Свет горел всю ночь

La Seine (original) – Ванесса Паради и Матье Шедид Enjoy The Silence – Depeche Mode

«Когда англосаксонская энергия сочетается с французской находчивостью, когда британский эмпиризм упорядочивается по французскому методу, когда британская основательность украшается французским изяществом, достигается сочетание, которое охватывает высшие достижения человечества». Их страны, как ближайшие соседи, всегда обладали взаимодополняющими чертами. И вот уже не одно поколение бытовало мнение, что именно за их объединением, за их союзом стоит такое понятие, как «самые высокие международные результаты»: если ведущие расовые характеристики и известные отрасли промышленности не противопоставить, а тесно связать друг с другом. Предоставить миру объединенные ресурсы, пламенно приняв перспективу пути рука об руку в выставочной эре. Пьер загорелся этой вставкой первым. Тем не менее, обе стороны пролива горячо поддержали задумку. Большой энтузиазм прошелся от Французской торговой палаты в Лондоне до Французского комитета выставок на открытом воздухе. Весть разнесли быстро, и Уильям только успевал, что наблюдать за этим – однако, не меньше прочих вдохновленный идеей придачи практической формы Сердечному союзу. Организации комитетов, горящие глаза... Уильям принял выставку на себя с достаточным азартом, чему Пьер немало удивился. Правда, слегка возмутился, когда узнал, что выполнять ее, ее павильоны и общий дух Пьер желает в белом цвете. Какой еще белый! Уильям, заядлый джентльмен, любитель часами упиваться играми и пари в своих клубах, любитель строгого стиля, полуизумленно похлопал глазами. Все бы ничего, если бы белая французская проказа щеголяла в таком виде одна, не трогая его – но вот уже с три минуты Пьер восторженно смыкал руки на собственной груди и улыбался в манере победителя. – Тебе идет, о Mon cher William, совсем другое дело! Уильям тихо вздохнул, поправляя цилиндр. Однако с нескрываемой гордостью повернулся к выходу из-под завесы, в тронутой манере «я знаю». С особенным удовлетворением наблюдал Уильям за колониальными выставками и выставками достижений машинного труда. Пьер прослеживал это с какой-то даже усмешкой. Темзенд, в непривычной манере походящий на начинку профитроля, как в шуточной манере подстегнул Пьер, неизменно носил монокль. Сенье с пару раз задавался вопросом, подлинно ли тот корректирует зрение, а не цепляет на себя «что попало», дабы казаться статнее. Те усмешки Уильям не воспринял с воодушевлением, но даже так Пьер не мог отрицать, что на нем аксессуар смотрелся уместнее, чем на ком бы то ни было на последнем веку. Он любил, когда Темзенд попадал в нелепые ситуации, и грозное обличие того трещало, как трещал, к примеру, оброненный монокль. Уильям и Пьер приходили посещать выставку не ежедневно, но и не изредка. В выходные с особенным интересом петляли меж французских экспонатов: невероятного мастерства росписи ваз, посуды, музыкальных инструментов, даже фонтана. Двадцать дворцов! Двадцать разумно и, на удивление, без споров прекрасно поделенных в пространстве на выставки дворцов. То, как уступки в этом деле легко им давались, Пьер ласково подмечал. Уильям же со спокойной усмешкой закатывал глаза. Однако даже этого размаха Лондону было мало – параллельно он на полную вкладывался в олимпийские игры, проводимые близ выставки. До следующей игры в Великобритании должны были пройти поколения, и Уильям желал сделать все возможное, дабы грандиозность их была настолько велика, что переплюнула бы любое прежде проводимое спортивное мероприятие в мире. Пьер любил присвистывать на это. Тем не менее, Уильям блистал. Даже со всей своей болезненностью и многовековой усталью на лице он блистал. В белом фраке и брюках, приводимый в порядок последние три года, будто бы даже подлечившийся, теперь он принимал гостей со всего света. Пьер же нашел в себе страсть к знакомствам на выставке, время от времени делясь с лондонцами и приплывшими историями французских экспонатов, за что те, в свою очередь, принимали его за очень образованного молодого человека, расположенного ко всякой беседе. Теперь он катал в Лондон с такой же частотой, как и спал, стремясь задержаться на подольше. Другие города поглядывали на эту роскошь то косо, то с восторгом. Еще на самом открытии выставки Пьер и Уильям фотографировались. Тогда на них не было привычных за время пребывания тут белых фраков; одеяния в тот день располагали к отличительному статусу. Покуда позади туда-сюда сновали лодки-лебеди, Уильям благодарил фотоаппарат за свое появление – более ему не приходилось стоять по несколько часов в ожидании, пока с него напишут портрет. Продуваемый легким ветром и согреваемый майским солнцем, Уильям повернул голову в сторону, стоило фотографу отлучиться. – Ты можешь не держать мою руку больше. Пьер вдруг приподнял брови, будто расколдованный. И опустил обе ладони, доселе изображающие рукопожатие, оглядываясь и вдруг склоняясь к уху Уильяма. Свои же руки Пьер завел за спину в почти что кокетливом жесте, улыбаясь, намекая. Пьер выпрямился и прошел в сторону, вставая неподалеку от своего занятого беседой президента. Тропа от них уходила далеко, мило украшенная беседками с дамами и господинами. Над ними пролетали с радостным щебетом пташки. – Мы уже были во дворце Изящных искусств, Пьер. Трижды. – Пойдем еще. Уильям вздохнул: – Я хочу остаться в Индийском дворце. – Тогда я позову с собой Руан. – Идем, – вдруг отрезал Темзенд под победной улыбкой Сенье. Самой же настоящей своей влюбленностью считал здесь Пьер Суд чести в ночи. Питающий страсть ко всему примечательному и снабженному подсветкой, как то подобает истинному городу огней, он с особенным блеском в глазах наблюдал вид, открывающийся с озера на это место. Сто тысяч лампочек! Сердце замирало как в тот день, когда парижане впервые наблюдали электрический свет в ночи. Пьер, вертя на пальцах металлический коробок с Эдвардом и Фаллиерасом, всматривался в даль. У них было достаточно средств, чтобы растянуть удовольствие настолько, насколько они желали. В данном случае – до глубокой ночи и самого октября. Полная луна, обрамленная легкой дымкой облаков, отражалась в озере, пуская вдоль того струящуюся речку света. Звезды играли меж ярких в ночи белых куполов, и Уильям смог узнать пару созвездий. Он в общем-то немало интересовался науками, в частности астрономией. Об этом Темзенд, в свою очередь, сказал Пьеру, обращая взор того к небу. Сенье улыбнулся, скрестив руки на груди и коснувшись спиной скамьи. В кулаке сжал доселе разглядываемый коробок. Глаза его в ночи казались темнее, теперь отнюдь не схожие с морским солнечным отблеском, как ранее, напротив – сумасшедшей глубины мировой океан, к коему так пристрастились древние глаза Уильяма за тысячи плаваний и путешествий. Лодка не находилась в движении, более того, Пьер самостоятельно управлял ей до сего момента, отказавшись от человеческих услуг, дабы остаться с Уильямом наедине. Темзенд сидел по правую сторону от него и неприлично долго всматривался в парижский лик. Сенье расслабленно вопросительно перевел на него взгляд. Уильям с тихим вздохом оторвался от спинки и подался вперед, целуя приподнявшего голову Пьера. Теплый вздох обжег его губы, привыкшие к водной прохладе. Прикрыв глаза, Париж подтянулся и подтянул ближе ладонью, а ледяной частью металлической игрушки провел по щеке Уильяма, вскоре обхватывая ее. На то Лондон шумно выдохнул в губы. Он ощутил привкус ресторанного вина, откуда вышли столицы с полчаса назад. Только стены павильонов и дворцов видели их поцелуи здесь. Они да дремлющие по ночам кроны молодых деревьев и бутоны в цветниках. Их видели и закрытые залы, подглядывали скульптуры да картины, быть может, даже перешептывались о своем. Видели, как у блаженного Уильяма соскользал с головы цилиндр в поцелуе, как после под усмешки Пьера он поднимал его руками в белоснежных перчатках в дальнем зале. Как Уильям, тушуясь, потирал свой монокль королевским платком с такой красивой золотистой нитью по краям. Больше не видел никто. Уильям оторвался всего на пару мгновений, чтобы заглянуть в сверкнувшие довольством глаза Пьера. Тот наконец озвучил уже который раз пробивающуюся наружу усмешку, приподняв одну бровь в подлинно убеждающей манере. В такт округлившимся от смятения глазам Уильяма Пьер рассмеялся, отчего, казалось, по воде пошла смущенная рябь. Времени, чтобы отрезать возмутительное заявление, Темзенду он не дал – вновь притянул к себе, в этот раз более пылко и чувственно, со струящейся меж пальцев лаской. Только вот Уильям от чего-то вдруг покладисто ответил, касаясь стянутого с себя Пьером головного убора. Теперь языки дуновений бриза гладили его макушку, а Пьер ловко менял положение, не давая себя подмять. Без звенящей пошлости, но интимно и в долгожданном примирении. Конечно, ни брака, ни колец, на самом деле не было. Была Антанта, противопоставленная гегемонам Тройственного союза, был надоедливый Берлин и чересчур инициативный Пьер. Был излюбленный соревновательный выставочный дух между Парижем и Лондоном, вылившийся в ослепительное мероприятие международного масштаба. Было хитросплетенное искусство двух наций, их достижений, что до сего момента слишком утопали в своей амбициозности, чтобы взглянуть друг на друга под углом таких сокровенных обещаний.