moonlight on your skin

— Сатору— Сатору, да подожди ты, что ты творишь?! — Сугуру задыхается от негодования, раздражения, от возбуждения, что позорно быстро охватило его тело; ему хочется стереть с чужого лица эту самодовольную и совершенно глупую, просто идиотскую усмешку — кулаком, губами или чем-нибудь еще — но он… чёрт. — Что не так? — Сатору щекой трётся о внутреннюю сторону чужого бедра, худощавые и тонкие его пальцы сжимают жёсткую ткань форменных брюк. Одна рука — на бедре, другая — в области паха, где чужое напряжение постепенно увеличивается под тёплой ладонью. Несколько важных деталей: они только что вернулись с миссии, сейчас глубокая ночь, и они стоят в коридоре общежития Магического техникума. Ну, как стоят: Гето, вжавшись спиной в каменную стену, пытается совладать со слабостью в ногах, Годжо — на коленях, ядовито ухмыляясь, пока белая чёлка прилипает к вспотевшему лбу. — Что, если нас увидят, неужели ты не подумал об этом?! — шипит Сугуру истерично, его тело дрожит (от усталости или от возбуждения — уже не разобрать). — Сатору, вставай, боже— Это ты должен думать о своей репутации, в первую очередь, ты! — С чего бы? — хмурится он, наконец отлипая от ткани чужих брюк. Его рука, покрытая ссадинами и мозолями, дёргает молнию на Сугуровых брюках. Последний испуганно выдыхает — Сатору задирает края его рубашки и медленно, с раздражающим спокойствием расстёгивает пуговицы, одну за другой. — С того, что тебе, как будущему главе влиятельного клана, не положено водиться с мужчиной, а тем более, — Сугуру кусает внутреннюю сторону щеки, когда Сатору приспускает его брюки. — А особенно ему сосать. Ты понимаешь? — И что они мне сделают, если узнают? — Годжо говорит развязно и улыбается так же: пошло и как-то даже по-блядски — Сугуру хочет вымыть его рот с мылом каждый раз, когда тот открывается, чтобы ляпнуть очередную чушь. — Они ничего не могут, Сугуру, я ведь сильнейший. Сатору хихикает, и тихий его смех наполняет грудь Гето сладкой, ломающей рёбра болью. — Почему именно здесь? — он устало выдыхает, сдаваясь. Кладёт большую, горячую ладонь на платиновую макушку, пока чужой язык медленно очерчивает проступающий из-под ткани трусов член. — Ох, Сатору, я даже в душ не сходил. Боже. Блядь. — Мне плевать. — Его ладони сжимают Сугуровы напряжённые бёдра, он ведёт носом по всей длине ствола, и от этого простого движения (и от ощущения горячего дыхания там, куда сейчас приливает кровь) щёки Сугуру заливаются мягким румянцем. — Меня возбуждает твой запах. — Синева его глаз словно источает слабый голубой свет. Сатору поднимает опасный взгляд и смотрит глаза в глаза, пока губы его останавливаются в том месте, где начинается головка. Сугуру протяжно выдыхает. Его сердце трепыхается в клетке из рёбер, словно загнанная птица, и он чувствует, как его колени дрожат от слабости. Это сумасшествие, это полное безумие, это что-то на грани — и все эти слова всегда, всегда всплывают в его голове только в присутствии Сатору. Он поджимает пальцы ног, упирающиеся в носки ботинок, всё его тело ноет, нет, кричит от боли и усталости — это было сложное, серьёзно, почти что опасное задание. Всю дорогу, пока они ехали в служебной машине, Сугуру мечтал о тепле родной кровати; он только сегодня утром поменял постельное бельё, что теперь приятно пахло кондиционером для стирки. Он думал о том, как примет горячий душ, смоет с себя въевшуюся в кожу усталость и грязь, нанесёт на волосы бальзам с запахом зелёного яблока и мяты, что купил позавчера, почистит зубы и вымоет вкус поглощённого проклятья. Он с благоговением представлял, как высушит голову полотенцем и, разморённый горячим душем и сытным ужином, устроится в мягкой постели, поджав колени и запустив руки под подушку — туда, где находится ее прохладная сторона. Сатору всосал ткань его трусов, и стон почти сорвался с Сугуровых губ. Ах да. Вот что мы имеем в итоге. Он прижал мокрую ладонь ко рту, пытаясь зацепиться за остатки здравомыслия в собственном сознании — странно, в присутствии Сатору, они ускользали, словно рой мотыльков, чей покой был потревожен чьей-то нетерпеливой рукой. Его брюки сползли почти до колен, и теперь он стоял, потный, зардевшийся и почти обнажённый в коридоре общежития, пытаясь проглотить рвущиеся наружу вздохи. — Даже когда ты потеешь во время тренировки, это так возбуждает, — продолжает Сатору, и его покрасневшие губы растягиваются в широкой, хищной улыбке. Сугуру смотрит на него сверху вниз, сквозь дрожащие ресницы, мутным и обезумевшим взглядом. Сатору стягивает его трусы, и истекающий смазкой член покачивается в воздухе — Гето судорожно выдыхает, наконец почувствовав облегчение. Или хотя бы что-то отдалённо похожее на него. — Ты знаешь, на первом курсе я часто подсматривал за тобой в душе, — шепчет Сатору, не переставая улыбаться. Он знает, знаетзнаетзнает, что все эти слова возбуждают Сугуру ещё сильнее, распаляют огонь в его груди, и где-то в низу его живота — в особенности. — Правда? — голос Сугуру становится хриплым, но он всё ещё говорит ласково, с нежностью перебирая снежные волосы между пальцев. — Зачем? — Потому что у тебя красивое тело. — Сатору широко мажет языком по твёрдому члену, слизывая каплю солёного предэякулята. Сугуру выдыхает через нос, и его пальцы на белой макушке нетерпеливо сжимаются. Глаза Сатору смеются. — И мне нравилось смотреть, как ты трогаешь себя. — Ты сумасшедший мудак, Сатору. — Ага. Наконец, его губы смыкаются вокруг влажной, покрасневшей головки. Луна сегодня яркая — почти полная — её лучи подсвечивают Саторовы волосы и ласкают кожу его рук, делая её белой и словно прозрачной. Сатору медленно, будто впервые, принимает член в рот, в уголках его весёлых глаз собираются морщинки — издевается. Сугуру борется с желанием сжать чужие волосы в кулак и толкнуться ему прямо в глотку, грубо и нетерпеливо. Но жар чужого рта плавит его лёгкие, во рту Сатору тепло и влажно. Приятно. Блядь, как же приятно. Блядьблядьблядь. — И что, прятался за стенкой и тихо подрачивал? — Смех щекочет глотку. Сугуру наклоняет голову вбок и смотрит сверху вниз насмешливо-игриво. — Мечтал мне отсосать, как сейчас? — он знает, что Сатору не может ответить — у него, типа, немного занят рот — и от этого становится ещё смешнее. Сатору несёт всё подряд, и не только во время секса. То есть он постоянно о чём-то пиздит, и порой сложно понять, где кончается правда и начинается выдумка. Это вполне в его духе — сочинять такое дерьмо, только чтобы возбудить Гето ещё сильнее. Сатору не разделяет чужого веселья — смотрит раздражённо, скептически приподняв бровь. Делает ещё несколько движений головой — вперёд-назад — и выпускает мокрый, обслюнявленный член изо рта: — Ты, должно быть, очень доволен своей шуткой, но вообще-то да, я хотел отсосать тебе, — его тёплая ладонь ложится на Сугуров член и размашисто надрачивает. — Особенно когда видел твою спину, и руки, и то, как мокрые волосы прилипают к твоей шее, и ты громко дышишь, пока сжимаешь в руке член, — его ладонь останавливается и чуть сдавливает покрасневший ствол у основания — Сугуру задыхается от возбуждения. — Вот так. Конечно, блядь, я хотел отсосать тебе, Сугуру. Как думаешь, мы уже разбудили Нанами? — О боже, просто заткнись, — Сугуру откидывает голову назад, в ушах шумит, и ему катастрофически не хватает воздуха. Сатору посасывает его головку и отстраняется с громким, чмокающим звуком. Бляблябля, какой же ты идиот, Сатору, это просто пиздец, какой же ты придурок. — Надеюсь, ему понравится, — лыбится Годжо, и слипшиеся пряди белой чёлки спадают ему на глаза, делая его и без того развязный вид ещё более бунтарским. — Это же как порно, только наяву. Прямо за дверью. Ах да — думает Гето — они же остановились около его двери. Вот, пару шагов — и комната Нанами Кенто, Сугуру удивится, если он не убьёт их до конца учебного года. — Хватит болтать, — его голос становится строже — и грубее. Нетерпеливее, быть может. Кажется, ещё пару движений — и он кончит прямо на Саторово лицо. Уберёт, наконец, это дурацкое выражение, эту поганую ухмылочку и весёлый взгляд с наглой физиономии. Сатору невозможный идиот, и Сугуру задаётся вопросом — каждый день, чтобы не соврать — как ему удаётся его терпеть. Потому что никто, никто не выдерживает его компании больше пяти минут. Сатору привлекательный, и это неоспоримый факт, как, например, и то, что Земля вращается вокруг Солнца. Сатору обладает тем самым природным магнетизмом, он просто родился таким. Но его язык — грязный, грязный язык, и его самодовольство, полное отсутствие такта и какой-либо эмпатии делает из него человека совершенно невыносимого. Но Сугуру его любит, боже, он так его любит, его идеальную неидеальность, его идиотские шутки и жгучую, ядовитую смесь всех хуёвых качеств, что является основой его личности — он любит его отчаянно и самоотверженно. Сатору делает его слабым и в то же время сильнейшим из людей (после самого Сатору, конечно же). Сугуру не выдерживает, сжимает чужие волосы в руке покрепче и толкается в расслабленную глотку — конечно, потому что Сатору ему это позволяет. Невероятных усилий ему стоит не застонать сейчас, потому что глотка Сатору узкая, горячая, мокрая, и его язык с выверенной точностью ласкает крайнюю плоть. Сугуру знает наверняка — всё, за что бы Сатору ни взялся, у него получается идеально, даже когда это касается минета. Сугуру кусает губу и двигается резче, чем обычно. Он чувствует, как грязная рубашка липнет к коже, как волосы выбиваются из его слабого, растрёпанного пучка и путаются в районе затылка. Каменная стена, к которой он прижимается спиной, уже нагрелась от тепла его тела. Сугуру двигает носком ботинка и потирается им о чужой пах — Сатору низко стонет, посылая вибрации по члену, что так старательно вылизывает последние двадцать минут. Блядь, ты отбитый, Сатору, серьёзно, ты конченый человек. — Будь тише, — нервно шипит Гето, но носок его ботинка всё ещё тычется в Саторов пах. Годжо ёрзает, неосознанно трётся — в уголках его глаз собираются слёзы, и он выпускает член изо рта, жадно хватая воздух. Его щёки горят, и Сугуру представляет, насколько сейчас мокро в чужих трусах. — Давай, будь хорошим мальчиком, закончи начатое. Быстрее. Сатору скулит — серьёзно, у него просто адски стоит. Его колени разведены, отчего ткань форменных брюк, натягиваясь, ещё сильнее давит на член. Он чувствует, как по ним расползается мокрое пятно от смазки — у него стоит с тех пор, как они только сели в машину. Сугуру такой горячий во время боя — пронеслось у него в голове, и тогда все остальные мысли затерялись на фоне этой. Он представлял, как начнёт отсасывать Сугуру прямо там, в салоне автомобиля, или, например, станет ласкать его здесь, в коридоре общежития, чтобы услышать могли все. Сатору часто дразнил себя такими мыслями, ему нравилось думать, что кто-то может их увидеть — адреналин опьянял, возбуждал ещё сильнее. К тому же, Сугуру всегда пытался его остановить, нравоучения добавляли его голосу эту серьёзную строгость, словно он учитель, отчитывающий ученика — блядь, — Сатору плавило от этой мысли. Давай, будь хорошим мальчиком. — Блядь, — выдыхает Сатору тихо, его щеки горят от возбуждения. Сугуру снова толкается в раскрытый рот, его ладонь давит на Саторов затылок, заставляя двигаться. Это извращенство, но Сатору серьёзно обожает его запах — резкий, пряный запах выделений и пота. Грязнозрязногрязно, это так грязно — его член течёт и пачкает иссиня-чёрные брюки — Сатору нравится чувствовать себя грязным. Порочным. Непослушным. — Тише, Сатору, — леденящий голос Сугуру звенит в его ушах. Слюна собирается на его языке, стекает по члену и капает на деревянный пол, Сатору сосёт мокро и грязно, в его глазах пляшут черти. Сугуру ведёт. Возможно, он болен. Или просто он безумно устал, и ему нужна была разрядка. Или Сатору просто мастерски делает минет — он не знает, возможно, всё вместе. Кружится голова, и в ушах шумит кровь. Сугуру кажется, что он находится где-то в невесомости, между жизнью и смертью, небом и землёй, потому что он чувствует слишком, слишком много. Сатору мычит, пока головка чужого члена толкается в его глотку. Первые слёзы бегут по его раскрасневшимся щекам (он помнит, как Сугуру сказал ему, что он красивый, когда плачет), но он сосёт жадно и уверенно, очерчивая языком каждую венку. Выпускает член изо рта, делая передышку, и принимается за яйца — вылизывает кожу и всасывает их по очереди, тогда как грудь Сугуру содрогается от рвущихся наружу стонов. О боже, божебожебоже, Сатору, не останавливайся, прошу тебя, боже, как же хорошо, Сатору— Стук сердца глухо ударяется о стенки его рёбер. Это невыносимо. Невыносимо: потому что Сатору знает его слабые места, знает, как и где, знает, как выбить землю из-под ног; потому что Сатору выглядит чудовищно привлекательно с его, Сугуру, членом во рту, и его губы, красные и припухлые, так очаровательно обхватывают Сугуров ствол, и его глаза блестят от слёз, яркие и безумные, и румянец накрывает его щёки, шею, уши — Сатору, ты такой красивый, блядь, ты божественно красивый. Потому что Сатору — единственный, неповторимый, сильнейший маг современности Сатору Годжо — стоит на коленях, вылизывает его яйца, трётся членом о носок чужого ботинка, и слюна капает с его опухших губ. — Вот чёрт, — выдыхает Сугуру, пока звёзды пляшут перед его глазами. Лоб, щёки, уши, живот и ноги — всё его тело горит в предвкушении оргазма. — Ты псих, Сатору, ты просто больной. — Ты трахаешь мой рот, — напоминает Сатору, и голос его дрожит. Он покрывает член Сугуру мокрыми поцелуями, и кончик его языка снова потирает то место, где заканчивается головка. — А ты стоишь на коленях и отсасываешь мне в коридоре, — ухмылка на лице Сугуру выходит кривой и какой-то нездоровой. — Как шлюха. Зрачки Сатору расширяются и заполняют почти всю радужку глаза. Он давится воздухом — мокрое пятно на его штанах становится всё больше. Сугуру замечает это. Смех пузырится в его лёгких. — Я так и знал. Ты правда конченый извращенец. Возбуждаешься от грязных словечек, боже, Сатору, я не могу поверить, что ты серьёзно, — его губы дрожат от смеха. Он пользуется растерянностью на чужом лице, перемещает руку на горячее Саторово лицо, погружая большой палец в полураскрытый рот. Вынуждает высунуть язык — Сатору повинуется почти незамедлительно. — Хочешь, чтобы я называл тебя шлюхой? Или лучше пёсиком? Может, деткой? Как тебе нравится? — серьёзно, Сугуру так смешно, что даже мысли о скором оргазме отступают на второй план. — Давай, детка, возьми поглубже. Сугуру не знает, как он всё ещё умудряется сдерживаться и не кончить. У него стоит почти до боли, и это начинает становиться невыносимым. Его веселит выражение абсолютного повиновения на Саторовом лице — и то, как его член дёргается от этих банальных, пошлых, порнушных словечек. Он уверен на сто процентов — завтра Сатору засмущается и станет всё отрицать. Но Сугуру всё видел. То, как Саторовы ресницы задрожали и его дыхание участилось, и то, как растерян он был, открыв в себе этот грязный, постыдный фетиш. Или, может, это Сугуру догадался обо всём только сейчас? Сатору сосёт громко и мокро, глухо мычит и специально издаёт эти дурацкие хлюпающие звуки — потому что сердце Сугуру заходится от страха каждый раз при мысли, что кто-то их услышит. И смотрит Сатору развязно и окосело — но с абсолютным обожанием. В какой-то момент Сугуру начинает казаться, что он начал опасную, очень опасную игру. Потому что Сатору всегда был без тормозов — то есть он всегда творил всякий пиздец — но теперь, когда они начали заниматься сексом, последние остатки здравомыслия покинули его голову. Сатору сорвало крышу, окончательно. И Сугуру знал, знал точно, что однажды им это выйдет боком. Точнее, ему, потому что по какой-то причине это всегда было его ответственностью. Не Сатору. У Сатору не было забот, вернее, он вёл себя так, будто их не было. Сугуру думает, что «детка» звучит не так уж и плохо, если речь идёт о Сатору. Его рука неосознанно тянется к члену — он вытаскивает его из чужого рта, размашисто дрочит и кончает. Его сердце громко стучит в ушах, он округляет губы в форме буквы «о», и тихий, судорожный вздох вырывается со дна его лёгких. Последние капли спермы стекают по его руке — вдруг он осознаёт, что всё это время смотрел на Сатору почти неотрывно. Лицо Сатору испачкано спермой, но его губы, опухшие и блестящие, растягиваются в усталой улыбке. Он слизывает белую каплю с уголка рта. — Вау, ты и правда долго сдерживался. Сугуру пытается улыбнуться — всё его тело, от макушки до пят, накрывает смертельная усталость. Он медленно приходит в себя, вдруг понимая, что Сатору больше не трётся о его ногу. Боже. Боже. Это было потрясающе. Сатору медленно поднимается, и тело его покачивается. Он недовольно шипит, превозмогая боль в затёкших мышцах. Сугуру тянет его к себе, и его рука скользит в чужие брюки. — Сатору. — Да? — Ты что, кончил? Сатору отводит взгляд в сторону, вмиг растеряв всю свою спесь и самоуверенность. Вытирает губы рукавом пиджака — на нём остаются разводы от слюны и спермы. — Может быть. — Ты весь мокрый, — шепчет Сугуру и неверящим взглядом таращится на липкую ладонь, что только что побывала в чужих трусах. — Течёшь, пока я трахаю тебя в рот, и кончаешь от грязных словечек? — Просто заткнись. — Сатору жуёт нижнюю губу, румянец всё ещё горит на его щеках. Сугуру смеётся охрипшим голосом. Всё это кажется ему плохим порно. — Я поверить не могу. — Что в этом такого?! — взрывается Сатору, и глаза его расширяются от негодования. — Что такого? Ты кончил от того, что я назвал тебя шлюхой, Сатору, ты ведь даже не трогал себя. Это безумие. — Сугуру улыбается, дрожащими руками застёгивая ширинку на брюках. Луна освещает Саторов силуэт, и только сейчас он замечает огромное мокрое пятно на чужих штанах. — Ты просто… Иди на хуй, Сугуру, — глаза Сатору мечутся из стороны в сторону. Сугуру обхватывает его подбородок и притягивает к себе для поцелуя — чувствует собственный вкус на чужом языке, и это ощущается странно и неправильно. Лицо Сатору липкое от спермы, и они оба мокрые, потные, грязные и уставшие. В коридоре воняет сексом, и Сугуру остаётся лишь молиться, чтобы Нанами не приспичило выйти в туалет посреди ночи. Если он ещё, конечно, не… Они слышат скрип кровати и чьи-то медленные шаги по ту сторону двери. Сердце Сугуру пропускает удар. Они смотрят друг на друга абсолютно диким, полным ужаса взглядом чуть меньше секунды. Сатору хватает его ладонь и через мгновение они— О. Стоп. Это его комната. Что? — Как ты— — Сработало! — глаза Сатору расширяются от шока и восхищения. — Сугуру, получилось! Я освоил быстрое перемещение, ещё и тебя смог перенести! Разве не круто? Охуеть! Сугуру смотрит на него с непонятным выражением. Кончики пальцев покалывает, и голова кружится ещё сильнее, чем до этого, — должно быть, влияние техники Сатору. Он растерянно оглядывает собственную комнату, пока шестерёнки в его голове лениво передвигаются. — Ты псих, Сатору, тебе бы полечиться, — последнее, что произносит он, прежде чем Сатору вновь накрывает его губы своими.