— Я покажу тебе страх.
Каждый раз, когда Мураса погружается в горькое, туманное небытие, её возлюбленную пучину озаряет солнце. Морское дно темно и безысходно. В красивых старых сказках океан — это лазурный простор с игриво бегущими вверх пузырьками, рифами, стайками рыб и затонувшими кораблями. Вода мягко обволакивает твоё тело, обрастающее чешуёй, а ты плывёшь, плывёшь вперёд с мигрирующими черепахами и пятящимися боком крабами. Картинно кувыркнёшься через голову, разрезая водяную толщу, и узришь мыльный силуэт в синюшной мгле. Мечтаешь о подводном саркофаге тысяч и тысяч сокровищ; мечтаешь узнать, какие секреты таит корабль… Ты очнёшься в чёрном пространстве, где нет ничего, кроме пустоты. Только на картинках луна достаточно ярка, чтобы освещать берега и воды. В реальности луна бесполезна, ночь — пропаща, а в глубинах царит вечная, пожирающая ночь. Никаких силуэтов, только тьма. Существование в мутной дымке без надежды на будущее. Когда проплывает корабль, Мураса вздымается из пустоты, как газ из подводного гейзера. Пузырями она возникает на воде, пенится, и только тогда видит хоть что-то. Море. Корабль. Живые, что мертвецам не товарищи. Мураса топит. Она зачёрпывает ковшиком пенящуюся смолу и заливает ею любое бьющееся сердце. Корабль разламывается на части, медленно уходит на дно, чтобы осесть и сгнить, а Мураса, поправляя полу кимоно, нашейным камнем уплывает вместе с ним. Новый гроб. Новая попытка упокоиться. Такая же безрезультатная, как предыдущие. Мураса на своём кладбище кораблей восседает мёртвой принцессой, в беспросветном мраке забывшей собственное лицо. Стайка пузырьков сбегает куда-то наверх, но, куда ни посмотри, везде смоль и сумрак. Вода хоронит своих вечных пленников заново. Мураса не видит некогда сильных рук с боевыми шрамами и красными траншеями верёвок. Она не видит, как те облезли до кости. Она забывает, что под кимоно остался лишь скелет, но помнит цепи, якоря и ковшик, который лежит в ладони как влитой. Она не выпускает его, левитируя. Невесомость затапливает годы. А потом Мураса замечает солнце. Одно из угольных мгновений вечности взрезано светом. Это не луна, не факелы корабля и не огни Святого Эльма. Белое сияние плавно спускается с поверхности, будто безжалостная вода смогла потопить даже бога. Волосы чёрным облаком клубятся вокруг черепа. За ними видно воду, кусочки грязи и далёкий абрис галеона. Ржавые цепи зеленовато плавают вокруг. Мурены. Глазницы Мурасы слепнут. Кто это был? Бог? Ангел? Белое солнце, не давшее ни грамма тепла, спустилось к Мурасе, поглядело на её посмертное уродство, задержалось на мгновение и ускользнуло. Вспышка! И снова темнота. Мураса колышется безвольной куклой в этой промозглой воде, но после прихода света, кажется, начинает немного видеть. Она вытягивает перед собой сжавшую ковшик руку и запоминает каждую серую кость, каждую трещину. Мёртвый корабль прямо под ней издаёт глухой, протяжный гул, ещё долго висевший в пустоте. Мураса чувствует с ним связь. Он, как и она, зовёт.
***
Палуба надрывно стонет, ломаемая бурей и неудержимой силой стихии. Шквал раздирает паруса, как хищник рвёт на части пойманное им животное. Суета, вопли, слёзы, молитвы… Люди спрыгивают с гибнущего судна, тяжело шлёпаясь о воду и забавно бултыхаясь после, а Мураса вонзает якорные цепи им в пятки и уволакивает в свои владения. Ни одна живая душа не сбежит с пира мёртвой принцессы, что веками принимает гостей в морской пучине. Ночью в море всё кажется ненастоящим. Поверхность. Мураса стоит на палубе, словно мученица, пока фрегат неторопливо погружается в воду. Родной океан сам хватает её за колени, обжигает холодом. Узел пояса в суматохе развязывается. Кимоно распахивается, колеблемое волнами, и Мураса подставляет засыпанной непогодой луне свои обглоданные влагой кости. Прохладно. А они чуть-чуть светятся. Изумрудным. Увидевшие её хоть краем глаза сходят с ума. Какой-то юнец из команды цепляется за обломок доски, силясь не утонуть, выбивается из сил, и в его голове проносится мысль: жаль, что это не красавица сирена, как в легендах. Через секунду его накрывает волной. Фунаюрэй забрала очередной корабль. Его остов великолепно украсит морское дно. Светило появляется во второй раз. Белая вспышка падает с неба на уровень глаз и на одну с Мурасой палубу, парит, шипит, искрится… Сюрреалистичное видение под стать полупрозрачному мстительному духу. В ненадёжном свете кораблекрушения мерещится, будто бы всё произошло специально, чтобы эти двое — призрак и вспышка — встретились. Ёкаи-изгнанники, несущие людям смерть. Мураса обдумала вероятность снисхождения ангела и теперь была уверена, что перед ней ёкай. А ещё, кроме того раза, Мураса никогда не видела чего-то настолько яркого. Солнце, утраченное памятью столетия назад, солнце, которое она помнила, как факт, но не помнила ни его тепла, ни радости созерцания, даже издали не сверкало так же. Да и что есть солнце? В мире мёртвых ночь не заканчивается. Она изучающе вперивает глазницы в мерцающий шар. — Они так весело боятся умирать, — эхом звучит со всех сторон. В унисон скрежещет тонущий корабль. Ветер хрустит мачтами. Мураса давно ни с кем не говорила. Она чувствует опустошение, когда впервые за долгое время слышит свой голос. — Кто ты? Такой тихий и замогильный. При жизни она ведь браво гаркала команды? Свистать всех наверх! А теперь от капитана Мурасы осталась только седая тень. — Я — страх. Страх всех этих людей. И твой тоже. — Я уже давно умерла, мне нечего терять. Значит, я не боюсь. Шар подлетает ближе, а Мураса нечеловечески безмятежна. Голый череп торчит зубами, зияет глазницами и не выражает никаких эмоций. Хотя, Мураса и при жизни должна была быть такой, раз стала капитаном. Бесстрашной. Спокойной в любых условиях. Воды — по пояс. Где-то за тучами безмолвно моргают звёзды. — Все чего-то боятся, — правда. — Ты боишься остаться мёртвой навсегда. Вечно топить корабли. Не так ли? — Если бы был шанс, что однажды я смогу вернуться в мир живых, боялась бы, наверное, — признаёт Мураса. — Но шанса нет. Я — гнилой труп, а ты — какой-то свет. Через минуту этот корабль утонет вместе со мной. — С нами, — хихикает шар. Вода по грудину, ключицы, по шею, челюсть, макушку. Чёрные мачты крестами торчат из воды ещё пару минут, а потом исчезают. Буря стихает. Штиль. Ветер молчит. Море их глотает и переваривает. Снова всё мутное и глухое, плавают щепки, какая-то ветошь. Сияние плывёт перед Мурасой, никуда не исчезая, и это странно избавляет её от чувства покинутости. Потом ставший привычным шар меняет форму, обретая в своём облике нечто человеческое. Вода обагрена свежей кровью, расплывчатый силуэт в ней снова похож на небесное провидение: на бога или ангела. Грязный океан над капитанской усыпальницей озаряется благословенным светом. Мураса смиренно наблюдает, как белые, выплывшие из света руки просовывают пальцы ей между рёбрами. Касание неожиданно ощутимое. Мураса вздрагивает всем скелетом, и её кости весело бренчат друг о дружку. Оно греет. Тёплое. Она ни разу не чувствовала тепла с тех пор, как вода вытеснила из её лёгких последний воздух. Голос существа похож на перезвон колокольчиков, или на долгий комариный писк. На сон. — Я покажу тебе страх, — звучит над слуховым проходом, в который привычно хлещет вода. В океане всё глухое и бесконечно далёкое, но это инопланетное хихиканье звонкое и как никогда осязаемое.***
В третий раз вместо вспышки к ней снизошла пророчица. Ангельской внешности девушка, спокойная, как скала, позволила потопить своё судно, а потом прямо посреди океана создала новое. Такое же, как то, над которым Мураса томилась на протяжении декад. Её старое судно. Когда расступился разрезанный надвое океан, она не поверила своим глазницам. Из воды поднялся сказочный барк: родной, любимый, который Мураса когда-то сопроводила в могилу и легла рядом, будто верная жена. Это стало новым откровением. Когда радуга брызнула на золотой корабль, разогнавший тьму на многие мили вокруг, пророчица протянула руку мёртвому убийце, а убийца взял её. Замшелые кости покрылись кожей. Когда всё утопает в свете, свершаются чудеса, большие и маленькие. Море сделало исключение для человека, задумавшего примирить ёкаев и людей, и отпустило лучшую свою послушницу. Цепи лязгнули и рассыпались в труху. Мураса была свободна. Теперь она не отбывала заточение под водой, а добровольно бороздила её поверхность. Грозная фунаюрэй сменила кимоно формой моряка, но не выбросила своих орудий, ковша и якорей. Вновь обретя плоть и кровь, которые забрали время и проклятие, она стала походить на человека: крепкий корпус, мускулы-верёвки. Со скуластого лица с тяжёлой челюстью вновь глядели чистые, живые глаза. Они оказались зелёными и беспредельно смелыми. Глаза настоящего капитана. Храм Мёрена удивил её не столько красой убранства, сколько идеями буддизма, которые осуждали желания и призывали своих последователей избавляться от них, дабы избавиться и от страдания. Мураса молилась с остальными, наслаждаясь шершавостью своих рук, мясистостью шепчущих мантры губ. Хидзири даровала Мурасе жизнь, и Мураса, как человек прямой и честный, последовала бы за нею даже в пекло. Однако, буддизм был приятнее. Она вспоминала заскорузлые дни в океане и сравнивала их с нирваной. Ни желаний, ни материальных ценностей, за которыми гонишься или которые боишься потерять, и этот страх порождает страдания. Ни цикла жизни и смерти. Но реинкарнация из человека в мстительный дух и обратно… Это ли состояние, к которому обязан стремиться каждый из нас? Вряд ли это та нирвана, которую превозносила в песнопениях Хидзири. Хотя… Мураса уже решила, что отправится в ад, если Хидзири попросит. Торамару понравилась ей собранностью и вежливостью — такой член команде непременно пригодится. Назрин, несмотря на раздутое эго, хорошо выполняла приказы, а решительная Ичирин, умевшая к любому найти подход, стала ей близкой подругой. Ей нравилось в храме Мёрена. Она уже думала об этом: если однажды ей придётся выбирать между морем и храмом, она выберет храм. Храм и его обитателей, ставших ей близкими и очень дорогими. Порой возле храма ошивался ёкай-зонтик. Он кидался на прихожан в попытке напугать, но зачастую попытка проваливалась, так как он был совсем не страшным. Озорная девушка в голубых одеждах скорее забавляла, чем ужасала. Однажды она напала на Мурасу, спикировала с неба. Мураса и бровью не повела. Но стремление зонтика внушить страх напомнило Мурасе о странных встречах во времена её безвременной кончины. Вернувшись в мир живых, Мураса вспомнила, каково настоящее солнце, как оно округляется высоко в небе и жизнеутверждающе плещет расплавленным золотом от рассвета до заката. Все его любят и сравнивают с монахиней Хидзири… Но у себя в голове Мураса зовёт его «звездой». Слово «Солнце» проассоциировалось с кое-чем другим. Факел потрескивает над её головой. Бриз щекочет щёки, волны глухо хлопают о тело корабля. Поджигая зажатую меж зубов сигару в одну из тихих ночей, когда суда идут спокойно, и никакой шторм их не топит, Мураса не удивляется появлению солнца. — Поздравляю, — хихикает белый шар, вспарывая ночь своим зловещим смехом. — Теперь тебе есть, что терять. — Пожалуй, — соглашается Мураса, долго втягивая дым в непривычно сухие лёгкие. Вода больше не урчит внутри, когда она раскрывает рот. Мураса слышит запахи и разные звуки, дышит, чувствует грохот сердца, когда сжимает жёсткими пальцами нежную грудь. Упругая кожа мешает ей просунуть руку сквозь рёбра и только неохотно сдвигается с места, если надавить, а потом отдаёт тупой болью. Под ногами — твёрдая земля, или дерево, или камень. Копна волос реет на сильном ветру, и с неё больше не капает мутная вода. Мураса более жива, чем кто-либо иной, не переживавший смерть. Она бежит, прыгает, наскакивает, хватает, обнимает, держит, больше не качаясь в пустоте скованной цепями куклой. Она жива. Она молится и зычно гаркает команды возлюбленному золотому паланкину. У неё загар и густые, короткие ресницы. Ровные жёлтые зубы прикрыты занавесом губ. Она жива, и жизнь — единственное и самое ценное, что у неё теперь есть. — Убьёшь меня, страх? Или только и умеешь, что угрожать? — Мураса стряхивает пепел и сурово сдвигает брови. Зубами сжимает сигару, едва её не перекусывая. — Глаза у тебя велики, да только в капитаны трусов не берут. — Ты храбрая, это верно, — голос улыбается. — Но вот ты обрела жизнь. Человек ты или ёкай — неважно. Страхи у всех разные, но все без исключения боятся кое-чего общего. Молчит и сверлит взглядом. — Неизвестности, — белая рука. Броском. Вылетает. Мурасу хватают за шиворот и швыряют за борт.***
— Чего ради ты это делаешь? — Мураса плашмя лежит на поверхности воды, неторопливо покачиваемая волнами, как водоросль или кусок тряпки. Взмокшая сигара тлеет во рту. — Чтобы напугать, — шар висит над ней, загораживая и паланкин, и тёмное небо. Мураса свистяще выдыхает сквозь сжатые зубы. Кажется, что она — дракон, на пике злости начинающий дышать прогорклым дымом. — Это выглядит даже нелепее, чем попытки того зонтика напугать прихожан храма Мёрена. Тебе совсем нечем заняться? — Ты должна меня бояться! — возмущается шар. Белые руки тянут Мурасу за ворот, её голова запрокидывается, но она смотрит всё так же гордо, спокойно, исподлобья. Смешно. Ничто не сравнится с тем страхом, которым она страдала при первой жизни. Ничего более кошмарного, чем безбрежный океан, с потрохами заглатывающий громадные суда и крошечных людей, уже не будет. Бывалая она. Звучит оскал морского волка. — Страх только мешает жить. Ни один пугливый капитан не выйдет на кита, не спасёт свою команду во время шторма. Я пошла на дно со своим кораблём вопреки всему, и теперь я жива, а вон там — мой корабль. Если бы я боялась, я бы не встретилась с госпожой Хидзири и не обрела всё, что имею сейчас. Шар опасно сверкает. — Ты не знаешь, кто я, какая у меня истинная форма! Неизвестность пугает всех. Всех! — Да плевать мне на твою форму. Кем бы ты ни была, ты жалкая, — гогочет Мураса хрипло. — Ты показала мне страх, но я смотрю ему в лицо годами, не отворачиваясь. Будь добра, верни меня на борт. Шар разжимает пальцы, и Мураса плюхается в воду с головой. Пузырьки воздуха выбегают из её рта и ноздрей, устремляются вверх и лопаются где-то за мокрой завесой. Мураса улыбается, любуясь доказательством того, что она всё ещё жива. Когда она выныривает, шара нигде нет. Да и ладно. Нужно догнать паланкин, ушедший вперёд на добрую сотню метров. Мураса обращает свою плоть голограммой: изумрудной, искрящейся. Это призрачная форма. Шумящий помехами призрак взлетает из воды и приземляется на паланкине возле штурвала, тут же становясь снова человеком. Её одежда даже не промокла. Всё-таки хорошо, что она переборола свой страх, который испытывала когда-то, как и любой другой человек. Ничто человеческое века назад не было ей чуждо: она боялась подвести команду, боялась ошибиться, боялась умереть. До смерти испугалась, когда неосторожными словами обидела друга, или когда спермацетовый кит напал на её корабль и нехитрыми движениями перебил дюжину отменных моряков. Затем Мураса умерла, и бояться стало нечего. Так какой смысл бояться теперь, когда она возродилась и под покровительством монахини Хидзири получила шанс бороздить моря снова? Пушечное ядро дважды в одно место не угождает. Она поджигает новую сигару и всматривается за горизонт, где уже брезжит новый рассвет. Возвращаться домой из плавания пока рано, думает она; к тому же, это несносное солнце может вернуться. Мураса знала, что оно вернётся. Она не боялась и, если честно, даже ждала этого. Внутри белого шара скрывается отпетый дурень, но именно он когда-то, ещё до Хидзири, оживил Мурасу своим прикосновением. Он разогнал её одиночество и сообщил, что у неё ещё есть надежда ожить и однажды вновь вдохнуть полной грудью. Столько всего неизведанного поджидает её корабль впереди. Так поднимем же доблестно наши яркие флаги. Свистать всех наверх!— Ну, попробуй.