Differ

Только рассветало. Из-за самых дальних барханов, что только видны из Суны поднималось солнце, окрашивая небо в оранжевые и красные тона. Чувствовалось, что воздух теплеет, и скованная ночным холодом деревня медленно отходила ото сна. Гаара проснулся удивительно выспавшийся. Распахнул окно, где, к его превеликому удивлению не бесновалась буря, которую обещали ему редкие в Суне метеорологи. Гаара в мыслях прокручивал план на день: совет старейшин (уже не так пугает, как раньше), приезд старшей сестры и ее семьи (страшно в данной ситуации только Канкуро), а также сходить на рынок, чтобы закупиться мясом и овощами. И взять для Шинки какую-нибудь сладость без меда (давно его не баловал) — иначе снова повторится аллергический отёк. Сын вообще был болезненным ребенком. Аллергия, проблемы с усидчивостью, сходящеесе косоглазие… С момента усыновления прошло всего четыре года, и все это время он старательно лечил Шинки. Несколько раз приходилось ездить в Коноху и страну Ветра, но оно того стоило — аллерген удалось вычислить. Одной проблемой стало меньше. Но они старались. Шинки терпел многие неприятные процедуры, а Гаара не жалел времени и денег, лишь бы сын был здоров. Сейчас же остались некоторые остаточные проблемы, для преодоления которых нужно было только терпение. Например та же учеба, которой отец с Шинки занимался часами. Перед тем как выйти из комнаты, каге мельком взглянул на свое отражение в зеркале, висящим как раз возле двери. Разгладил небольшие складки на одежде, поправил волосы. Он справится. Главное — не расслабляться. И не раздражаться. Каждый раз произнося эти слова, на душе становилось спокойнее. Вот и сейчас, Гаара, несильно хлопнув дверью, вышел. Его ждёт много дел. *** Сегодня плохой день. Шинки понял это сразу же, как только открыл глаза. Непогоды не было, а значит, занятия в академии не отменят. А потому пришлось тащиться в ванную умываться, на кухню завтракать, а затем собираться. Отец сегодня тоже был слегка напряжен: дел и у него было отчаянно много. Часов в девять утра был намечен совет, а днём приезжала погостить семья Нара. Шинки не любил их визиты в Суну, в чем бы никогда не признался отцу. Ему нравилось, когда приезжала одна тетя. По ней то было видно, что она своя, суновская. Что не зря тётю называют розой пустыни, такую колкую, но одновременно нежную. И по приезду в Суну Шинки всегда увивался за ней хвостом, жадно слушая истории про деревню листа, про своих дядю и двоюродного брата, просто про былые приключения принцессы клана Казекаге. С ней было проще. Тетя не хитрила, когда это не нужно, а прямо ругала, хвалила, могла леща дать. Честно, без тайных смыслов и многоходовок, которыми так славился клан Нара. Именно в этом Шинки и пришлось убедиться при первой встрече с Шикадаем. Брат ему сначала даже понравился. Разговаривал вежливо, старался не касаться тем бездомности и усыновления Шинки, его болезней. А потом они спустились на первый этаж, где взрослые уже задушевно разговорились под настойку дядюшки Канкуро, которую он ради такого случая достал из своей заначки. — Слышь, — послышался не очень трезвый голос главного кукловода Суны — Шика, а все. Шикамару удивлённо повернулся к Канкуро. Гаара тоже уже понимал, что ничего хорошего пьяный бред брата не предвещает. Алкоголь же окончательно развязывал язык Канкуро, и его уже было не остановить: — Шика твой против Шина — на этом моменте Канкуро картинно махнул рукой, чем вызвал возмущенные реплики Темари. Гаара молча закрыл глаза, понимая, что эту колесницу безумия остановить уже не получится. — С чего это? — старшая сестра Казекаге подскочила, хлопнув для большего эффекта по столу. В этот момент Шинки стало страшно. Ведь по реакции тети и дяди, по их огню в глазах и тону голоса он понял, что намечается нечто серьезное. Нечто, что корнями уходит ещё в детство взрослых, и грузом переносится на их детей. — Не веришь? — Канкуро тоже встал, скрестив руки на груди и глядя сестре прямо в глаза. — Проверим? — Проверим. — кивнула Темари. И вопросительно воззрилась на сына и племянника. Шикадай все уже понял и сам, без понуканий махнул Шинки рукой и отправился на улицу, где неподалёку от дома Казекаге была тренировочная площадка. — Тем, — тронул сестру за плечо Гаара. — Может не стоит? — Стоит. Шинки нужно знать, что противники бывают разные. И, откинув пшеничного цвета волосы, Темари удалилась вслед за мальчиками в сторону полигона. — Сын, ты согласен на этот бой? — раздался голос отца рядом. Мальчик сдержанно кивнул, напряжённо глядя прямо перед собой. Непокорное сатецу металось где-то рядом, искря. Шинки особо драться не хотелось. И он бы отказался. Но вдруг отец посчитает что он испугался? Что он трус? Или и вовсе слабее Шикадая? Шинки посмотрел на отца. Тот лишь ободрительно кивнул ему, слегка погладив по плечу. И Шинки сам не заметил, как уже стоял напротив Шикадая, а по бокам расположились взрослые, готовые остановить поединок в любой момент. Гааре эта затея одновременно и нравилась, и нет. С одной — заставлять сына что-то делать плохо. Но он же спросит Шинки о его желании? Спросил. Да и все под контролем, а сыну, привыкшему сражаться исключительно с Гаарой нужно знать, что противники бывают разные. Шикадай был сильным противником. Брал логикой и стратегией, развитой не по годам. А Шинки об этом не знал. Готов был драться не на жизнь, а на смерть во имя Казекаге, но тут его сила не пригодилась. Шикадай все больше убегал от атак, а лупить его в полную силу Шинки не хотел. Понимал, что тогда сатецу выйдет из-под контроля, и будет очень и очень плохо. Причем всем. Шинки навсегда запомнил ту мучительную боль в груди после первой встречи с отцом, которая буквально съедала его изнутри. Потом уже, после усыновления, отец объяснил ему, что это и есть совесть. — Когда ты делаешь больно кому-то, ты делаешь больно в первую очередь себе. — сказал тогда отец, взлохмачивая непослушную шевелюру Шинки ещё сильнее. И после этого момента, сын буквально поклялся, что не сделает больно никому. Это было легко, ведь практически ни с кем из ровесников Шинки не общался. А отец и дядя его не провоцировали, а наоборот, были довольно тактичны. Но в этот раз… Шинки злился. На себя, на этого Шикадая, так легко уходящего от атак. Почему он не желает драться в полную силу? Что это за неуважение? Если бы не взгляд отца, Шинки бы врезал брату в полную силу. И каждый раз, когда такое желание появлялось, приходилось останавливаться, бросать взгляд на Гаару и драться дальше. Шинки был на взводе. И когда брат, уклонившись от очередной неудачной атаки сел на землю, зевнув, у повелителя железного песка окончательно исчезло здравомыслие, и, уверенный в собственной победе, он решил действовать жёстко и нападать прямо и честно — в лоб. Чтобы Шикадай понял, что они тут не шутки шутят, а сражаются. Именно в момент, когда Шинки стрелой кинулся на брата, формируя из сатецу увесистое копьё, то почувствовал, что не может сдвинуться. За руки его крепко, но одновременно бережно держал песок отца, а под ногами чернильными разводами извивалась тень Шикадая. Это было двойное поражение. Шинки так и стоял, не предпринимая попыток выбраться, просто молча смотря прямо перед собой. Во рту горчило, как всегда, перед тем, как заплакать. Какой позор. Песок отца его отпустил и Шинки яростно принялся растирать глаза, из которых против его собственной воли потекли слёзы. Нельзя, нельзя плакать, шептал сам себе мальчик. Шептал, но слезы катились по щекам сами, абсолютно не повинуясь. Наверное, Шикадай сейчас смеётся. Наверное, он радуется своей победе. И от этого так щемило грудь от обиды! А потом подошёл отец. Прижал к себе, погладил по голове. Шинки уткнулся ему в бедро, вытирая мокрые щеки плотной тканью отцовского пальто. — Сын, — шептал ему тогда в макушку Гаара. — не стоит так переживать. А потом попросил тетю их извинить, и они полтора часа просто так гуляли по Суне. Шинки тогда впервые попробовал данго, а ещё отец рассказал ему множество историй, часть из них — о Четвертой Мировой войне шиноби. Но их отношения с Нара накалились до предела. Каждый раз, когда Шикадай приезжал, то тут же создавалось ощущение, что он так и хочет поймать тебя свои хитро расставленные сети и ловушки. Слишком много он знал, слишком много о чем догадывался. И причина в этом была лишь одна — Шикадай умел думать. Положительная черта, ничего не скажешь. Шинки любил умных людей, но брат был уж чересчур хитровыделанным. И в дальнейшие визиты семьи Нара Шинки уже не так расслаблялся. Вот и теперь, он дошел до академии, погрузившись в свои мысли. Даже не замечал, как отец неторопливо шагал рядом, иногда касаясь его плеча шероховатой ладонью. После того, как отец вручил ему сумку со школьными принадлежностями, которую до этого нес, перекинув через левое плечо, Шинки быстро проскочил в свой класс, сел за широкую, деревянную парту, судорожно принялся вытаскивать свитки, ручку, чернильницу. Как же он мечтал учиться дома, отцом, как раньше! Шинки упорно не понимал, зачем ему социализация, общение со сверстниками, на котором так настаивали взрослые? Хотя учиться он любит. Не любил конкретно условия, в которых эта самая учеба и происходит. Почему учитель придирается к его почерку, если главное, это то, что написано, а не то, как оно написано? Такие и тысячи других вопросов задавал себя Шинки, сидя за партой и безучастно сверля глазами доску на одном из скучных уроков. Но сейчас он был на взводе. Это чувство стало практически родным, ведь Шинки жил в этом состоянии на протяжении первой половины дня, именно столько, сколько длился учебный день. Началось это около полугода назад. С того самого момента, как отец решил, что его стоит перевести из специальной школы в обычную. Мол, у сына учёба уже не хромает, и обычную программу он точно потянет. А отправили его туда лишь по причине неконтролируемого поведения, с которым сейчас проблем уже не возникало. А ещё косоглазия, которое мешало абсолютно во всех сферах жизни. Хотя отец и говорил, что это ни на что не влияет. Влияло. Шинки давно заметил, что отличается. То, что ему неприятно смотреть в зеркало, а случайные прохожие на него оглядываются гораздо чаще, чем на остальных. В общем, при переводе в обычную школу Шинки особо не сопротивлялся. В очередной раз доверился отцу, решив, что он наверняка прав. Но с тем, коррекционным коллективом расставаться отчаянно не хотелось. Пусть у него особо и не было друзей, но его не трогали. Позволяли заниматься своими делами, не мешали, иногда даже получалось вполне дружелюбно поболтать с кем-нибудь. Здесь дети были гораздо, гораздо злее. В первый же день, когда учитель вывел его к доске, слегка придерживая за плечи, и представил, откуда-то с задних парт прилетело язвительное: — Косой. Шинки тогда дернулся, как от пощёчины, вгляделся в лица детей, ища обидчика. Но не нашел его. Так и сел, напряжённый как пружина и озирающийся по сторонам. Где-то сбоку краем уха услышал диалог двух девочек: — А чего он озирается так? — Так не видит. Косой же. Но, заметив его пронзительный взгляд, они мгновенно отвернулись. Как понял Шинки на следующий день, это было не разовое явление. Кто-то брезгливо от него отходил, кто-то относился нейтрально, а кто-то дразнил. Шинки молча формировал сатецу в угрожающего вида кулаки, и противники разбегались сами. Но железный песок он никогда не использовал. Наверное, поэтому оскорбления продолжались. Но Шинки знал одну простую вещь: если он будет использовать свою силу, то плохо будет всем. И приходилось стискивать зубы, цедить ответные оскорбления и избегать драк. На парту грохнулась тряпка, явно притащенная каким-то сорванцом из корпуса кукловодов, потому что она явно воняла маслом и гарью. Шинки поморщился, брезгливо повернулся на кинувшего. Пацан отступил, глядя в немигающие зелёные глаза повелителя сатецу. — Ещё раз… — - И Шинки перешёл на зловещий тихий голос — такое повториться… И он замолчал. Мальчик кивнул, медленно отошёл назад, а потом резко сорвался с места, припустив к своим друзьям, по ходу движения паралельно ввязываясь в игру в догонялки. Шинки ответил. Но ничего не сделал. Шинки сам злился, что терпит оскорбления, но поделать ничего не мог — сатецу убило бы этих неразумных. И день пошел своим чередом. Ненавистное письмо, вычисления, от которых начинала болеть голова и история, чьи даты выучить стоило огромного труда. Но Шинки изо всех сил старался, как и говорил ему отец. Но на обеде… Впрочем, все начиналось все невинно: дети бегом выскочили во двор, где из-за отсутствия непогоды собралась буквально вся школа. Шинки дождался, пока общая суета пройдет, и лишь затем вышел на улицу. Сел на крыльцо школы, бережно положил на колени аккуратную школьную сумку, которую они с отцом купили специально для поступления в «обычную» школу. Камень. Небольшой, с редким в Сунагакуре серебряным отливом. Он с глухим звуком ударился в висок Шинки, а потом звонко процокал по дороге. Сзади раздался смех. Шинки повернулся, выискивая бросившего, но напротив него стояла компания. Он хотел было подойти к ним, снова устрашить, разделить их как-нибудь, ведь с толпой драться гораздо сложнее. Но ещё один камень просвистел прямо рядом с ухом. И ещё, и ещё… Шинки закрыл голову. Страха не было. Но в груди волной поднималась бессильная злоба, туманящая разум. Шинки медленно убрал руки от лица, чувствуя, как за спиной поднимается сатецу. Он даже не смотрел. Четко знал, что сейчас железный песок формируется в стрелы. Стрелы, бьющие только в сердце и не знающие промаха. Но Шинки прекрасно понимал, что убивать их не будет. Он же не идиот, чтобы биться с этими идиотами в полную силу. А стрелы тем временем, с коротким свистом ринулись на обидчиков, и только буквально в сантиметре от груди замерли, так и не достигнув своей цели. Шинки стоило огромных усилий остановиться. Но сатецу все же коснулось одного, стоящего ближе всех мальчика. Несильно, но тот рухнул как подкошенный, уставившись на небольшую царапину на груди, сквозь дыру в футболке. Шинк понимал, что нужно было остановиться. Но как же было приятно наблюдать за тем, как его одноклассники испуганно сжимаются, кого-то даже от такого стресса замутило. Это справедливо, резонно рассудил повелитель сатецу. Так что Шинки молча наблюдал за этой картиной, не предпринимая попыток ни помочь, ни добить врагов. — Шинки! Голос учителя резанул по ушам, и мальчик резко оглянулся. Учитель, старый Кичиро-сама, замер в полнейшем шоке на крыльце, а затем бросился к пострадавшим. Шинки посмотрел, как он помогает одному мальчику встать, другого молча гладит по спине, поддерживая, и в его душе медленно рождался страх. А что, если отец узнает? Но самым худшим сценарием было то, что если отец узнает об этой ситуации не от него, а от учителя, или того хуже — от пострадавших. И Шинки сбежал. Ему нужно было поведать эту историю самому, иначе обвинят во всем именно его! Сзади раздавались крики, но они лишь подстегивали бежать все быстрее и быстрее. **** Когда Шинки прибежал домой, он абсолютно не рассчитал, что семья Нара уже прибыла. И что они явно не обрадуются тому, что их дружелюбное чаепитие будет прервано грязным, всклокоченным племянником. Темари шокированная его внешним видом уже подскочила, готовая навести порядок в одежде и на вихрастой голове мальчишки. Наверное, именно по причине ее постоянной готовности Шикадай всегда ходил в выглаженных вещах и с идеальным высоким хвостом на голове. Дядя Канкуро тем временем отнял от лица кружку, и, посмотрев на Шинки не сдержал улыбки. А потом как всегда бросился бы расспрашивать про драку, и кто победил, если бы не надзор Темари и Гаары, требующих не заводить с племянником провокационных тем. Шикадай глядя на него молча усмехнулся, и эта молчаливая насмешка задела Шинки куда больше, чем нападки одноклассников. — Что-то случилось, сын? Спокойной голос Гаары всегда оказывал на Шинки целебное действие. Вот и теперь сын хотел было сесть и рассказать обо всем уже на холодную голову, но. — Это безобразие! Стук в дверь параллельно с криком заставил Шинки замереть. Он уставился на отца, следя за его реакцией. Наверное, это родитель того самого, единственного пострадавшего. И страх, что этот инцидент будет доведён до ушей отца снова напал на мальчика. Гаара встал, открыл дверь, и Шинки только краем глаза увидел то, как его позвали за собой на улицу. Всё. Мальчик прекрасно понимал, что версия у него с этим человеком явно будет отличаться. Ведь кто в здравом уме расскажет Казекаге о том, что его сына хотели закидать камнями? Явно все будет подано со стороны, что Шинки — маньяк и сам напал первый. В общем, подслушать ему не дали, и тетя утащила его в ванную, где отмыла небольшую грязь на лице, оставшуюся от «обстрела», а потом принялась его причесывать. Шинки практически расслабился. Сел пить чай, съел заморский мандарин, привезенный из Конохи. Но потом вошёл отец. — Шинки. — Он с порога сразу же обратился к сыну, сжавшемуся за столом. — Что случилось? Почему ты напал на этих детей? — Я не нападал! — И сын сжал кулаки, злобным взглядом уставившись на отца. — Они сами виноваты! — Шинки, не стоит злиться. — Гаара подошёл ближе, сел рядом с сыном на одно колено. — Насилие, знаешь ли, оправдать нельзя. Расскажи, что случилось, я тебе помогу. Шинки вспыхнул. Ему не верили, более того — ему предпочли какого-то непонятного взрослого, который наверняка наврал! И это обижало невероятно сильно. — Шинки, они пострадали. — Гаара вздохнул, видя напряжение сына. — Можно найти и другие способы справляться с нападками. — И что, что пострадали?! И зря, что не убил! Фраза была сказана сгоряча. Шинки выкрикнул это, и лишь потом осекся, осознавая, что сказал. И тут он заметил, как в глазах отца разливается не гнев, а печаль. И глаза он прикрывает так, будто ему невероятно грустно, а душа вся сжимается от горя. — Знаешь, если ты и правда так считаешь, то это более чем печально. Я хотел воспитать тебя по-другому. И эти слова резанули по сердцу сильнее, чем если бы отец на него накричал. Лучше бы запер в подполе, пусть бы отвесил оплеуху… Расстраивать отца — это было последнее, чего бы Шинки хотел в этой жизни. И теперь осознание, что он разочаровал Казекаге легло тяжелым грузом на узкие плечи мальчика. И снова, снова он не знал что сказать, но понимал, что слезы сейчас покатятся по щекам, и все — его авторитет перед всеми в этой комнате рухнет. Он и так в глазах родни теперь инициатор драки, так ещё и слезы льёт! И Шинки, хлопнув дверью, выскочил за дверь. Он слышал, как его окликают, но лишь шел быстрее, параллельно втягивая непролившиеся слезы. — Гаара. — Темари повернулась к брату. — Почему ты так сказал? — Знаешь, — младший сел на кресло, подперев подбородок ладонью, и задумчиво смотря в окно. — я больше всего боюсь, что он вырастет монстром. И лучше уж жёстко осадить, чем позволить ему непозволительное. Темари кивнула, молча посмотрев на пол, где лежала горсточка железного песка, который от стресса оставил здесь Шинки. **** Шинки снова бежал. Ноги гудели, а мелкие песчинки, ударяющие вместе с порывом ветра по телу резали, как маленькие лезвия. Он сам не знал, куда направляется. Дальше от Суны, от этого жгучего позора, от которого Шинки теперь не отмоется. От его любимого приемного отца, который теперь от него откажется. Но бежать долго не получилось. Ногу свело судорогой от такого количества активности сегодня, и Шинки грудью привалился прямо к пещере. Камень к вечеру уже охладел, и теперь Шинки мог спокойно прижаться к ней вплотную, позволив себе небольшую передышку. Но стоило мальчику только остановиться, как в глазах защипало, а в горле появилась горечь. Горячие слезы закапали на песок. Шинки закрыл лицо руками, прижавшись к камню пещеры как только мог, будто он мог чем-то ему помочь. Мальчику было мучительно стыдно. Настолько, что хотелось то ли сбежать, то ли упасть отцу в ноги и молить о прощении. Но он не простит, Шинки это понимал. Он предал отца, сделал первый шаг к становлению монстром… Но выплакаться Шинки не дали. Чье-то присутствие. Нет, более того — чье-то дыхание. Тяжёлое, теплым порывом ударяющее прямо в затылок. У Шинки от страха сводило ноги, а вдохнуть полной грудью не получалось. Будто в лёгкие вместо воздуха залили свинец. Но Шинки все-таки обернулся. Медленно, едва переступая резко одеревеневшими ногами. Над ним тенью возвышался огромный скорпион. Мальчик сглотнул, сильнее прижавшись к пещере. Было страшно смотреть, но и закрыть глаза и потерять скорпиона из вида тоже было невозможно. Так Шинки и стоял, глядя стеклянными от ужаса глазами на огромное существо и практически не дыша. Скорпион медленно начал сгибать хвост, направляя смертоносное жало прямо в грудь мальчику. Шинки чувствовал, как сатецу колышется рядом с ним, но из-за паники, охватившей разум, контролировать его становилось нереальным. От этого было так обидно, и ещё более страшно. Ведь невиданное для Шинки чувство беззащитности пугало гораздо больше, нежели огромная тварь прямиком из бескрайней пустыни. Жало мелко подрагивало, и уже через секунду ринулась прямо в сердце мальчика, но… — Шинки! И скорпион был схвачен железной хваткой песчаной руки. Но такого голоса у отца Шинки никогда не слышал. Пронзительный, такой, что пробирает до мурашек, с надрывом, но не потерявший силы, присущей Казекаге. Наверное, именно таким и вещал отец, выступая перед войной… Шинки остался стоять, молча глядя куда-то вдаль. Сердце его до сих пор стучало где-то в висках. Скорпион же, похоже, понял, что здесь ему не рады и быстро перебирая лапами исчез, направляясь в противоположную сторону от деревни. Стыд, пришедший на смену страху огнем заливал щёки. Отец молча подошёл к нему, взял за плечи. Шинки посмотрел в его бирюзового цвета глаза, и понял только одну вещь. Он простит. И так и не высохшие слезы снова потекли по щекам солёными ручьями. Сын старательно утирал их сжатыми кулаками, а потом молча уткнулся в живот Гаары и залепетал что-то о прощении, прерываясь лишь на короткие всхлипы. Рука отца потрепал его непослушную шевелюру, но потом… Шинки чувствовал, как отец поднимает его, несёт обратно в деревню. Сам он лишь вцепился в его плечо, орошая багрового цвета пальто слезами. — Я не хотел. Они сами. — И Шинки горько вздохнул. — Я понимаю. Я тебя не виню. — Теплая рука отца легла на голову, гладя мальчика. — Но запомни — насилие оправдать практически невозможно. Оно к тебе все равно вернётся. Поэтому никогда, слышишь, никогда не начинай первым. — Они… Они сами. — Только эту фразу смог выдавить из себя измотанный собственными чувствами Шинки. — Мы справимся. — И Гаара посмотрел прямо в зелёные глаза сына. — Я помогу тебе. Расскажешь, что случилось, хорошо? Шинки сильнее зарылся в складки пальто. Он не хотел говорить сейчас ни о чем. Хотел смотреть мокрыми глазами на солнце, и чувствовать тонкий запах раскаленной земли, исходящий от отца. Гаара улыбнулся, прижимая Шинки к себе сильнее. Он чувствовал, как сын медленно успокаивается, и лишь иногда икает от продолжительных рыданий. И все же, Гаара так любил этого приёмыша прямиком из бескрайней пустыни. Позади них опускалось солнце. Завтра предстоял ещё один шаг вперёд, ещё один день, который Казекаге просто не может провести даром.