги раздаются по комнате, но заглушаются звуком играющей по радио музыки из соседней комнаты. Доски скрипят под каждым новым шагом, слегка прогибаясь под тяжёлыми ботинками. Фокус скачет туда-сюда, мельком захватив Тень с огромным кухонным ножом. Лезвие блестит на свету, а засохшие на нём капли крови дополняют ужасающую картину, разыгрывая воображение. Тень неподвижно стоит в середине комнаты, пристально следуя безжизненными карими глазами за осторожными движениями Гоуст Фэйса, который излишне увлечён своей непонятной съёмкой. Майкл скучающе оглядывается по сторонам, неспешно изучая окружение. Чуткий слух улавливает звяканье тарелок и знакомое журчание воды на кухне, а Гоуст Фэйс что-то ему торопливо говорит, но Тень совершенно не слушает. Едва уловимый писк лампочки, жуткие мелодии с радиостанции, которая проигрывает Хэллоуинскую классику, скрип старого паркета под ногами Дэнни, журчание воды из-под крана. Слишком яркий тёплый свет от лампы и обилие самых разных звуков заметно действуют Майклу на нервы с каждой проходящей секундой. Внезапно он сдвигается с места и самозабвенно бредёт в лишь ему известном направлении, будто бы чувствует себя в чужом доме, как в своём родном, не обращая никакого внимания на своего напарника. Уверенно делает шаг в темноту соседней комнаты, пока ночные тени принимают его в свои успокаивающие объятия, нежно укрывая от чужого взора его силуэт. Секунда, и он бесследно растворяется для ещё не привыкших к темноте глаз Дэнни. — Блять, Майерс... Злостно шипит на мужчину голос из-за камеры, сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. Кажется, планы незначительно меняются. ______________________________________________ В доме кипела жизнь, но не так, как обычно. Привычная суета сменилась на ускоренное дыхание людей и едва слышный треск верёвок, намертво сковывающих семейную пару по рукам и ногам. Напряжение проносится по воздуху. Страх и тревога наполняют дом, а мёртвая тишина настолько удручающая, что давит своей тяжестью. Лишь лампочка противно пищит, постепенно нагревая и без того разгорячённое помещение. Дэнни отчего-то кажется, что реальный мир остался далеко за запертой дверью. Здесь - целый спектакль. С этими нелепыми пластиковыми украшениями, вязаной паутиной, блестящими керамическими уродливыми лицами на каминной полке. Ненастоящие даже свечи, поблёскивают за дрожащими плечами своими диодами. Искусственный огонь, такой диковинный и притягивающий взгляд, что белая маска всё скользит прогалинами глаз за трещащей картинкой, пока актёры настраиваются на кульминационную сцену. Без дублёров, гримёров и наставлений сценаристов. Чистая импровизация одним кадром. Джонсон боялся, что даже в Хэллоуин они с Майерсом будут слишком выделяться на плёнке, но их наряды приятно сливаются с окружающим антуражем. Плюсы локальной съёмки - отсутствие жжения софитов. В их лице здесь пара торшеров, звенящая стеклом люстра, рассеивающая тёплый свет. Сознания Гоуст Фэйса мягко касается умиротворение, мужчина чувствует, как метание его зрачка перетекает в плавное скольжение. Хочется поддаться визуальной мягкости пуфов и кресел, раствориться в приятном семейном - пусть и чужом, - вечере. В горячем аромате печенья. Гудении музыки пусть не из сломанного Майклом радио, но цепкой памяти. Приглушённом детском смехе за цветастой тканью штор. Но тяжёлое холодное дыхание смахивает лоск уютной обстановки. Мерно вздымающаяся грудь Тени. Нервно подрагивающие плечи семейной пары. Дэнни ведёт собственными недовольно, всё будто пытаясь напомнить себе, для чего незнакомцы вломились в дом этим вечером. Разминает шею, подводит фокус объектива, скучающе скрипит пластиком по дереву шкафа, подбирая ракурс. Стоит отдать Майклу должное - несмотря на неуправляемость и своенравность, мотивы которых Джонсону никак не получается вытянуть из глубоких хрипов, Тень действительно полезен. Смог бы сам Гоуст Фэйс выволочь Роуз и Говарда на рукотворную сцену? Неумолимо сковать их вместе, как единое целое? Лопатки к лопаткам, затылки к затылкам. Смог бы. Но не без заморочек. Пряди выбиваются, блестят в рыжих бликах, путаются. Они всё вертят кистями, отчего верёвками, точно наждачкой, стирают друг другу кожу. В пальцах размазывают пот и мелкий сор, который собрали под ногти, пытаясь вырваться. Эта картина Дэнни почти умиляет. Ему бы хотелось простоять здесь с десяток часов, пока волокна хлопка не прогрызут запястья до костей от стремления вскочить, скрыться от безжизненных взглядов искусственных лиц. Майерс внушает им гораздо больше страха. Джонсон видит это по тому, как отвёрнуты их побледневшие лица. Не смотреть, не дышать в ту сторону. Вжать подбородок в грудь, челюстью чувствовать бешеное сердцебиение. Впереть красные глаза в узор ковра, стараясь не думать о том, как быстро ворс впитает новые бордовые узоры. – Вы… Творите… Не знаете, что творите. Дэнни поддаётся вперёд. Достаточно близко, чтобы заставить Роуз поджать распахнувшиеся губы, достаточно далеко, чтобы не нарушать целостности красивого кадра. – Говорите громче, миссис Нортон, мы с другом вас совсем не слышим. Не то чтобы Тени были интересны мольбы и угрозы хлипкой на вид дамочки. Джонсон сомневался, что напарника интересует хоть что-то, кроме зловещего шёпота в собственной голове. Или звенящего молчания, которое кажется куда более напрягающим, ведь наступает после истошных криков. Но жертвы должны думать, что они заодно. Без пары минут лучшие друзья, без часа братья. Как добрый и злой полицейские, вершащие судьбу. Люди любят такие игры и легко на них покупаются. Их нутро разрывается, когда они одни, а других - двое. – Скоро придут наши друзья. С минуты на минуту. Вы должны уйти. Просто уйти. Мы не видели ваших лиц. Ещё ничего не произошло. Уходите. На каждое предложение Дэнни едва слышно клацает оскалом. Так же рвано и резко, как чеканит миссис Нортон на дрожащем выдохе. Джонсону нравится её страх, он почти влюбляется в то, как отчаянно бедняжка выскабливает из себя последние силы, чтобы его не показывать. Белая маска лениво склоняется вбок, вплетается немигающим взглядом в патлы главы семьи. – А что скажете вы, мистер Нортон? Вы говорили любимой, что ваши друзья сегодня не придут? Говорили ей… – в свете люстры вернувшаяся к Роуз маска блестит так, что женщина видит в черноте свои собственные тёмные глаза. – …что ваш друг узнал, как вы трахаете его жену, пока он дежурит в клинике? И они сегодня не придут. Скорее всего больше никогда не придут. Дэнни выдерживает паузу, склоняет голову вбок. Жадно цепляется за вид проступающих прожилок, набухающих вен на висках и смуглой шее. Невероятно красивая женщина. Стойкая, смелая, обжигающая нравом через дыхание. Неужели в постели она скучнее, чем здесь, без возможности распустить кудри и снять с себя миленький кружевной фартук, но всё равно будоражащая. Или Гордону просто по вкусу были серые мышки, на фоне которых он чувствовал себя не таким уж и ничтожеством. Джонсон хмыкает, потирает пальцы одной руки между собой до скрипа тёмной кожи. Будто распыляет в них остатки связи и ощущение безопасности в этой семье. – Деньги. Можете взять деньги. Драгоценности на втором этаже в туалетном столике. Ключ за зеркалом. В спальне… – Нц-нц-нц, - Дэнни устало отмахивается от новой череды неинтересных слов. Выпрямляется, поравнивается с Майклом. В той стороне, куда Нортоны не рискуют поднимать лица. В той стороне, куда сам журналист лишний раз не бросает взгляд. – Нам не нужно то, чего у вас до неприличия много. Деньги, вазочки, кольца, картины. Безвкусица. И Гоуст Фэйс почти разочарован таким предложением и мыслями жертвы. Неужели всего, что происходит, недостаточно, чтобы понять - откупиться не получится. Сегодня им не поможет кошелёк. Сейчас на чашах весов четыре жизни. Гордон, Роуз. Джонсон и Майерс. И Нортоны не делают совершенно ничего, чтобы склонить вес в свою сторону и добавить в съёмку динамики. Неужели кульминация истории ничем не удивит? Чёрная холодная кожа рывком припадает к мягкой и скользкой от пота и редких слёз. Дэнни без усилий срывает цепочку с женщины, не обратив внимания на то, как вздрогнули худые плечи и сщурились глаза в ожидании удара. Кулон кажется Джонсону банальным и дурацким, разве что форма пятиконечной звезды как-то забавляет. Но форма неровная, всё цепляет какая-то… застёжка. А внутри - милейшее фото Нортонов. Вот Гордон, который почти не кажется мудаком под чёрно-белым фильтром. Роуз с широкой яркой улыбкой, в ответ на которую под маской Дэнни слабо приподнимает уголки губ. Между родителями мальчишка. Темноволосый, темноглазый. Но лицом - вылитый отец. – Смотри-ка. Чудесная семья, правда? – мужчина приподнимает кулон и поворачивает содержимое к прорезям жутковатой маски напарника. В ответ ничего, кроме всё такого же мерного дыхания. Майкл был отличным слушателем, только вот собеседником крайне дерьмовым. Хотя наверняка Майерс думал о Дэнни примерно так же. Если вообще думал о нём. – Жаль только, что это всё липовое дерьмо. Как и тонкая цепочка, купленная на распродаже вместе с колье для любовницы. Как фотография, сделанная перед тем, как Нортоны-старшие решат разъехаться на какое-то время. Как искусственный камин или сделанная под вышивку печать на шторах и обивке. Сам Гордон. Само семейство, к которым Джонсон так привык за месяцы слежки, что испытывал даже лёгкую тоску от концовки сегодняшего вечера. Словно смотрит последнюю серию своего любимого ситкома. Тени не было дела до подноготной незнакомых ему людей. Дэнни понимал это, и всё же был немного благодарен, что Майкл пока держит себя в руках. И помогает. Поворачивает голову на мелкие лёгкие шаги со стороны крыльца. Джонсон позволяет себе вплыть в кадр и зажимает рты обоих родителей тугой и душной кожей перчаток. Маленький силуэт за тюлем коридора дёргает ручку двери. Мнётся с десяток секунд, скребёт тяжёлым цветочным горшком по ступени, звенит ключами. Дэнни чувствует напряжение родителей в своих руках. Роуз всё пытается выбраться. Ножки стула едва шуршат по ворсу ковра от пошатываний. Запястья стираются о верёвку, кровоточат, хрустят суставы. Женщина трясёт головой, силится завалиться на бок, чтобы дать себе выбраться. Кусает перчатку, пытается кричать. Журналист впивается пальцами в её скулы. Гордон не делает ничего. Рвано дышит, вроде как плачет, возможно ненавидит себя. Пожалуй из всех персонажей истории глава семьи – самый пресный. А жаль, ведь Джонсон возлагал на него надежды в этой постановке. Сюжет мог получиться просто драматичным. Если бы не одно “но” – чёртов Питер Нортон. Журналисту казалось, что ребёнок позволит сделать историю куда пикантнее и острее. Раньше Дэнни никогда не убивал детей. Нет, конечно нет, для убийцы его уровня подобное не было табу. По крайней мере, Джонсон убеждал себя в этом сейчас, так же напряжённо и медленно, как и Роуз, скользя зрачком за маленьким силуэтом в окне. Но дети несут в себе мало концепции. Они ничего не добились, ещё не заняли свою роль в социуме, чтобы превратиться в колоритного персонажа. Люди всегда бурно реагируют на новость о детской смерти, только - вот незадача, - насилие в семье, дерьмовые условия жизни и воспитания, трудный доступ к социальным благам всё так же остаются проблемой. О детях не заботятся, детей используют. Для реализации своих загубленных мечтаний, высасывания денег, продвижения в политике и маркетинга. Вот и Дэнни использует мальчишку как социальный маркер. Приправу, пробуждающую тонкие рецепторы. Помарку перед статьёй для привлечения внимания. Ему нужно было сделать это. Просто необходимо. У него не было выбора, ведь мужчина действовал во имя идеи. Верно? Верно. Как и то, что Джонсон чувствует себя словно в ледяной тине на подступе к болоту. Как Нортоны под взглядом Тени, только он сам - под наивными широко раскрытыми глазами. Питер застыл в проёме. Сжимает в маленьких пальцах ручку корзинки в форме тыквы, сминает свой нелепый и банальный костюм призрака из порванной белой простыни. Мальчишка кажется крохотным на фоне широкого коридора, походит на оловянного солдатика. Застывший в странной позе, бесполезный без других и необходимый среди фигурок лишь для бойни. Убийцы слышат щёлканье стрелок часов, но время никуда не движется. Дыхание родителей замирает в пальцах Дэнни, он чувствует фалангами дрожание материнских губ. Теперь на весах со стороны Нортонов три жизни. И, блядство, их чаша тяжелеет, хотя Питеру не нужно делать для этого ровным счётом ничего. Только всё так же смотреть то на Джонсона, то на Майерса огромными карими глазами, которые уже покраснели от влаги и готовы пустить слёзы от растерянности. Где-то глубоко внутри Гоуст Фэйс надеется, что именно Майкл решит закончить это дело побыстрее. Но, похоже, для Тени мальчишка - точно бесполезная и неинтересная игрушка, слишком лёгкая добыча. Дэнни отчасти завидует напарнику, ведь тот не понимает, насколько это… Быстро. Точно. Слишком близко. Невыносимо громко. Дэнни блуждает взглядом по узорчатым стенам. Силится прочесть надписи на корешках книг, вглядывается в очертания керамических фигурок. Люстра смотрится прекрасно в этом интерьере, Джонсон бы даже хотел себе такую, только вот под стиль - или отсутствие стиля, - его квартиры она точно не подойдёт. Краем взгляда мужчина замечает, как затылки родителей заваливаются вместе со стулом набок. Пытается вслушаться в грохот, надрывные завывания и булькающее удушение в слезах и слизи. Гордон наконец подаёт голос. Завывает так надрывно, продолжительно, будто оборотень на луну. Но слышит журналист только тонкий испуганный хрип, скрип в конвульсиях носков маленьких ботиночек по паркету. Дэнни не смотрит вниз. На синеющее лицо ребёнка, на то, как он путается в своём дурацком костюме призрака, пытаясь подвинуться по жёсткому ворсу к лицу матери. На осколки причудливой керамической корзинки. На то, что ковёр слишком плотный, и кровь сбегает по рисунку к кожаным ботинкам. Не смотрит вниз, но замечает в отражении лезвия, когда поднимает его повыше и стирает багровые разводы рукавом. – Делай, – бросает Джонсон рвано и сухо куда-то в гостиную. Куда ему не хочется смотреть. От неуюта комнаты начинает мутить. Идиотская люстра, отвратительные обои, броская жёсткая обивка. От аромата печенья осталась только гарь, вместо музыки слух режут всхлипы, вой и бурление. Насмешливые переливы крови по полу. Дэнни знает, что Майкл закончит сцену, а вот журналисту пора взять антракт. Забор заднего двора высокий, увит какой-то колючей лозой. Мужчина стягивает маску, опускается на ступени, водит холодными мокрыми пальцами по подбородку, делая щетину блестящей от капель крови. Завтра эта история станет сенсацией, Олсен в этом уверен. “Взяточник и прожигатель бюджета местной онкологической детской клиники, Гордон Алекс Нортон, найден мёртвым вместе со своей семьёй. Имущество Нортонов по оценкам кредиторов оценивается свыше …сотен тысяч долларов. Известна информация, что Питер Нортон, сын Гордона Нортона, страдал от врождённых пороков развития лёгких, из-за чего нуждался в регулярных медицинских обследованиях и услугах. Неужели это послужило причиной столь внушительного расточительства? Количество пациентов, не получивших положенные им услуги из-за недостаточного финансирования клиники, уточняется”. Поистине ужасная история на Хеллоуин. Громкие заголовки, искренний страх и возмущение толпы и его, Джеда, инициалы под самыми горячими статьями. Только вот это принадлежало Олсену где-то там, в далёком завтра. В долгой сегодняшней ночи Джонсон находит в своём кармане кулон с семейной фотографией. И давится желчью, сплёвывает желудочный сок в кипу листьев, сгибаясь от спазма и озноба. Невольно вздрагивает от громких весёлых криков с главной улицы. Хэллоуин прекрасный праздник, чтобы наполнить умы людей двойственными историями. Когда-то давно Дэнни боялся привидений. Забавно, что теперь, спустя три десятка лет, его уже пугает не белая уродливая простынь, скрывающая лицо. А то, что его собственное, призрачное, когда-нибудь может снова отразиться в распахнутых детских глазах. ______________________________________________ Майкл лениво окидывает взглядом свой нож, мельком улавливая искаженные очертания в отражении острого лезвия. Не особо торопится воспользоваться разрешением на жестокую расправу. Лампочка по-прежнему противно пищит, половицы так же едва слышно скрипят под тяжестью веса связанных людей с размытыми чертами лица. Хриплое дыхание, неспешно переходящее в жалкое завывание, отлично контрастирует с его собственным: из-за материала маски оно раздавалось в тишине с болезненной тяжестью. Тень смотрит сквозь них, но хорошо улавливает дрожь слабых тел перед лицом смерти. Тонкие руки все силятся порвать верёвки, которые глубже впиваются в тело и растирают гладкую ранимую кожу почти до покраснения. Роуз всё не отводит взгляда от стороны, в которой лежит бездыханное тело любимого сына. Пряди рыжих волос спадают на широко распахнутые глаза, в которых отражается сама смерть, но Тень не видит её глаз, не обращает внимания на бледность женского лица. Счастье, на которое она возложила все свои надежды, жестоко забито чужими безжалостными руками прямо перед ней. Гордон тяжело дышит, сопротивляется больше всех, заметно боится своей очереди. Иронично, как мало крови нужно пролить, чтобы люди поменялись своими ролями. В комнате повисает нагнетающее чувство страха, пока Майкл неспешно выходит из теней. Очертания его маски немного разглаживаются, стоит лишь тусклой лампочке отогнать зловещие тени с резиновой поверхности. Еле слышный скрип половиц под тяжестью шагов рабочих ботинок, сдавленные всхлипы, звук натирания верёвки об деревянную поверхность. Пропитанный кровью ковер, ранее купленный за счет чужого несчастья. Холодное лезвие ножа у жесткого, напряжённого мужского тела. Бурлящий страх. Безысходность. Отчаяние. Нож резко вонзается под нижнее ребро. Рот мужчины открывается, чтобы закричать, но не издаёт ни одного внятного звука, кроме жалкого кашля. Женщина содрогается с каждым издаваемым мужем звуком, будто спиной ощущает тепло чужой крови, но не сводит глаз с мёртвой точки. Массивная рука крепко держит мужчину за шею, не давая увесистой туше пасть на твёрдый пол. Металлический запах бьёт в чувствительный нос Тени, лишь подпитывая аппетит безжалостного гула в сознании. Лезвие ножа небрежно прорезает себе путь вверх, поражая лёгкие. Гордон все пытается ухватиться за тонкую нить своей жизни, но отчаянными действиями лишь засаживает себя глубже в пучину невозврата. Майкл будто прожигает ещё одну дыру своим безжизненным взглядом в туше, отдаленно напоминающей человека. Не слышит ничего, кроме знакомого хлюпающего звука в хрипах и кашле мужчины. Алая краска приятно греет мертвецки холодные руки монстра в человеческом обличии, компенсируя низкую температуру тела. Майкл наслаждается медленным мучением жертвы. Погружает лезвие глубже, благо любимый нож достаточно крепок и увесист, чтобы выдержать давление и без проблем перерезать напряженные мышцы. Гордон чувствует, что хватка на его упругой шее лишь усиливается, блокируя любые попытки закричать, а во рту остается неприятный металлический привкус крови. Нож с характерным мокрым звуком выскальзывает из тела, и толстые пальцы проводят по тупой стороне лезвия, рассматривая узор из кровавых пятен на сияющей серебряной стали. Засохшие капли багровой краски покрываются новыми, свежими. Застоявшаяся кровь переливается на ковёр и прижимается к тяжёлым рабочим ботинкам. Из-за тёмного окраса обуви создавалось ощущение, что кровь въедалась в подошву и не оставляла после себя и следа. Безжизненный взгляд переносится на женщину. Она, словно сломанная куколка, совсем не двигается и не подаёт голос. Не может заставить себя почувствовать ничего, кроме разъедающей душу боли. На языке лишь тошнотворный привкус едкой кислоты. — Просто убей меня... Бормочет, словно в бреду, собирая последние силы, чтобы выдавить из себя роковые слова. но Майкл пропускает их мимо ушей, не зацикливаясь на необычайно низком тембре звучания женского голоса. Его интересует лишь то, как жалко её слабое тело выглядит сейчас. Загнанная в угол бедная овечка. Подходит чуть ближе, медленно протягивает руку и с силой хватает рыжие женские локоны. Тянет. Совсем слегка — для Майкла. С нечеловеческой силой — для измученной бывшей матери. Женщина едва дёргается, когда локоны рвутся от мертвой хватки и спадают на плечи. Если бы Майкл мог бы видеть её лицо, наверное, ему стало бы немного жутко от опустошённого взгляда Роуз. Тёплое лезвие ножа прижимается к горлу женщины и останавливается там на пару секунд. А после с необычайной быстротой чертит ровную линию, вжимается в нежную женскую кожу. Роуз неконтролируемо трясётся, как ягнёнок, которого ведут на убой, пока горячая кровь обжигает собственное тело. Майкл давит сильнее, проталкивая лезвие глубже в мясо, пытаясь как бы разрезать с левой стороны на правую. Кровь волнами выходит в синхронном ритме с её бьющимся сердцем. Майкл водит ножом небрежно, то надавливая сильнее, то смещая фокус в другую сторону. Даже не обращает внимания на сопротивление, которое оказывает живая плоть его лезвию. Её тело немеет, движения становятся размеренными, вялыми, уставшими. ____________________________________________ Сцена постепенно пустеет. Гордон ещё силится двигать своими конечностями, как раздавленный жук, бесцельно шевелящий лапками несколько мгновений после того, как его раздавили пальцем. Жалобно стонет от боли в меру своих возможностей. Роуз же вовсе не двигается, кажется, её участь была намного быстрее и милосерднее. На сцене остается лишь один актёр, чьё тяжёлое дыхание раздаётся с привычным спокойствием. Если бы полицейский не видел таких сцен раньше в своей жизни, возможно, эта безжалостная кровавая расправа вызвала бы у него едкую горечь на корне языка. Но он лишь проглатывает фантомное ощущение кислоты, отгоняя от себя навязчивые мысли. Нервно озирается по сторонам, осматривая комнату. Что угодно, лишь бы больше не смотреть проклятую плёнку. Лишь бы больше не испытывать нарастающее чувство тревоги, мешающее закаленному сознанию дать профессиональную оценку записи. Возможно, то, что сейчас он находится в той же комнате, с которой все и началось, заметно играло с его стальными нервами. А возможно, играло с его нервами то, что он сел изучать плёнку один, опрометчиво не оповестив никого о своем местонахождении. Еле слышный скрип за спиной. Разум, уже давно вошедший в состояние настороженности, улавливает звуки с невероятной осторожностью. Взгляд резко блуждает в сторону на дверной проем, оценить обстановку. Дверь слегка покачивается, обнажая пустой тёмный коридор. Должно быть, сильный ветер открыл дверь, хотя бы на это хочется надеяться. В конце концов, в последнее время действительно достаточно ветрено. Яркий экран, наконец, с характерной вспышкой сменяется на темный, а глаза невольно возвращаются к нему. Полицейский застывает от неожиданности. Белые маски отчетливо контрастируют с чёрным статичным экраном, приковывая к себе взгляд. Мужчина в костюме механика стоит в дверном проёме, загораживая путь к отступлению своим огромным телом. Единственный путь. Будто какое-то издевательство. Ужасная, совершенно не смешная шутка. Но это не шутка. Гоуст Фэйс медленно поднимает руку на уровень глаз, наклоняет голову вбок и издевательски машет ему. Будто играется с чувствами полицейского. Неожиданно подаётся вперёд, шагая в направлении к ещё живому свидетелю, крепко сжимая свой верный клинок в руке. Сегодня из этой комнаты уйдут только двое, а третий унесёт увиденное с собой в могилу.