«И гаснет свет...»

            На мгновенье ей становится легче — руку, что приносила жар и болезненно-приятные ощущения, убирают, а тело мужчины отстраняется. Распахивая серые глаза, Суворова сводит ноги вместе и крепко прижимает их друг к другу словно пытается предотвратить вторую его попытку. Смотрит на него в недоумении, а щёки-то горят, тело горит и, кажется, стало привыкать к напору старшего, от чего становилось мерзко от самой себя, от женской сути, от похоти и требования близости.       Тот же стоял почти в двух метрах от неё и потирал подбородок — неловко было. Лицо не выражало злости или раздражения из-за того, что он «потерпел неудачу», а выражало лишь некое… понимание и безысходность. — Извини, — кидает ей холодно, убирает стыдливый взгляд в пол, — Думал, взаимно. Ну, показалось, — сам себе пожимает плечами и вздыхает, уже трогает шею, слегка потирая. Пытался перевести ситуацию как в что-то «было и было», но этого явно не вышло.       Тишину прерывает резкий плач Василисы, что прикрыла ладонями лицо и чуть согнулась. Плакала, роняла слёзы на бетон пола, что-то бормотала под нос. Никита решается подойти к ней осторожно: встаёт вновь напротив — ловит дежавю — и легко касается плеча, чувствуя, как напор истерики лишь увеличивается. Отдёргивает руку и мнётся на месте. — Ты права, — резко приходит будто осознание, повышает тон подобно «радостному», — Надо сказать Вовке, чтобы нашёл тебе занятие другое, — но на умозаключение девушка опускает ладони с лица и непонимающе хлопает мокрыми ресницами, — Чтобы пересекались меньше, ну! Вась.       И собирается уже уходить, оставив одну блондинку, как та хватает его за предплечье: — Какое занятие? Никит… — «Кащей», — поправляет её он и протягивает сладко: — Потом узнаешь — сюрприз-з будет.       Смотрит своими бездонными глазами, в душу лезет — пытается быть главным, «старшим» уже и там. Уже и с ней. Обижается и злится в какой-то степени, закусывает внутреннюю сторону своей щеки и прожигает, заставляет «одуматься дурёху».       На это лишь Суворова расплывается в улыбке, также удерживая руки чуть ниже лица. — Закусил? — зло оголяет белые, несмотря на вредную привычку в виде курения, зубы и криво приподнимает уголки пухлых губ, — Что, не дала сука такая? Ай-яй-яй… Единственная же из твоего «списка», да?       Резкий скачок смелости и прилива сил ему не пришёлся по вкусу. И вот тут он уже не скрывал нарастающих эмоций: раздувая ноздри, снова впечатывается между её ног, грубо раздвинув их, да так, что младшая касается спиной уже стены сзади себя. Чёртова юбка, когда-то подаренная братом, облегчённо рвётся… Расставленные по обе стороны, около женских бёдер, ладони крепко оказывали давление весом — опёрся многообещающе и надолго. Брови сведены к переносице, а губы вздёрнутые, будто сейчас вцепится ей в трахею, как делал это своим врагам. Всё это — показатель затронутого больного эго.       Данное резкое движение его тела заставляет лишь на какие-то секунды усмирить женский язык и темперамент. Суворова была та ещё стерва, но всё такая же капризная и истеричная женщина, требующая равноправия и внимания одновременно — в принципе, как и остальной женский пол. А у мужчины, что между её ног, были две главные вещи, из-за которых он гораздо сильнее, чем она: терпение и уважение к ней. А если у него это есть к кому-то, то возиться будет до конца, но гадить, конечно же, не даст.       Её лицо обдаёт порцией смущения и злости, от чего та приоткрывает возмущённо губы и краснеет, хмурится мило так. Это очень льстило старшему. — Чё ещё скажешь, Василёк? Язычок проглотила? Сейчас достанем.       Большой палец, пропитавшийся запахом и привкусом табака и металла, отрывается от тумбы и гладит бледный и такой небольшой в его руке подбородок, а затем и нижнюю губу: отдёргивает вниз, чуть стирает помаду. — Руку убрал! — отбивает его руку от своего лица, сильнее сводит брови к переносице до образования морщин. Но за это её обе руки обхватывают за тонкие запястья. У Никиты были крупные ладони, в которые легко поместились ручки любимой, — Сволочь… — Достали, — рука с запястьями рывком поднимается вверх над блондинистой макушкой, впечатывается в бетон стены, — Как ты ещё не поняла, что я тот, кто даст тебе всё: что хочешь и кого захочешь, когда и где захочешь… Дурочка ты, Василиса. — За все эти годы ни цветочка, ничего… А тут теперь бери и люби тебя. Так не бывает.       Смотрит ему в глаза, а тот не понимает, лишь ошарашено смотрит на неё, хлопает ресницами. — Я ради тебя людей убирал, руки по локоть в крови так заморал… А у тебя цветы сраные в приоритете? Мне не послышалось?       Сердце болезненно сжалось внутри, вызывая спазмом позывы кашля. Губы сжались в полосочку, а руки стали неосознанно слабее, как и всё тело. — Ты бы сделал это для каждого из нас, — млеет и сама, когда видит его глаза, полные обиды. Неужели ошибалась все это время, — Разве нет?..       Да, делал для некоторых подобные жесты щедрости, но потом они отрабатывались самыми разными способами. Но от Василисы он никогда ничего не просил, максимум чашку чая у неё дома, но не более. Складывалось ощущение, что он реально как пацан с шилом в жопе и ветром в мозгах бегает за ней даже сейчас, унижается, просит чего-то, доказывает… — Я, в отличии от твоих книжных червей из университетов, слюной не брызгаю на тебя, когда от книжки отвлекаешь своими разговорами. Не пускаю слов на ветер. Не ухожу на семинары, когда помощь нужна в чём-то, — казалось, пытался пристыдить, но просто вскипал от злости и несправедливости, выговаривался, — Я делал всё, лишь бы с тобой рядом быть. Всё, чтобы ты обратила на меня внимание, чтобы просто взглянула, — но та лишь хлопает ресницами, на которых застыли слезы, что-то хочет сказать, но не может, так понимает, что просто оплошалась, — Да пошла ты…       Отпускает руки и молча уходит, схватившись за голову…