***
Замок начинается ни с чего иного, как с крепости, а в итоге оказывается лишь кучей сколоченных вместе комнат, осколков сотен жизней и личностей, которые нужны для безопасности их двоих. Это же крепость, вот она, в вечном движении, работающая на вечном двигателе — всего лишь лоскуты прошлых жизней с жестяным брюхом, с жестяными боками, с крепкими лапами. Со спрятанным за листами металла сердцем. А мелочи, разбросанные по свету, этот чужой свет, напоминающий о родном, — комфорт, который Сатору находит в своих беззамочных странствиях. Конечно, в самом начале, когда они только ссорились и с завидной регулярностью обжигались об упрямство друг друга, комфорта в фонарях Сатору не находил, но это давно изменилось. Потом он обсуждает чужой свет с Сугуру и слушает неизбежное ворчание: — В них нет души и смысла. Светишь ты, и зачем? Что ты освещаешь? Ссоры в забегаловках? Что ты поджигаешь? Едкий табак? А смысл? Когда в огне нет души, оно и видно. Нет ни одной живой лампы на складе с оружием. Нет ни одного пламени с душой, если оно жжёт порох. — Сугуру, без света и тепла существование человечества было бы жалким. Бессмысленный огонь всегда был и будет. Но, пока у тебя есть смысл, и пока ты есть, я знаю, что всё не зря. Без твоего тепла я не просто буду жалок, я зачахну. Сугуру зло выплёвывает пару искр, но поумеривает пыл. Он идёт суетными голубыми всполохами, как волнами отлива. Хотя нет ничего более далёкого от волн и моря, чем Сугуру. Нет ничего более далёкого от штормов, чем любовь Сатору. Сатору любит драматизировать на публику, он играючи вьёт из слов ходячий замок, который рассыплется сразу же, как он отвернётся. Только для Сугуру он не строит игрушечных замков, не прикрывает нежного сердца, которое сгорает в его цепком пламени. Их связь глубже, чем воды у берегов Портхавена. Она крепче, чем хватка болот на полях, где они впервые встретились. Она надёжнее, чем существование самого Сатору. Первая из комнат, появившихся в ходячей крепости, когда она еще была крепостью, — большой зал первого этажа. До последующих изменений он выглядел прескверно, потому что Сатору тогда ещё не полностью освоил чары трансформации. По одной из стен разросся плющ, а большая часть пола была уставлена вазами и горшками с самыми разными растениями. Кухонный стол, рассчитанный на две персоны, имел слишком короткие ножки, из-за чего за едой Сатору над ним клонился так, что почти кланялся стене. В конце концов под них были подставлены блокноты с записями. Так как Сатору был не уверен, чем занять стены, там располагался сервант с одной миской, одной тарелкой и двумя кружками (одна из них предназначалась для чая, а другая — для кофе). Тогда у Сатору ещё не было своей комнаты, обставленной сувенирами из одиноких путешествий, поэтому он работал в главном зале. Ложился на пол, и, пока чайник вскипал на огне, перечитывал свои записи. Потом заваривал чай и никогда не успевал вынырнуть из работы, пока тот не остынет. Первый год их проживания вместе и чародейской практики выглядел печально: горячий чай Сатору пил крайне редко. — Чудесинка, ты там как? — отрывается от толстого блокнота с наблюдениями за своими чарами, посылает Сугуру самый тёплый из взглядов. — Смотрю на тебя. Думаю о том, что давно пора спать. Это точно — идёт уже третий час ночи, и при мысли об этом Сатору подавляет зевок. Тем не менее, желание подшутить над своим чудом — сильнее, и из чистого упрямства он тянет: — Ну не зна-а-аю… Ещё часик надо бы поработать. Сугуру своего недовольства не скрывает никогда. Никогда, кроме тех ситуаций, где виной этому — Сатору. Сейчас он краснеет, но выше не взвивается. Видно, что пытается не ляпнуть грубости, а грубостями Сугуру называет свою заботу, которой иногда приходится все деструктивные и пакостные повадки Сатору прижигать. Годжо грешен своей слабостью, пакостнейшей из повадок — любовью. И сейчас он поднимается с пола, убирает блокнот обратно под кухонный стол и раскладывает кровать у огня Сугуру. Вжимается в кирпич стены очага, в этот безопасный жар. По поводу прикосновений к себе самому Сугуру очень строг. Сатору медленно проваливается в сон, но не может удержаться, наблюдает за Сугуру сквозь ресницы. Зрение плывёт расфокусом, как огненным маревом, как миражом. Когда зрение плывёт конкретным расфокусом, ему везёт уловить ауру Сугуру, подглядеть за чертами его человеческой формы, угадать то, какой она бы была в языках огня. Он видит непокорные волосы, прядь, выбивающуюся из причёски. С небольшим усилием выходит проследить изгиб губ и улыбку, мелькнувшую прямо перед тем, как Сугуру мягко его корит: — Спи давай. Я же знаю, когда ты смотришь. У тебя сердце дрожит. Дрожь… это что-то, чего внутри Сатору давно не чувствовал. Полость в грудной клетке заняла невесомая лава, качающаяся в такт смеха Сугуру. Волны лавы — единственные волны, которые у них есть. Сатору так волнуется о Сугуру даже не потому, что его сердце в чужой власти. Звёзды свидетели, как мало Сатору волнует его собственная жизнь. Возможно, дело в том, что часть Сугуру есть и в нём тоже. Она делает Сатору для себя сносным. И любовь эта учит его нежности к себе же. Тем временем, крепость уже целостна, уже защищена и полна внутри. Она превратилась в замок, замок оброс комнатами, как кит — моллюсками. Хотя, скорее как солнце — пятнами. Кухонные шкафы набиты специями, которые Сатору использует в зельях для заказов. В серванте спрятана кочерга и набор письменных перьев. Путь на второй этаж украшает цветастый ковёр, который регулярно соскальзывает с верхних ступеней и складывается гармошкой на первом этаже, у самого начала лестницы. Очаг Сугуру уже гораздо больше, с дымоходом по новейшим технологиям и прелестной зелёной плиткой, которая покрывает его снаружи. Только вваливаясь домой, Сатору оставляет верхнюю одежду на подлокотнике небесно-голубого дивана, а потом неизменно спешит к Гето. Ласкает всполохи, тут же льнущие к руке, потом убирает скопившиеся пепел и золу. — Я успел соскучиться, — потрескивает смущённо Сугуру, подминая под себя крепкое кедровое полено. Сатору улыбается, впитывает каждый, как будто случайный, мазок пламенем по кисти. — Я знаю, чудесинка. Ты дрожишь. Гето не спорит. Сейчас он щекотно целует всполохами руки Сатору, но долгое время Сугуру никак не мог поверить, что его касания не обжигают, и шугался от рук, как дикое животное. — Я бы точно почувствовал, если бы моё пламя тебя ранило, но это всё равно странно. Точно не больно? — Нет, — стоит на своём Сатору, — твой жар безопасен, как шутливый укус щенка. Возможно, это только для меня, из-за нашей связи. — Да… Только для тебя. И от этой фразы появляется ощущение, что они говорят не только про губительность огня.***
Под конец первой недели сожительства Сугуру воет от возмущения, оставляя рваные следы копоти на потолке, потому что Сатору невыносим: — Да что ты за человек такой?! К стене надо его, к сте-не! Ты сам же натыкаться на него будешь! Сатору упрямо поджимает губы, двигая небесно-голубой диван ближе к середине комнаты, почти вплотную к двери. — У стены будет граммофон. Краем глаза Годжо успевает заметить, как Сугуру набирает побольше воздуха за щёки в попытке дотянуться до дивана и спалить его к чертям. Он шипит, не оставляя попыток развернуть злосчастную громадину спинкой к двери: — Не смей! А то я тебя на второй этаж переселю! Для укрепления связи со своей магией Сатору решил не пользоваться ей три дня вовсе, чтобы прочувствовать, как часто он к своим чарам прибегает. Первый день прошёл весело, после второго болели мышцы, потому что он решил по-новому обставить зал, а на третий не выдержал уже Сугуру, и они цапались весь день. Он морит Сатору голодом! Запрещает пользоваться своим огнём, потому что «это тоже магия». В итоге Сатору угрюмо жуёт сухой хлеб и запивает его холодной водой. — Да ты этим граммофоном даже не пользуешься, нахер он тебе сдался в главном зале? — капает на мозги раздражающий огненный демон, с которым Сатору сожительствует по своей же глупости. Сатору считает, что Сугуру ужасен. Он думает: «Ах, как жаль, что я такой мягкосердечный и полный сочувствия человек. Не будь я таким нежным, Сугуру бы давно помер и не мучал меня ссорами про граммофон». Но вслух отвечает лишь: — Да потому что, падла, интерьер требует. — Какой, мать его, интерьер?! У тебя диван стоит в футе от двери! — Не ругайся на меня! А чёртов диван стоит в футе от двери, потому что, сука, практичность. Иначе стена бы визуально перевешивала. — Так ты, дятел, определись, тебе нужен интерьер или уродская практичность. Потому что пока здесь ни первого, ни второго! После этого они не разговаривают ровно двое суток, пока Сатору не спотыкается в темноте о диван и не расквашивает нос. Тогда Сугуру над ним смеётся из глубины очага, а наутро диван стыдливо ютится у противоположной от входа стены. Во время шестого переезда, наученный ошибками прошлого, Сатору ненавязчиво интересуется: — Как думаешь, куда лучше поставить книжный шкаф? И Сугуру улыбается, потому что они вспоминают об одном и том же. К путешествиям на второй этаж к этому моменту он относится уже спокойнее. Признаёт, что держать замок под контролем проще из главного зала, из самого сердца, но, в конце концов, у Сугуру есть приоритеты. И заключаются они вот в чём… В комнате Сатору стоит очаг поменьше, рядом с кроватью — против всех правил пожарной безопасности и здравых смыслов. Когда Сугуру изъявляет желание ночевать на втором этаже, Сатору вспоминает первые месяца вместе, когда он ещё только осваивал трансформацию. Только вот вместо того, чтобы жаться к плитке, он укрывается одеялом, а одной рукой тянется к огню. В этом случае Сатору засыпает с фантомным чувством, будто кто-то осторожно держит его ладонь в своих. Теперь он знает Сугуру гораздо лучше: знает, как выглядит пламя в зависимости от разных эмоций, знает любимое дерево для дров, знает, какого цвета у него были бы глаза, обреки его кто-то на существование человеком. Они успели обсудить это за чашкой кофе Сатору и кедровой корой Сугуру, о которую тот точил алые языки огня: — Тебе никогда не хотелось иметь человеческое тело? — Я не задумывался об этом, пока не встретил тебя. Думаю, будь во мне больше человеческого, я бы не смог тебя защитить, поэтому нет. Сатору молчит, потому что не считает это важным. Он считает, что и сам может защитить их обоих — даже если ради этого придётся пожертвовать крепостью, замком, домом. Сатору считает, сколько времени нужно Сугуру, чтобы умять всю кору, не ведёт счёт своим сожалениям о том, что могло бы быть иначе между ними. — В тебе достаточно человеческого, я отдал тебе своё сердце. Хотя берегу я тебя отнюдь не из-за него. Сугуру выразительно вздыхает, дрожит и стелется голубым по каменной кладке. Сатору всё устраивает в их отношениях, ведь, получив нечто большее, чем просто любовь, он не может найти в себе жадности до прикосновений. Ему достаточно жара на щеке и зыбкого ощущения тёплой ладони в своей перед сном. Он не знает, что инстинкт защиты его — сильнее любого другого инстинкта во всей плазме Гето, сильнее его естества. Нет никакой силы, которая могла бы ранить Сатору, пока они вместе. Даже если Сатору сам его возненавидит, даже если войной на них пойдёт весь Уэльс.***
После ужасно загруженного дня Сатору хочет отправиться в одну из комнат, образовывающих верхнюю часть замка. Технически, каждая из них является чердаком. Он берёт Сугуру с собой в лопатке, и тот ворчит, когда Годжо спотыкается на лестнице с подлым, скользким ковром. Чердак, выбранный Сатору сегодня — бывшая библиотека, к которой достроили крышу с огромным окном. В него подмигивают звёзды. Сугуру удобно устраивается в камине, а Сатору лезет ему чуть ли не под самый бок. — Ты часто вспоминаешь о том, как оно — быть звездой? — Если честно, всё реже и реже. Моё существование на небе не имело особого смысла, я был лишь одной из них. Смысл мне дал ты. То есть, моё тебе обещание. Сатору хмурится, вспоминая их первую встречу. Долго ли Сугуру был «лишь одной из звёзд»? В конце-концов, возражает мягко: — Нет, ты — особеннейшая чудесинка. Я бы не поймал первую попавшуюся звезду, наша встреча была предначертана. Возможно, это лукавство: в конце концов, Сатору его поймал потому, что тот спустился прямо к нему в руки, по волшебному стечению мест и времён. Но важно не то, кем они были, а то, кем они смогли стать. — Ты тоже для меня особенный. — У него такое чувство, будто Гето всегда между строк читает что-то, о чём сам Сатору не подозревает. Вот, эта фраза. «Ты тоже для меня особенный». Ничего он не понимает… Сугуру особенный не только для него, он особенный в ином смысле. Просто об этом не все знают.