Тушь на его теле

      Алая газовая ткань занавесей взметнулась в неверном свете огней сотни свечей, что стыдливо задрожали пред ворвавшимся в комнату остывшим порывом ветра.       Взгляд Се Ляня, ленно скользивший по строчкам Баопу-цзы, метнулся к резному окну, в то время как кожа, потревоженная нежданной прохладой, покрылась мурашками. В царстве демонов природа застыла, словно стоячая вода в горном озере, но казалось, морозный ноябрьский воздух прокрался из мира людей, найдя укрывшееся от внешнего мира божество. В попытке согреться, Се Лянь потянулся к шелковым простыням, небрежно раскинувшимся на широком ложе, но в моменте передумал, стекая с кровати на пушистые шкуры, устилающие пол.       Уютная тишина зависла над Домом Блаженства, надежным куполом укрывая влюбленных, затаившихся в вечернем полумраке средь путаницы множества коридоров и залов. В супружеской спальне, пропитанной ароматом тлеющих благовоний и масел, раскинулась интимная картина, что спустя годы продолжает трогать Се Ляня, как в первый раз: его возлюбленный, преклонивший колени пред низким столом, застыл в благочестивейшей из поз, сжимая изящными пальцами искусно вырезанную из благородного нефрита рукоять каллиграфической кисти. И пусть во всей его фигуре, не спрятанной за обилием дневных киноварно-красных одежд, сквозило так и не ушедшее со временем напряжение, его милый Сань Лан продолжал упорно выводить линию за линией, такой непоколебимый в желании увидеть снисходительно-довольную улыбку на родном лице — Се Лянь дрожал от восторга.       Казалось, что Хуа Чен ушел глубоко в себя, не замечая ничего вокруг, но от Се Ляня не укрылась разошедшаяся кругами по воде рябь духовной энергии, усиливающаяся с каждым его неспешным шагом. Казалось, Сань Лан выжидал, что же предпримет Его Высочество, притаившийся у него за спиной.       Взметнулись полы белоснежного ханьфу — и вот уже Се Лянь преклонил колени, приникнув к обнаженной спине. И пусть от бледной кожи сквозило мертвенным холодом, две энергии звенели, резонируя в своем стремлении слиться в единый поток, от чего к щекам Се Ляня прилил удушливой волной жар.       — Мое Высочество, что с вами? Неужто вы утратили доверие к этому Сань Лану и его попыткам самосовершенствования, решаясь взять их под свой чуткий надзор? — сладкая улыбка слышалась в бархатном голосе, подстегивая на ответную игривость.       — Ты прав лишь от части. Я совсем замерз один в нашей общей постели, и потому пришел помочь Сань Лану в таком нелегком для него поприще — кто знает, как долго он промучается в одиночку, заставляя меня маяться скукой от одиночества на супружеском ложе?       Се Лянь знал, как он влияет на мужчину, но от того с не меньшим удовольствием ощутил жаркий всполох его духовной энергии, бурлящей за маской внешнего спокойствия. Три земных поклона связали их нерушимыми узами, делая чувствительными к малейшим вибрациям друг в друге, но от того лишь приятнее было разжигать огонь в небьющемся сердце — до тех пор, пока лицо не исказится от невозможности поддерживать мнимое спокойствие.       Невинная улыбка тронула губы Се Ляня, стоило ему подняться на коленях и легким движением отвести загораживающий обзор водопад душистых смоляных волос, рассыпанных по широкому развороту плеч, чтобы бросить из-за спины Хуа Чена взгляд на пергамент, по которому без остановки скользил кончик кисти, оставляющий чернильные следы. В размашистой вязи иероглифов практически на интуитивном уровне угадывались строчки дао дэ цзин, и Се Лянь находил нечто забавное в попытке Хуа Чена переписать эти строчки тысячу раз, «я правда сделаю это, гэгэ, неужто ты мне не веришь?».       За прошедшие годы практиковаться в каллиграфии вошло у его возлюбленного в привычку. Се Лянь убедил того, что чем больше разных рукописей тот сможет повторить, тем быстрее пойдет прогресс, и тогда Хуа Чен, скрепя сердцем, впервые попробовал написать нечто новое. И пусть манера письма его супруга, не смотря на многолетнюю практику, оставалась все такой-же… самобытной и уникальной, Се Лянь с особой любовью сохранял каждую его новую рукопись, бережно храня как самое заветное сокровище, что было в сто крат ценней любой из принадлежавших ему когда-либо драгоценностей.       Лишь одна мысль тревожила его в такие моменты, пусть та и оставалась лишь домыслом самого Се Ляня. Возможно, его волнение на этот счет и вовсе было беспочвенным, но ведь Се Лянь всегда был достаточно наблюдательным, и ему не могло показаться, как бы он на то не надеялся.       Каждый раз, когда они с его милым Сань Ланом выбирали вместе новый текст для практик, казалось, будто Хуа Чен избегает любых писаний, в которых упоминается имя самого Се Ляня. Небожитель заметил это не сразу, по началу не находя связи между редкими отказами супруга, но со временем что-то начало смущать Се Ляня, не давая покоя. И стоило осознанию причины всех отказов проскочить в его голове, как она больше не покидала ее, каждый раз гремя набатом, когда очередное предложение отвергалось Хуа Ченом, пусть и в нежно-шутливой манере. Он изворачивался, как уж на раскаленном песке, но упорно отказывался от предлагаемых Се Лянем писаний, и причиной тому была личная молитва непревзойденного демона, что в забытьи слетала с его обескровленных губ в моменты единения с его божеством.       Уверенность Се Ляня в чувствах его возлюбленного была безграничной и безусловной, и от того казалось еще более странным и непонятным нежелание демона писать его имя.       Ладони Се Ляня в незатейливой ласке очертили литые мышцы чужой спины, скользнули вверх, к плечам, чтобы мгновением позже стечь по рукам вниз, застывая на предплечьях. Пальцы огладили бугрящуюся под тонкой бледной кожей вереницу синеватых вен, заставляя Хуа Чена замереть под мягкими прикосновениями. Се Лянь шумно вдохнул, по памяти находя на левой руке плывущую вязь иероглифов, чтобы, погодя, в легкой щекотке очертить черные линии ногтем указательного пальца.       — Гэгэ, что же ты творишь? У этого верующего нет никаких сил оставаться сосредоточенным, когда ты так прикасаешься к его телу.       Да, Се Лянь это чувствовал. От его демона сквозило негой, и небожитель, не в силах устоять, опустил правую руку на грудь возлюбленного, подталкивая того откинуться в теплые объятия его божества. Голова Хуа Чена умостилась в изгибе плеча, холодный кончик носа ткнулся в пахнущую ароматным мыльным корнем шею, и он вдохнул полной грудью, стараясь удержать этот запах внутри своего тела. В этих родных объятиях Хуа Чен ощущал себя распятым под силой охватывающего все его истлевшее естество чувства безграничной любви.       — Сань Лану нет никакой нужды оставаться сосредоточенным на каллиграфии, ведь сколько бы пергаментов он не исписал, сколько бы чернил не израсходовал, он продолжит избегать тех иероглифов, что этот Бог так пламенно желает увидеть.       Глаз Хуа Чена испуганно распахнулся, и вся былая леность исчезла без следа.       — О чем ты говоришь, Гэгэ?       — Неужели ты не догадался, Сань Лан? Я говорю об этом.       Запястье Се Ляня также крепко, как и нежно обхватило предплечье Хуа Чена, притягивая скованную напряжением руку к своему лицу. Узкие губы изогнулись в улыбке, после чего влажным поцелуем прижались к испещренной иероглифами коже. Хуа Чен замер напряженной струной, почувствовав, как по месту поцелуя скользнул мокрый от слюны язык, широким движением оглаживая тату от начала и до конца. Крупная дрожь сотрясла его тело, стоило гуляющему по комнате сквозняку обнаружить влагу на его коже, сменяя ощущение тепла от игривого прикосновения холодом.       Се Лянь чувствовал, как мечется в сомнениях его Сань Лан. Казалось, будто еще чуть-чуть, и он вырвет собственную руку из обхвативших ее пальцев, чтобы спрятать, и в то же время не смеет проявить подобной дерзости в сторону своего избранника.       — Сань Лан, мой милый Сань Лан. Ты не представляешь, как я желаю увидеть это. Я так жалею о том, что не смог увидеть, как ты заносил пигмент под свою кожу, пред этим выписывая контуры моего имени на своей руке. И пусть я все еще могу наслаждаться видом себя на тебе, мне жаль, что это — единственный возможный вариант любоваться твоим творением. От чего же ты не хочешь исписать бумагу моим именем, пусть и мелькающим средь прочих иероглифов в тех писаниях, что я из раза в раз предлагал тебе на наших уроках? Скажи мне, прошу.       Хуа Чен издал какой-то задушенный потерянный звук, лишь сильнее прижавшись к Се Ляню в попытке уйти от ответа.       — Сань Лан, ну же, посмотри мне в глаза. Не прячься от меня. Только не от меня.       Се Лянь воззвал к их связи, впуская в тело Хуа Чена поток спокойной и теплой духовной энергии. Хуа Чен под его ладоням дрогнул, вздыхая, и напряжение ушло. Демон извернулся, разворачиваясь в объятиях лицом к лицу, и Се Лянь поймал неуверенный взгляд его черного глаза.       — Его Высочество знает, каким беззащитным делает меня перед ним его прямота? Вы так жестоки к этому несчастному верующему.       Се Лянь лишь скромно улыбнулся, будто признавая, что его поймали на горячем. Но брать своих слов назад не стал, смиренно ожидая, когда его супруг найдет силы на откровенный разговор, уверенный, что тот не сможет увильнуть от ответа. Не в этот раз.       И Хуа Чен оправдал его ожидания, будто нехотя начиная свое откровение:       — Ваше Высочество, вы ведь знаете, как появилось на мне это тату. Я тогда был совсем юн. Ни о каком искусстве каллиграфии мои руки не знали — то были руки бродяги, но не ученого мужа. И этими самыми руками я… посягнулся на святыню. Это тату — мое благословение и мое проклятие. Однажды опорочив ваше имя, мое Высочество, я не решусь сделать это вновь. По крайней мере до тех пор, пока не смогу сделать этого так, как подобает.       Се Лянь растерянно хлопал глазами, в изумлении вскинув брови. Ему хотелось от души рассмеяться, но это могло задеть чувства, что так доверчиво обнажил его возлюбленный, вверяя ему на поруку, и от того на лице Се Ляня застыла лишь тень влюбленной улыбки.       — Сань Лан, я даже не знаю, что сказать… И не знаю, откуда такие мысли у тебя в голове. Для меня нет ничего прекрасней, чем иметь возможность видеть следы, запечатленные на твоем теле под силой чувств, — щеки Се Ляня вспыхнули от двусмысленности фразы, но он продолжил, не имея сил сделать и шагу назад под сковавшим его волю чернооким взглядом. — Запомни — все, что ты обратишь ко мне, станет для меня, как для твоего возлюбленного супруга, великой благодатью.       Се Лянь выждал несколько мгновений, давая себе возможность насладиться искренней счастливой улыбкой на любимом лице, и продолжил, придав голосу куда более серьезный тон:       — Но как твой учитель, я не могу не согласиться с тем, что несмотря на многолетнюю практику, твои успехи в каллиграфии до сих пор оставляют желать лучшего. Мне горестно это признавать, ведь это значит, что я далеко не так хорош в преподавании, как мне казалось. — Се Лянь сделал вид, будто сокрушенно вздыхает и покачивает головой, от чего Хуа Чен вновь растерялся, не зная, как реагировать на такую быструю смену настроения.       — Ко мне в голову приходит только один способ, как я могу помочь своему нерадивому ученику, — сказав это, Се Лянь потянулся к столику, подхватывая с него нефритовую кисть и опуская ее в пиалу с чернилами. — Я покажу тебе, как правильно, на своем примере.       На губах Се Ляня застыла игривая улыбка, когда его рука двинулась, и кончик кисти опустился на предплечье Хуа Чена, ровно туда, где уже красовалась татуировка. Се Лянь сосредоточился, и от кисти побежал разряд энергии, пуская волну жара по телу Хуа Чена. Тот зашуганно встрепенулся, метаясь взглядом от чернильных следов до лица Се Ляня.       — Гэгэ, зачем ты?..       — Тш-ш-ш, не отвлекайся, Сань Лан. Сосредоточься на ощущениях и моих движениях. Ведь так ты запомнишь намного ярче, нежели наблюдая за тем, как я буду впустую тратить чернила на бумаге, согласен?       Тот лишь кивнул судорожно, возвращая взгляд на собственное предплечье. Се Лянь продолжил.       Выверенными движениями поверх татуировки ложились новые иероглифы, написанные рукой мастера по всем правилам. Каждое касание пускало в тело Хуа Чена новую волну энергии, и тот нервно заерзал, пытаясь унять зарождающееся внизу живота возбуждение. Се Лянь на это лишь хитро стрельнул глазами, но от занятия своего не оторвался, создавая новое произведение искусства поверх старого.       Когда кончик кисти оторвался от предплечья Хуа Чена, демон облегченно выдохнул, но Се Лянь был слишком раззадорен, чтобы прервать свою игру так рано.       Удовлетворенно окинув проделанную работу взглядом, он заговорил с Хуа Ченом:       — Вот так будет правильно, Сань Лан. Но увы, твой учитель оказался слишком недальновидным — он не учел, что стоит ему начать писать черным по черному, как иероглифы потеряют четкость, и его милому Сань Лану будет сложно запомнить написание не видя конечного результата.       — Уважаемому учителю не за что переживать — его ученик сосредоточен и внимателен, ему хватит и ощущения скользящей по коже кисти, чтобы запомнить, как правильно написать ваше имя.       Казалось, Хуа Чен принял правила игры, и улыбка Се Ляня обрела едва уловимый хищный окрас, что исчез так же быстро, как и появился. Свободной рукой небожитель скользнул к голове мужчины и, словно хваля, стал поглаживать шелковистые волосы в таком постыдном для любого из мужчин жесте, — и таком желанном для одного лишь непревзойденного князя демонов. Но ласка продлилась недолго — ладонь скользнула вниз, к груди, и решительно толкнула Хуа Чена, роняя растерявшегося мужчину на устланный мягкими шкурами пол.       — Учитель так горд стремлением своего дорожайшего ученика, что не смеет оспорить его слова. Посмотрим, сколько раз мне нужно написать свое имя на его теле, чтобы он запомнил его написание лишь по касаниям кисти о его кожу.       Все зародившиеся возмущения так и не покинули груди Хуа Чена, сметенный новым зарядом духовной энергии, насквозь прошедшим сквозь его тело — Се Лянь вновь опустил кисть. Ворс закружил по бледной коже, скользя вверх, от сгиба локтя к плечу, и Хуа Чен вскрикнул, ощущая, как в него хлынул поток энергии божества, разнося от руки по меридианам во всем теле горячее чувство наполненности.       Се Лянь продолжал размеренно наносить тушь на тело мужчины, время от времени обмакивая кисть в пиалу, в то время как внутри него горело неугасимое пламя извращенного удовлетворения, разрушающего все мыслимые и не мыслимые запреты на пути самосовершенствования.       Если бы его еще это волновало.       Перед глазами раскинулась невероятная в своем эротизме картина: Хуа Чен усилиями воли держал свое тело недвижимым под руками небожителя, принимая каждое прикосновение немилосердной кисти. Лицо исказила мука, с губ то и дело срывались непристойные, грязные звуки, но Сань Лан, его милый Сань Лан, продолжал стоически выносить сладострастные издевательства его Высочества. "Милосердие" застыло под ключицей Хуа Чена, и он мяукнул надрывно, ощущая, как вместе с кистью его тело покинул непрерывный поток, готовый вернуться с новым иероглифом "благодарности".       Его тело сходило с ума, пребывая будто бы в лихорадке. Меридианы, наполненные божественной энергией, звенели обжигающим напряжением, оседающим в паху. Хуа Чена распирало, ощущение нереальности происходящего зашкаливало, и только холодные следы туши, следующие за не замирающей ни на мгновение кистью, да сжатая в кулаках длинная шерсть давали ощущение заземленности. Хотелось, чтобы его Высочество прикоснулся к нему там, между ног, обхватил крепче, помог получить разрядку, но он держался, не давая мольбе сорваться с закушеных губ.       Се Лянь же, казалось, потерялся в веренице одинаково идеальных иероглифов, венчающих кожу его Сань Лана. Руки, плечи, шея. Лицо. Се Лянь с особой бережностью сжимал подбородок Хуа Чена, чтобы жидкая тушь не скатывалась грузными каплями вниз по его щеками, ни на миг не разрывая пристального взгляда глаза в глаза. Ласковые прикосновения резали не хуже ножа, и Хуа Чен подавился воздухом, когда вновь ощутил скольжение на своей шее и груди. Кисть коснулась торчащей бусины соска, и новый вскрик разрезал густой воздух спальной комнаты.       Расписав изысканнейшим из узоров грудь и торс своего любовника, Се Лянь отложил кисть, давая Хуа Чену краткий миг передышки, чтобы обеими руками потянуться к поясу нижних брюк, обнажая больше кожи, которую совсем скоро покроет тушь.       Кисть скользила по выступающим тазовым косточкам, путалась в черных волосках на лобке и, минуя стоящий и истекающий соком корень ян, пускалась в пляс на крепких бедрах. Хуа Чен скулил надрывно, из глаз текли слезы, размывая застывшие на щеках иероглифы, но Се Лянь будто не замечал, что его возлюбленный завис на грани. Словно погрузившийся в транс, он не издавая ни звука сжал руку вокруг щиколотки левой ноги и жестким движением закинул себе на плечо, открывая себе доступ к внутренней стороне бедер.       Хуа Чену не нужен был воздух, но ему казалось, что он задыхается. Это было безумие. Сладкое, разрушающее изнутри безумие. Новый всплеск энергии прошил сознание, и его вскрик стал особенно громким, ноги дернулись в попытке отпихнуть Се Ляня, выводя того из состояния маниакальной одержимости. Горящие золотом глаза огладили покрытое иероглифами тело, и на мгновение воспаленному разуму показалось, что то были диковинные цветы, распустившиеся пышным цветением на бледной коже.       — А теперь прошу, Сань Лан. Исполни желание своего супруга. Напиши его имя на своем теле.       Се Лянь сходил с ума от того, с какой мощью тело Хуа Чена содрогалось от бушующей в нем духовной энергии. Казалось, одной капли хватило бы, чтобы этот жар перелился через край, сметая все на своем пути. Взгляд Хуа Чена, замутненный поволокой слез и желания, метнулся к нему, растерянно и беспомощно.       — Но где Ваше Высочество хочет, чтобы я это сделал. Хаа… На моем теле не осталось ни одного места, не покрытого вами.       Боже, как же восхитительно это звучало. Голос Хуа Чена дрожал и срывался; казалось, тот из последних сил старался говорить связно и целостно, от чего вело сильнее, чем от самого крепкого и горячего вина. Се Лянь сделал глубокий вдох, стараясь не думать о том, что сказал его Сань Лан.       Выдыхая, Се Лянь сокрушенно улыбнулся, вкладывая кисть в дрожащую от перевозбуждения руку Хуа Чена, обхватывая ее поверх своими пальцами.       — Вообще-то, есть еще одно место на теле Сань Лана, что осталось без моего внимания. Пожалуйста, Сань Лан, исправь мое упущение.       Се Лянь потянул руку Хуа Чена вниз, туда, где колом стоял сочащийся смазкой член демона. Их духовная связь содрогнулась от мощи всколыхнувшейся энергии, и комнату оглушил их стон: Се Ляня — низкий и глухой; Хуа Чена — высокий и нуждающийся.       — Давай, Сань Лан. Сделай это. Умоляю.       Кончик кисти завис над блестящей от мутной жидкости головкой. Капля туши сорвалась вниз, пачкая возбуждение черным, и Хуа Чен не выдержал. Кисть выпала из ослабевших пальцев.       Се Лянь широко распахнутыми глазами смотрел на то, как его супруг, изогнувшись на мягких шкурах, беспомощно кончал себе на живот, так ни разу и не прикоснувшись к своему естеству. В ушах застыл его надрывный крик, громкий до хрипоты и сорванных связок. От корчащегося в оргазме тела волнами разносилась их духовная энергия, смешанная в сладком экстазе, выбивающая воздух из легких Се Ляня. Этот вид, залитый тусклым светом свечей, казалось, прожег сознание божества — ничего прекраснее он не видел за всю свою долгую жизнь.       Сань Лан кончал долго. Белое семя залило мышцы пресса, перекрывая собой черную вязь иероглифов. Се Лянь завороженно подался вперед, опуская руку поверх разводов спермы, чтобы заторможенным движением провести вверх, смазывая тушь, еще сильнее пачкая дрожащее тело своего возлюбленного. Хотя, казалось, сильнее просто некуда.       Собственное забытое возбуждение тяжелело под складками ханьфу, и Се Лянь потянулся к нему измазанной в семени и чернилах рукой, сжимая, пятная белую ткань в попытке догнать своего супруга в оргазменной неге.       Восхитительно.

***

      — Ты так и не написал моего имени, Сань Лан. Прости, всему виной моя напористость, — щеки Се Ляня окрасились невинной краской, делаясь даже на вид невероятно горячими.       — Брось, Гэгэ. Ведь это было твое желание, так что если и есть среди нас виноватый, то это лишь я, не сумевший удовлетворить Гэгэ.       — Ахах… Ты вгоняешь меня в краску, — совсем потерявшись от смущения, Се Лянь прижался к боку своего супруга, пряча лицо на его широкой и чистой от чернильных разводов груди.       — Но не думай, Гэгэ, что я забуду об этой твоей маленькой слабости. Мы обязательно попробуем вновь после того, как я верну тебе должок.       — Какой должок?       Се Лянь приподнялся на локтях, уставившись на чужое расслабленное лицо: Хуа Чен улыбнулся, хитро сощурив глаз, от чего по спине Се Ляня побежали мурашки. Ох, не к добру это, не к добру…       — Гэгэ, этот Сань Лан с превеликим удовольствием отплатит тебе заботой на заботу, показав, как пишется его собственное имя…       — Но подожди, Сань Лан, я же и так зна…       — …запечатлев его на твоем теле, как ранее сделал с дао дэ цзин — не менее тысячи раз.