Тысяча девятьсот восьмидесятые

— Чё припёрся? Звоном отскакивают слова от обшарпанных стен узенькой кухни. Адидас дожидается, пока в комнате останутся они вдвоём с Кащеем, а его прихвостни по первому слову поднимаются и шуруют в магазин. Суворов щурится, отмечая совершенно нерадушный приём, но другого он ведь и не ждал. Не бросаться же бывшему лидеру группировки на нового с радостной улыбочкой и возгласами. Хотя от Кащея можно всяких перфомансов ожидать, даже если он ещё не притрагивался к водке. — Помощь твоя нужна, — честно признаётся Вова. — «Кащей, тебя по городу никто в хуй не ставит»… «Мы с пацанами тебя не поддерживаем, нам не нужны твои воровские понятия»… — с нажимом цитирует Кащей, вольготно растягиваясь на старом диване и демонстрируя свою полную незаинтересованность. — Мне продолжать или в памяти освежилось? Адидас даже удивляется, Кащей словно наизусть всё помнит, как вышколенные комсомольцы знают устав ЦК КПСС. Неужели его настолько зацепила ментовская предъява от Суворова? Отматывая назад, Вова бы себе язык-то, конечно, прикусил. Совершенно не годился он для роли лидера группировки — слишком бескомпромиссный, слишком простой, слишком непрошибаемый — и понял это чересчур поздно. — Сяду? — кивает Адидас на место рядом с мужчиной. — Если с чушпаном не западло, — ехидствует Кащей, жмёт плечами и выдыхает струйку дыма из полуоткрытых губ. Вова раздражения не показывает, хотя по непроизвольно сжавшимся в кулаки рукам всё очевидно, и опускается на диван к Кащею, сидящему на расстоянии вытянутой руки. Какое-то время Суворов просто смотрит на стол перед собой, а потом решительно достаёт из кармана куртки приличную пачку денег. — Вот, — припечатывает Адидас, обернувшись. Кащей быстро прибирает к рукам купюры со стола, машинально начиная их пересчитывать, и только на середине пачки вдруг бросает озадаченный взгляд на Вову. Не досчитав до конца, вызывающим жестом он кидает купюры на стол около Суворова. — Бери. За Универсам, — размытой формулировкой, но как никогда твёрдо говорит Адидас. По его мнению, это было правильно — вернуть деньги, что ему передали через Турбо, обратно в казну Универсама с помощью нового лидера. Вова надеялся, что такой широкий жест всё же сможет склонить Кащея к согласию на возвращение. Правда, сейчас, наблюдая за расслабленным лицом авторитета и его почти равнодушной реакцией, Суворов начинает понимать, что надежда эта заведомо провальной была. — Вот вроде по-русски говоришь, а хер тебя поймёшь, — Кащей внимательно смотрит на собеседника, считывая каждую микроэмоцию с лица Адидаса. — Я тебе чё, мент, чтобы ты мне за своих пацанов заносил? — Зря мы тебя отшили, Универсаму лучше было с тобой, — вновь как будто бы в никуда бросает Вова. — Ясен хуй, — весело скалится он. — Ты, если это пришёл сказать, так мог не трудиться, я в курсе. Все в курсе. — Я пришёл попросить… — Суворов прокашливается, и тон его голоса становится серьёзнее и несколько взрослее. — Чтобы ты вернулся в Универсам. Снова главным стал. — На кой чёрт вы мне? — Кащей усмехается и тянется рукой к бутылке водки, стоящей на столе. Адидас удивлённо моргает, следя за тем, как белая смерть разливается по низким стопкам. В его представлении Кащея не приходилось уговаривать занять своё место. — Не вруба-а-аешься? — издевательски тянет Кащей и ставит перед Вовой стопку, с которой чуть ли не с краёв льётся. — Вова, вы беспредельщики! Дерьма наворотили хуже хадишки, блять! И ты думаешь, что я за вас его разворочу? Нихуя, Вовочка, ни-ху-я! Суворов настороженно смотрит на алкоголь, вовсе не собираясь пить сейчас. У него там машина, Наташа, а в планах маленький дом в Абхазии… А здесь Кащей, который сам мутнее водки и, видимо, не решающий больше дела на трезвую голову. Как бы не сгинул бессмертный. — Бери, — приказным тоном командует Кащей, указывая на стопку, и, показывая собственный пример, берёт свою. — Иль западло со мной пить? — Я не пью, — слабо упирается Адидас, как в плакате против пьянства. — Вообще. — Не уважаешь меня, что ли? — авторитет привычно щурится и поглядывает на Вову из-под длинных ресниц. Кажется, вспоминается Суворову, они такое уже проходили пару лет назад, буквально точь-в-точь от занюханной кухни до хитрого выражения лица у Кащея. Он вообще оратор и спорщик от бога, так что в тот раз Адидас пришлось пить. Сокращая их дебаты по поводу связи уважения и выпивки, Вова берет стопку и со звоном чокается с Кащеем. — За что пьём хоть? — интересуется Суворов, прежде чем опрокинуть водку вслед за авторитетом. — За понятия, — он хрустит солёным огурчиком и, оглядываясь на Адидаса, уточняет. — Пацанские.       Приходится пропустить ещё две стопки, которые окончательно развязывают Кащею язык, но никак не приближают Вову к решению вопроса. Видимо, авторитет на прощание решил высказать Суворову всё, что у него наболело за время отсутствия в Универсаме. И, по правде говоря, высказать есть за что, а потому Адидас хмуро слушает разочарованного, хмельного Кащея. — Ладно скорлупа эта вся, но ты, Вов! — он тычет в грудь Суворова указательным пальцем той руки, где зажата тлеющая сигарета. — Тебя-то я, блять, где упустил?! Я, конечно, не святой, но убийцу я из тебя точно не растил. — Они девочку… обесчестили, — честно выдаёт Вова, пока перед глазами мелькают картинки той ночи, как долбанные лошадки на карусели. — Да в курсе я, — отмахивается Кащей, сотрясая воздух рукой. — Только себе не ври. Ты сраную вендетту не из-за девочки устроил, а потому что на коленях извинялся перед всем ДомБытом. Не смотри так, я много чего знаю. Но отмотай назад, с чего всё началось? Если правильными сведениями обладаю, то вы видак умыкнули у мужика, которого Жёлтый крышевал. Так или не так было? — Так, — Адидас виду не подаёт, но по спине мурашки пробегают от тона, словно опять он под Кащеевым началом ходит. — А всё потому, что думать надо, Вова. А если обосрался, то не в луже говна сидеть и всех вокруг обрызгивать, а назад сдать и говорить по-человечески! Я Жёлтого знаю… знал, нормальный мужик был… — Кащей тяжело вздыхает и тушит сигарету в пустую банку с окурками. — Не по-пацански это. — Не всё уже по-пацански решается, — почти выплевывает Суворов, морщась. Как же ему всё это осточертело. — Времена меняются, уж ты-то это должен понимать как никто другой. — Твоя правда, — тихо бормочет он, кивая головой. Они ещё какое-то время сидят в тишине, задумавшись каждый о своём, но всё равно сходясь на одном вопросе — в какой момент всё пошло под откос? Когда настала такая точка невозврата, что всё остальное просто прилипало как к снежному кому? Когда эпоха вокруг них успела поменяться и почему они остались прежними? — Так что скажешь? — Вова возвращается к изначальной теме разговора. — Будь моя воля, я бы вас всех разом отшил, — Кащей большим и указательным пальцами трогает свои виски, словно разыгралась мигрень. — Может быть так и сделаю. Нет универсамского района — нет проблем. Чё думаешь, а? — Плохо ты это придумал, — Адидас морщится от такой перспективки, забавно так усами двигая. — Будут другие районы наших пацанов как чушпанов нагибать. Не дело это. — Ну, нас с тобой точно не нагнут, не ссы. Мы-то на авторитете, — он бросает беглый взгляд на стол и тянется за куском чёрного хлеба. — Вернее, я. За тебя уже ручаться не могу. — А меня здесь уже не будет, — наконец признаётся Суворов, едва скрывая в голосе усталость. — Я уезжаю, Кащей. Машина снаружи уже стоит, как твоё решение услышу, так и поеду сразу. Вова поднимается с дивана и медленно бредёт к грязному окну, которое мыли ещё, наверное, в прошлом десятилетии. Особо никуда по пути не смотрит, так, блуждающим взглядом обводит скромный интерьер кухоньки Кащея. Когда Адидас сюда приехал, то припарковался прямо перед подъездом, думая, что в квартире задержится максимум на полчаса. А в машине — Наташа и билет в счастливую жизнь. Только прошлое не отпускает, вцепившись в руку, как смерть в безнадёжного больного. Отодвигая задрипанные занавески указательным пальцем, Суворов находит взглядом тёмные жигули, а рядом с ними и Наташу. Несмотря на его строгий наказ оставаться в автомобиле, девушка крутится около и явно волнуется. Вова даже не слышит, как со скрипом и кряхтением с дивана поднимается Кащей и подходит к нему со спины. Симметрично повторив действие с другой шторой, авторитет следит за взглядом Адидаса. — Ба-а-а-а, — удивлённо тянет Кащей, проходясь двумя пальцами по подбородку. — Так вот где собака зарыта. Свадьба, детки, подгузники, передники? Братву на баб не меняют, забыл, что ль, чему я тебя учил? Суворов бьёт Кащея по морде быстрее, чем отдаёт себе отчёт в этом действии, причём с неплохого замаху и явно до крови. Костяшки пальцев знакомо саднит от привычных ощущений, и, сконцентрировавшись на этом, Вова не замечает, что Кащей приходит в себя и толкает его в стол. Без шансов притормозить, Адидас летит прямиком на «накрытую поляну», падая сам и вместе с тем опрокидывая стол. Суворов не теряется и, хватая стоящего Кащея под колени, рывком тянет его на пол. Звучно матерясь, мужчина оказывается рядом, ни на секунду не прекращая молотить противника кулаками, куда только достаёт. Неповоротливый, грузный Кащей явно проигрывает в манёвренности худощавому Вове, пока они вертятся на грязном полу кухни в бесполезном месилове кулаками. Друг дружку не пинают, оба старой закалки, когда бить ногами считалось зашкваром. Заканчивается всё тогда, когда Адидас нависает сверху над лежащим на спине Кащеем и крепко держит его за грудки свитера в ромбик. Оба они запыханные, обессилевшие и злобу выпустившие. — Всё, всё, ну, ха-а-арош… — хрипит Кащей в то небольшое пространство, что остаётся между ним и грозным Суворовым сверху. — Пусти меня! Вова, глубоко дыша через раскрытый рот, послушно отступает, отползая чуть дальше. Поднимаясь в сидячее положение, Кащей ведёт языком по губе, слизывая подступившую кровь, и смотрит на сидящего рядом Адидаса, который прикладывает слегка холодную бутылку водки, чудом не разбившейся при падении, к расквашенной брови. Дерьмо друг из дружки повыбивали, как в старые добрые годы, теперь пора за стол переговоров садиться. Раз перевернули буквальный, то за метафорический. — Она хоть знает, отчего ты сбегаешь? — даже получив по морде и изрядно по печени, Кащей не перестаёт рубить правду-матку. — Я брата её убил… Двоюродного… — хмыкает Суворов, ставя бутылку между ними. — Еба-а-ать у вас любовь-морковь, раз она после такого с тобой уезжает! — в ответ он качает головой, а рука механически тянется к водке. — В таком случае на прощание. Ещё так буднично бросает последнюю фразу с ухмылкой, что Адидас сразу вспоминает слова Турбо, что пьёт Кащей по-чёрному. Правда, сейчас мысли авторитета занимают не «любовь-морковь», а другое — он без труда складывает два плюс два, вспоминая, что уже видел эту высокую макушку с мелкими кучеряшками, как на жопе у барана, в компании Жёлтого. Память, пребывающая в добром здравии, в отличие от всего остального тела Кащея, тут же подкидывает факт, что у Желтухина была какая-то родственница Наташа. Ну да, попал Вова, ничего не скажешь. Кащей с характерным звуком отвинчивает крышку с бутылки. — Надеюсь, морду твою в последний раз вижу, — вместо тоста. — Это взаимно, — вместо обещания.              Госпереворот заключают на взаимовыгодных вроде как условиях: Адидас исчезает с радаров, ничего пацанам не объясняя, а Кащей, как ни в чём не бывало, возвращается на свой престол. Зима, кажется, будет только рад избавиться от тяготящих его обязанностей лидерства, к которому Вахит совсем не приучен. Турбо будет ершиться за спиной, но вряд ли сможет противопоставить себя авторитетному новому-старому лидеру. Марата, думается Вове, это никак не коснётся, ведь тот вдруг решил пришиться к комсомолу, а сам Адидас честно обещает — старательно обходя слово пацана — больше не появляться в качалке. Скрепляют договор крепким рукопожатием, одной последней сигаретой на двоих и глотком проклятой водки прямо там, на полу, в окружении хаоса, который навели вдвоём. Суворов не понимает, какими чарами обладает Кащей, что все под ним ходят. У него самого снаружи в угнанной машине сидит будущая невеста, которую Вова собирался без промедления везти в Абхазию, а он распивает водку с Кащеем, который даже до его друга не особо дотягивает.