белые лилии

Дима сгибается почти пополам над унитазом, схватившись пальцами за саднящее горло. Его душит спазм, а тело содрогается от новых рвотных позывов. Парень даже не может вспомнить точку отсчёта, когда всё это началось. В какой-то момент его просто стал мучать кашель, но он спихивал всё на вернувшуюся привычку курить при стрессе, и его организм начал давать ему сигнал для остановки. Сигареты, хоть и не сразу, но Матвеев бросил, только вот кашель не прекратился, а усилился в двойном размере. На что только он это не списывал, ведь болел часто из-за переутомления, частых перелётов со сменой часовых поясов, да и иммунитет просел невъебически. Страх пришёл тогда, когда одним утром чернокнижник летел в ванную комнату, снося всё на своём пути, а из горла с кашлем вылетала кровавая слюна. Матвеев мнительным никогда не был, но тут прям ситуация обязывала. Первое действие – открыть крышку ноутбука, зайти в гугл, который выдавал ему миллион ссылок на страницы про рак, туберкулёз и смерть от всего и сразу. Второе – крышку закрыть и по лбу себя ударить пятернёй так, что аж в глазах потемнело. Только после стадии депрессии, когда Дима успел вырвать себе клок волос и написать завещание, он наконец-то записывается к врачу. Идёт он к нему уже морально готовым к худшему, хоть тапки белые иди покупай. Но, честно, он сейчас согласен даже на рак, только не на эту ебень. Он сделал всё, что мог, сдал даже те анализы, про которые не слышал и на встречу с врачом шел, как на эшафот. Только вот с ним не может быть так просто, куда уж ему. Дима вообще из тех людей, что либо катаются, как сыр в масле, либо в очке полном. И вот сейчас он не то что в очке, а в полном пиздеце в квадрате. Корявое «ханахаки» в его медицинской книжке горит огнём, и Матвеев глупо моргает, когда ему озвучивают его болезнь. Парню кажется, что он где-то проебал пару десятков лет и пропустил момент, когда помимо гриппа и язвы, появились какие-то цветочные болячки. Когда доктор пытался объяснить ему что это и с чем едят, он правда думал, что страшного тут и нет ничего. Ну, с кашлем ведь смириться вполне можно, только жестокое «90% летального исхода» всю спесь сбило сразу же вместе с верой в будущее. И сейчас, когда вместе с кровью из его горла вылетали лепестки белых лилий, он осознаёт, что всё, это его остановка. Страшно было сначала, а сейчас как-то даже похуй. Наверное, так себя чувствуют люди, у которых находят неоперабельные опухоли. Единственное чувство, что поддерживает умирающее тело, подливая бензина в дрова — это ненависть. Он ненавидит мир, белые лилии и Олега, блять, Шепса. И любит до дрожи в коленках. Дима шел на битву сильнейших, чтобы доказать всем и себе в первую очередь, что руку он забрал не из-за счастливой случайности, а потому что правда старался. Выжимал из себя все соки, хватаясь за протянутую соломинку, хотя терний на пути к его звёздам было уж слишком много. И даже тогда, когда он стоял перед сотней людей, сжимая дрожащими пальцами трофей, он видел на их лицах только удивление, непонимание, а в глазах – издёвку. Ему жали руки, приобнимали, но фальши в этом было больше, чем в дешевом йогурте консервантов. Он даже пересматривал финальный выпуск, пристально смотря в экран, когда обиженное «это несправедливо» от его коллеги и соперницы больно резануло по телу. Ему писали тысячи гневных сообщений в социальных сетях, обвиняя в подкупе, какой-то ошибке и в том, что залог его победы – симпатичная мордашка. Хотелось пройтись по коже лица наждачной бумагой, замотать бинтом и больше никогда не смотреть на своё отражение в зеркале, что вызывало лишь желание ударить в него кулаком. Дальше случился отъезд в другую страну, где все эти внутренние переживания ушли на второй план благодаря новым отношениям, языковому барьеру, учёбе и работе. Матвееву правда казалось, что он счастлив. Дома всегда ждала любимая, хоть и ревнивая, жена, а работа правда радовала и приносила неплохой доход. Вот только эта иллюзия счастья разбилась, когда брак распался, а страна, что так родной и не стала, остопиздила по самое не хочу. Звонок с телеканала и предложение о новом шоу казались спасением и вторым шансом, поэтому вопрос о возвращении был наспех обдуман, и сейчас чернокнижник имеет то, что имеет. Только судьба, что та еще сука, не предупредила его о таких вот последствиях. Дима возвращался в Россию с гордо поднятой головой, решив, что любой ценой добьётся того, чего так желает. Ему не нужна победа, вовсе нет, но он всё еще злопамятный до чёртиков и желание утереть нос всем, кто тыкал и обвинял его в несостоятельности, никуда не пропало. Он больше не глупая заблудшая душа, что жила в его юном теле, веря в лучшее, светлое и теплое. Парень выточил из себя личное произведение искусства, закрасив кожу чернилами, а волосы краской. Он больше не пугается, когда ему говорят, что он неправ, а чужая смерть не вызывает слёз и сострадания. Только Дима проебался. Проебался по всем фронтам, ведь не планировал заводить дружеские отношения хоть с кем-то, выстроив вокруг себя целую блокаду. Но Шепс младший хуй клал на его оборонительные сооружения, снося их своей ухмылкой и закинутой на плечо рукой. Тот вообще сразу забил на личное пространство и манеры, когда они впервые встретились лично на съёмках в готическом зале. Его светлые глаза загорелись озорством, когда Матвеев просто даже замаячил на горизонте. Тот вспомнил и брошенные парнем слова про их схожесть, общие интересы и даже припомнил пророчество Димы на счёт его победы. Дима тогда лишь натянуто улыбался, кивая, как болванчик и хотел улизнуть в какую-нибудь щель в полу. Вот только первые семена были уже брошены в высохшую землю, давая им прорасти. Дима не считает себя виноватым, ведь он правда избегал парня, но тот вечно маячил на периферии: выходил вместе курить за угол, делился сигаретами, если Матвеев терял пачку где-то в такси, показывал какие-то песни из плейлиста. Дальше начались какие-то совместные шутки про 63 регион, какие-то подъёбы, вылазки на мероприятия. Шепс будто случайно мог вкинуть нежное «я его обожаю» или фразы про духовного брата. И броня Димы таяла, как масло в духовке. Вот только от этого «брат» что-то неприятно кололо в груди, ведь это вряд ли нормально, что даже с духовным братишкой ты хочешь не жать руку при встрече и пить пиво, играя в плойку, а целовать чужие губы и утыкаться носом в сгиб шеи. Осознание этого больно ударило по макушке, когда в гот.зале Олег потрепал его по волосам и похвалил за проделанную работу. Сердце пропустило пару ударов, и Дима всеми фибрами ощутил, что наступил полный пиздец. Но он может накинуть себе пару очков за то, что пытался отстраниться: игнорировал сообщения, отказывался от встреч, но Шепс был, как затычка в каждой бочке. Дима написал, что устал и нет сил даже слезть с дивана? Олег уже едет к нему с пакетом еды и парой баночек пива. Сказал, что заболел? Доктор-медиум уже выезжает лечить бедного чернокнижника противными травами, что нагло у Саши пиздит. И Дима сдался, выставив белый флаг, хотя сейчас его хочется засунуть себе же куда-нибудь поглубже. Проблема в том, что даже если бы ему сказали еще перед отлётом из Китая, что так выйдет, он все равно в самолёт бы сел, не думая. Все эти чувства его убивают, но без них парень уже не представляет своего существования. Но проклинать всё и вся он перестать не может, потому что горло режет от частой рвоты. Прописанные препараты болезнь замедлили, что дало парню чуть больше времени, но и этого стало мало. Под тонкой кожей, что не скрыта тату, уже прослеживаются чёткие очертания светлых лепестков и корешков. Спазмы наконец прекращаются, вот только всё под его ногами усыпано небольшими еще не распустившимися бутонами, которые он судорожно собирает и смывает в унитаз в несколько этапов. Кровавые цветы не поддаются, и кажется, что сейчас всё это цветочное нечто ударит гейзером в потолок. Кое как справившись с беспорядком после себя, парень подходит к раковинам, встроенным в тубы. В зеркало смотреть не хочется, но приходится, и он ужасается. Пока получается списывать свой внешний вид на вечные простуды и усталость, вот только что делать, когда цветы станут появляться даже на лице – непонятно. Гримёры итак уже хватаются за головы и проклинают Матвеева за синяки под глазами и полопавшиеся капилляры. Дима кривится, осматривая забрызганную кровью белую футболку. Ну только этого для полного счастья ему не хватало. Чернокнижник стягивает с себя пиджак, кидая его на край раковины, а затем и футболку снимает. Съёмки у них закончились, а значит можно просто подождать и проскользнуть к своей сумке в гримёрке, где всегда лежит запасная толстовка. Он опытом научен, ведь однажды приступ настиг его в кафе, а выходить обратно к своему столику в кофте, заляпанной цветочной бурдой с примесью слюны и сукровицы, не хотелось. Теперь с ним всегда ездит сумка со сменной одеждой и косметичкой, где всего один тональный крем, что используют чаще всего для плотного грима. Лучше так, чем объясняться перед людьми. Ростки уже появились за правым ухом, но их скрывать легче, прикрывая длинными волосами. А вот на лице это не прокатит, поэтому косметика теперь его верный спутник на всякий случай. Пусть лучше все думают, что он свинья, у которого еда летит мимо кассы, и что он самовлюблённый нарцисс, двинутый на своём внешнем виде, чем то, что он умирает. Чернокнижник подставляет футболку под струю холодной воды и ёжится от прохлады в помещении. Взгляда в зеркало он избегает, ведь сейчас напоминает больше куст или набор сухоцветов каких-то, а не живого человека. Врач предупреждал о течении болезни, но Матвеев даже где-то краем сознания надеялся, что помрёт раньше всего этого, пока не почесал однажды место на рёбрах. Кожа в момент лопнула, как нарыв, явив миру закрытый бутон лилии. Парень сначала даже не понял ничего, а потом ахуел так, что еще час разглядывал срезанный бутон, вертя его в разные стороны. — Вот же ж блядство, ну, — парень матерится вслух, пока трёт ни в чем неповинную ткань под ледяной водой. Кажется, что хуже быть не может, но вселенная над ним явно издевается. Мол, выкуси, чёрт. Дверь в уборную распахивается резко, хлопая по стене, от чего мокрая насквозь футболка выпадает из заледеневших пальцев, шлепаясь на пол. — Диман, ты тут? Ты так быстро убежал после съемки, что я подумал, что тебе плохо стал… У Шепса улыбка с лица стирается в мгновение ока, когда он видит друга перед собой. Матвеев же под его взглядом весь будто скукоживается и уменьшается в размерах так, что еще немного и сможет под плинтусом поместиться. Они, как два идиота, смотрят друг на друга несколько минут, замерев на месте. Дима наготы не стесняется, сам же на таких фотосессиях настаивал часто, а вот ростков, что стали виднеться даже через тату – да. — Дим, это что такое? — Олег к другу подлетает, обхватывая тонкие запястья горячими пальцами, от чего лепестки под тонкой кожей становятся чуть бледнее, а где-то даже совсем пропадают. Такую особенность ханахаки Матвеев заметил не сразу, но удивляться не стал, когда от касаний любимого кожа в некоторых местах правда становилась чище, а после дружеских объятий даже лёгкие, обросшие корнями, давали сделать полноценный глубокий вдох. Тут и умным быть не надо, а Олег себя в принципе глупым не считал, чтобы не срастить два и два. Шепс как в тумане проводит пальцами по чужим ключицам, ведёт по коже до самого пупка, а Матвеев хочет то ли под землю провалиться, то ли прижаться к сильному телу ближе, уткнуться лицом в плечо и проплакать до следующего года. Он так сильно устал, так вымотан, но вываливать всё на друга вот так просто не хотел. Не хотел, чтобы тот чувствовал себя виноватым, не хотел видеть жалость в чужих глазах. Винить тут можно только судьбу, что свела их когда-то, глупое сердце чернокнижника, что из миллионов людей выбрало именно Шепса, и наверное, гены Димы, в которых эта болезнь живёт. — Прости, Олеж. Я не хотел, чтоб ты знал, правда. — у Димы уже глаза предательски слезятся, а голос дрожит. Олег же слушать не хочет. Он хочет только врезаться головой в стену, потому что не сделал первый шаг раньше, не заметил, не поговорил. Он же видел, что друг напуган чем-то, слишком задумчив, но списывал это всё на стресс и жесткие условия съемок. Что было бы дальше, если бы медиум не решил поискать убежавшего друга? Он бы стоял у чужой могилы с блядскими лилиями и корил себя, что не успел? Мысли о таком вызывают панику, что сковывает тело, но сейчас это не важно. Важно то, что жизнь не такая уж сука, что решила все-таки ткнуть Шепса носом во всё это. Наверное, и сама заебалась от тупости влюблённых. Шепс стягивает с себя тёплую толстовку, оставаясь в футболке, даже ничего другу не отвечая. Просто натягивает её на Матвеева, что стоит, как марионетка, чьи руки продевают в рукава и даже разрешения не спрашивают. Олег выглядит разозленным, сводит брови к переносице и даже не говорит ничего. Диме немного ссыкатно становится, будто медиум сейчас ему капюшон наголову накинет, завязки завяжет и удушит его к чёртовой матери, чтоб, ну, не мучался. Медиум продолжает сохранять молчание и просто берёт ладонь друга в свою, уводя его в непонятном направлении. — Олег, куда мы идём? Если ты хочешь меня убить, то не надо, всё равно откинусь через месяц–другой. Шепс от брошенной в шутку фразы резко тормозит, что Дима аж впечатывается в его спину, ойкнув. Это та самая ситуация, когда в шутке лишь доля шутки и от этого страшно. Медиум не может больше выносить этого, он и так держится на чистом энтузиазме. Мужчина быстро оглядывается, проверяя нет ли кого поблизости, а потом просто толкает друга в какой-то темный закуток. Дима впечатывается спиной в стену, а сверху на него почти наваливается медиум, выставив руки с двух сторон от его головы. Они часто могли позволить себе объятия, но вот так интимно рядом не были никогда. Чернокнижник боязливо открывает зажмуренные до этого глаза и видит перед собой родное лицо, что сейчас выглядит злым. Нет больше доброй усмешки, прищуренных глаз и теплоты во взгляде. У Шепса как будто тормоза срывает мгновенно, что даже начинает немного трясти. — Какой же ты, блять, идиот. И я тоже, — Олег почти рычит, не отводя взгляд от карих глаз напротив. Дима бы возмутился обязательно, вот только рот ему затыкают тут же чужие губы поцелуем. Шепс целует яростно, царапает лёгкой щетиной нежную кожу и обхватывает тонкую талию плотным кольцом рук. Старший стоит, как камнем придавленный, потому что такого поворота событий не ждал совершенно. Он отмирает, когда Олег прикусывает его нижнюю губу, слегка оттягивая, и из груди сам по себе вырывается тихий протяжный стон. Диме думается, что он упал всё-таки в обморок в туалете и сейчас ему всё это снится, но даже если так, то он хочет, чтобы эта галлюцинация продолжилась чуточку подольше. Парень поддаётся всем телом вперёд, запускает пальцы в чужие волосы, слегка сжимает. Ему хочется ближе, ярче и чтобы Олег не отпускал его больше. Он тянет мужчину ближе, отвечает на поцелуй так же яростно, а Шепс будто над ним издевается. То резко отстраняется, прихватывая припухшую нижнюю губу своими губами, то снова целует, но еле касаясь, вызывая у чернокнижника скулёж. Матвееву хочется больше, чтобы от нехватки воздуха лёгкие жгло, чтобы голова кружилась, а тело не слушалось. Он поддаётся вперёд уже сам, цепляется одеревеневшими пальцами за ворот чужой футболки и целует. Мажет кончиком языка по губам медиума, будто разрешение просит и ему его дают без суда и следствия. Старший чужой язык губами обхватывает, чуть посасывает, и у Олега глаза закатываются от возбуждения. Грязно, мокро, но так нужно, что больно аж где-то на уровне солнечного сплетения. Их ведёт страшно, воздуха правда перестаёт хватать, но остановиться не получается. Шепс запускает ладони в задние карманы джинсов Димы, сжимает мягкие бёдра, и у юноши мозг вообще работать отказывается. Он только ведёт кончиком носа за ухом младшего и стонет тихо, пока чужие губы скользят по его шее. Олег усиленно собирает кашу, что является его мозгом, обратно в кучу, отрываясь от податливого тела. Берёт точеный подбородок пальцами, стараясь поймать взгляд и проводит большим пальцем по нижней губе, чуть надавливая. Хочется снова поцеловать, распробовать, растянуть удовольствие, но им нужно поговорить. Жизненно необходимо. — Я хочу тебя пиздец как, кот. Но поехали, хорошо? — голос срывает на хрип, но от него у Димы мурашки по позвоночнику бегут. Он только кивает головой, боясь снова пиздануть херню. Но если за каждое его неосторожное слово Олег будет вот так его целовать, зажимая, то он на всё согласен, дайте ему подписать договор. У Олега сейчас дома Саша, поэтому едут они домой к Диме, да и тот живёт гораздо ближе. В такси они стараются даже не смотреть друг на друга лишний раз, отвернувшись каждый в своё окно. Будто два школьника из американского сериала, что впервые поцеловались, а сейчас не знают куда себя деть. В квартиру, что Дима снимает, они тоже входят в молчании, переминаются с ноги на ногу. — Чай хочешь? — будто они и правда приехали попить чаю, как старые добрые друзья, а не целовались только недавно в каком-то углу. Диме с самого себя смешно – план просто на десять из десяти. Они сейчас правда попьют чай, выкурят по сигаретке, а потом разойдутся. Олег – домой, Дима – в могилу. Шепс явно смышленее – он просто тянет Диму в сторону спальни и усаживает на застеленную пледом кровать. Младший берёт низ толстовки, заглядывает в глаза. — Можно? Будто чернокнижник когда-то сможет сказать Олегу «нельзя». Предмет одежды Шепс стягивает аккуратно, помогая выпутаться из объёмной вещи, в которой Дима тонет буквально. Он скользит взглядом по острым краям тату, плечам, а сердце колет ужасно. Ханахаки романтизируют часто. Люди смотрят на узоры цветов на коже и представляют идеальную историю любви, где принцесса при смерти, а доблестный рыцарь спасает её поцелуем. В жизни же всё прозаичнее. Люди тускнеют на глазах, а яркие кровавые бутоны разрывают в конечном итоге лёгкие вместе с грудной клеткой. Особенность болезни отображается и в виде цветка. На теле чернокнижника лилии белые распускаются красиво, но ужасно. Они отражают чистоту и искренность, и у Олега сердце замирает. Для Димы эти чувства не угроза, банальная страсть и желание. Это глубже, связывающее их прочными канатами. Вещь отбрасывается, и Матвеев опускает голову, жмурясь. Он не хочет видеть в серых глазах осуждение, вину или жалость. Не хочет быть грузом и обузой на чужих плечах. Не хочет быть проблемой. Олег же добрый, ласковый и понимающий, он не сможет друга в беде бросить. Вот только от этого еще хуже. Дима хочет Шепса себе, забраться ему под кожу, свернуться на его сердце кошачьим клубочком и рычать на всех, кто это самое сердце попробует у него забрать. Мысли горной рекой проносятся в его голове и грудную клетку опять прихватывает болью, что вздох сделать тяжело. Даже такого близкого контакта с любимым человеком мало для того, чтобы корни перестали разрывать лёгкие. Чернокнижник боязливо поднимает взгляд, но в глазах Олега не видит ничего из придуманного. У медиума глаза влажные, но спокойные. В них столько чувств и эмоций, что Диму волной сносит. Младший присаживается перед ним на колени, обхватывает ладонями его лицо и просто прикасается своим лбом к его. — Какой же ты дурак, боже. Ну почему не сказал? Я ведь никогда, слышишь, никогда бы не оттолкнул тебя, — Олегу говорить больно, сложно, а представление будущего без этого парня кажется ему сущим кошмаром. — Как я должен был это сказать, волче? «Привет, Олег, как дела? Я тебя люблю, а еще у меня тут целый травяной сбор в груди. Извини, так уж вышло?» Матвеев даже не замечает, как признаётся в любви, а влага, скопившаяся на его ресницах, срывается и стекает по бледным щекам. Олега током бьёт это «люблю», потому что правда не надеялся. Шепс садится рядом на край кровати, хлопая себя по бедру. — Иди сюда, кот. Дима подвисает слегка, не понимая, что от него хотят, а Олег просто почти затягивает несопротивляющегося чернокнижника на себя. Дима на каком-то инстинктивном уровне хватается руками за чужие плечи, а Шепс просто обнимает. Прижимает ближе, обхватывая руками, ведёт носом по ключицам и вверх по тонкой шее. Слегка прикусывает нежную кожу губами, поднимаясь выше и прикусывает слегка мочку уха зубами. Матвеева колотит буквально. Олега так много и мало одновременно, что хочется сорвать с него дурацкую футболку. — Так бы и сказал. А я бы ответил, что тоже тебя люблю, — Шепс говорит совсем тихо, будто повысь он тон и момент будет испорчен, скользит пальцами по голой спине и чуть царапает ногтями кожу на рёбрах, — Я тоже идиот, на самом деле. Всё думал, что сейчас наступит финал, я возьму победу и принесу её тебе в зубах. Почему-то казалось, что это будет круто, знаешь? Дима тихо смеётся, расслабляясь немного, и тянет футболку за ворот с Олега. От контраста температуры при касании тела к телу их передёргивает, и Матвеев выгибается, прижимаясь торсом к торсу. Они оба сейчас как оголённые нервы и любое касание похоже на огнестрельное ранение. — Еще в первый день ты снёс мне голову. Ходил весь мрачный, на всех фыркал, но сердце моё забрал явно, когда послал Костю нахуй. Аж коленочки задрожали, — Дима хрипло смеётся, стыдливо пряча лицо в сгибе чужой шее. Ну, ему неловко немного. Медиум сжимает бока чернокнижника, резким движением меняя их местами, нависая сверху. Дима слегка пугается резкой смены положения, но обхватывает ногами талию мужчины, притягивая еще ближе к себе. Так, чтобы даже миллиметра между ними не осталось. Олег чуть не падает на чернокнижника, вовремя подставляя локоть, упираясь им в матрац. Он не может отвести взгляд, потому что красивый. Какой же, блять, красивый. Олег не помнит, чтобы когда-то чужая мужская красота вызывала у него трепет и желание, но Дима для него ёбаное искусство. Тот всё еще был мужчиной, пусть и миловидным, под пальцами ощущались крепкие мышцы, а в бедро упиралось явное чужое возбуждение. И это так ново, но ярко, что тело ломит от желания. Хочется обладать, кусать, чтобы в карих глазах зрачки радужку затопили, а тело содрогалось от касаний. — Дим, моих тормозов уже не хватает. Либо дай мне зелёный свет, либо по роже, потому что я больше не смогу сдержаться. У меня от тебя крышу рвёт ко всем ебеням. — Так покажи мне, как сильно. И всё, все барьеры сняты, замки сорваны. Олег впивается губами в шею, всасывает кожу до боли, двигает бёдрами. От имитации толчков Диму на кровати подкидывает, он задыхается, хватая ртом воздух и цепляется пальцами за чужую спину. Ведет ногтями по коже, царапает и выгибается от каждого толчка всем телом. Ему жарко, кожа горит от поцелуев и укусов, но этого всё еще так чертовски мало. Похоже, и Олегу мало. Тот и правда перестаёт сдерживаться, ведёт губами по груди, прикусывает зубами бусину соска, что чернокнижник взвизгивает почти, закрывая рот рукой. Но Шепс хочет слышать и он руку убирает, а своей ладонью чуть сжимает тонкое горло, от чего у чернокнижника глаза закатываются. Оглаживает кончиком языка каждый бутон, что просвечивает сквозь кожу и испаряется на глазах, возвращая внимание к соскам. Обводит языком ареолы, сжимает зубами, выбивая из старшего все более громкие стоны и вскрики. Он спускается всё ниже, не пропускает ни один лепесток, стирая их будто ластиком — хочет видеть на этом теле только узоры тату и багровые засосы, что оставит он сам и никто более. Матвееву остается только сжимать чужие волосы, изгибаться и стонать уже сорванным голосом. Он всегда был собранным в сексе, действуя больше механически, чтобы удовлетворить партнера на полную, а сейчас его колотит от того, что делает Олег. Как тот мягко и нежно ведет губами по рёбрам, а потом оставляет чуть болезненный укус внизу живота. Дима сейчас весь как эрогенная зона, а возбуждение стягивается тугим узлом в районе паха. Член уже больно давит на ширинку и хочется разорвать на обоих мешающую одежду в лоскуты. Медиум привстаёт на коленях, оглядывая партнёра довольным сытым котом. Он готов кончить даже от взгляда на чернокнижника, что сейчас призывно разводит колени, цепляется за одеяло пальцами и дышит загнанно. Его кожа почти светится от мелких капель пота, а краска приливает к щекам. Диме неловко пиздец, и он отводит взгляд, прикусив губу до крови. — Я же не картина, Шепс, хватит… — Ты лучше, — и Олег не врёт, потому что будь его воля – он бы запечатлел эту картинку в своей голове навечно, залив гипсом. Он оглаживает пальцами тату большого красного сердца пальцами чуть ниже рёбер, опускаясь к краю штанов. У Димы сердце тоже такое – большое, горячее, пусть и раненное не раз. И теперь оно полностью его, Олега. Олег сжимает член парня рукой неожиданно, и Дима теряется, захлёбывается стоном и пропускает момент, когда остаётся полностью обнаженным перед медиумом. Стыда нет никакого, он доверяет всецело и безвозвратно, раздвигая ноги шире и открываясь полностью. Доверять Олегу не страшно, доверять Олегу приятно до потери сознания. Сам Шепс же довольно облизывается, вставая на ноги рядом с кроватью, чтобы освободить себя от лишней одежды. Он только оглядывает комнату, переводит вопросительный взгляд на чернокнижника и тот понимает его без слов. — Всё в верхнем ящике. Олег и правда выуживает из ящика прикроватной тумбы пачку презервативов и тюбик смазки, кидая всё на кровать рядом с парнем. Дима же хочет перевернуться, опыта у него не то чтобы много, но он слышал, что так правда будет удобнее, только сильные руки удерживают его на месте и не дают двинуться. Шепс снова склоняется к нему, дышит тяжело, опаляя ухо горячим дыханием. Целует в висок, покрасневшую скулу, линию челюсти и наконец – в губы. Нежно, мягко, едва касаясь истерзанных губ. — Я хочу тебя видеть, кот. Дальше Матвеев слышит только щелчок открытой смазки и чувствует только прохладную смазку и длинные пальцы у входа. Олег оглаживает по кругу, чуть надавливая, но не проникая, прикусывает ключицу, мочку уха. — Ты только доверься мне, мой хороший. А чернокнижнику и слышать это не нужно, чтобы верить. Он расслабляется и первый палец входит хоть и трудно, но не так болезненно, а второй и третий хоть и вызывает жжение и дискомфорт, от которого Дима шипит, всё равно ощущаются приятно, потому что… Потому что это Олег Шепс. Его Олег, что отвлекает его, целует в прикрытые веки, кончик носа, уголок губ и Матвеев готов раствориться сейчас прямо на кровати, рассеяться, как звездная пыль по ветру. Младший двигает пальцами медленно, давая привыкнуть, прокручивает и разводит пальцы на манеру ножниц, когда наконец касается комка нервов и слышит громкий стон. Дима запрокидывает голову, распахивает глаза и видит перед собой только белые пятна и искры. Между ними тоже искрит, полыхает и взрывается. Они как спичка и керосин, что по отдельности могут быть вполне безвредны и спокойны, но вместе создают адский тандем, выжигая всё на своём пути. Чернокнижник готов прыгать в этот огонь, плавиться в нём, зная, что за руку его всегда будет держать медиум. Его медиум. Пара, созданная будто самим Адом. У Олега же уже сознание куда-то уплывает. Он всё смотрит на своего чернокнижника, не отрываясь, запоминая каждую деталь, стон или вскрик, чтобы потом создать в своих чертогах разума отдельную комнату, хранить всё бережно, дополняя папки и шкафы всё новыми воспоминаниями. Шепса уже трясёт, а член колом стоит, наливаясь кровью. Он еще несколько раз разводит пальцы, оглаживая стенки и вытаскивает под разочарованный вздох. Быстро раскатав защиту по члену и смазав, он приставляет головку ко входу, делает плавный толчок на всю длину по самое основание, и замирает. Парня под ним дугой выгибает, чуть ли не ломая позвоночник, и он открывает губы в немом крике. А у Олега перед глазами планеты взрываются. В парне так жарко, узко и влажно, что Шепсу приходится сжать пальцами чужие бёдра, закидывая их себе на талию повыше. Он опирается рукой на кровать, стараясь отдышаться и ждёт от Димы сигнала, а тот кивает и даёт зеленый свет. Шепс двигается плавно, прижимается виском к виску, хотя сил держаться всё меньше. Хочется обхватить тело под собой руками и сорваться на быстрый ритм, но он ждёт, сжимая зубы до скрежета. Чернокнижник плавится, а медленные толчки раззадоривают, водят по краю. — Боже, Олеж, ты можешь потом занежить меня до смерти, хоть сутки из кровати не выпускай, но сейчас, прошу, быстрее. И Олег срывается. Он вдалбливается в любимое тело всё резче, сбивается с ритма. Гладит чужие бёдра, чтобы хлёстко ударить по ним раскрытой ладонью до красноты, от чего парня подбрасывает и выгибает на постели. Он может только кричать в голос до сорванных связок, хвататься за плечи, царапая кожу до крови и целовать остервенело. Он сминает чужие губы, кусает и оттягивает нижнюю, проходятся языком по кромке зубов. Они дышат одним воздухом на двоих, притягиваются, как магниты, а комната в целом перестаёт существовать. Дима даже перестаёт контролировать своих бесов, от чего по стенам будто прыгают черные сгустки, как тени от пламени свечи. Их энергии сейчас в симбиозе, сплетаются лианами и пропускают через себя чужие чувства и эмоции, что наваливаются на них лавиной. Чужие ощущения накладываются на свои собственные и это доводит их почти до грани. Олег всё резче вколачивается в дрожащее тело, чувствуя, как чужие ноги содрогаются в приближении разрядки. Это становится сигналом, и парень обхватывает член чернокнижника кольцом из пальцев, двигая рукой в такт, стараясь не сбиваться с ритма. Дима итак был на грани, но одного скольжения пальцев по члену хватает, чтобы его тело содрогнулось, мышцы живота скрутило узлом, и он кончил с оглушительным стоном себе на живот. Он так сильно сжимал Олега в себе, что тому хватает всего пары толчков, чтобы тоже прийти к финишу следом, успевая только выйти из ослабевшего тела и упасть рядом с чернокнижником на кровать. Им нужно отдышаться и перестать ловить мушек перед глазами, но они не могут расцепиться, снова прижимаясь друг к другу так близко, сплетаясь всеми конечностями. Олегу мало, он не может перестать смотреть на Матвеева, что моргает сонно, но улыбается. Ему дышать легче, а он уже и забыл, как это – делать вдох полной грудью. Сердцу больше ничего не мешает, а горло саднит теперь только от стонов, а не от желания выплюнуть лёгкие. Им нужно сходить в душ, но план хоть и рабочий, но осуществлению не подлежит вообще, поэтому Олег просто вытирает живот Матвеева своей же футболкой, что находит на полу. Он вытягивает из-под них пушистый плед, накидывая сверху и притягивает чернокнижника ближе к себе. Дима слегка вертится, поворачиваясь и прижимаясь спиной к торсу медиума, а тот просовывает руку ему под голову, обнимая второй поперёк талии. Они сходятся как две части головоломки, даже их энергетики образуют идеальный коктейль, хоть и немного взрывоопасный. Утром Олег обязательно поцелует каждый еще оставшийся бутон на чужой коже, сварит им вкусный кофе, и они поговорят. Обсудят всё, пока Шепс будет откровенно залипать на своего чернокнижника, ведь теперь можно. Всё можно. — Чёрт… Олег вздрагивает, ведь почти проваливается в сон, когда Матвеев начинает ворочаться. — Что такое, малыш? — Я футболку в туалете ж забыл. Олег сначала пытается понять, что такое футболка и в каком туалете, а потом его прорывает на хриплый смех от такого разочарованного голоса любимого. — Я куплю тебе такую же, не переживай и спи. Шепс прижимает родного человека еще ближе, целует в острое плечо и утыкается носом тому в загривок. Он готов купить ему целый мир, а если нужно, то и сжечь. А завтра Дима экстренно сходит ко врачу, что удивлённо посмотрит на анализы и скажет «полностью здоров». Они отметят это в любимом Димином кафе, а потом Олег купит ему несколько футболок и забавных носков, смотря, как у того глаза сверкают так, что могут создать конкуренцию солнцу. И Шепс влюбится ещё сильнее.