А помнишь, моя Москва До завтра, моя Москва
Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать, и вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать.
Вокзал Берлина кишит десятками голосов и акцентов, но Саша слышит только голос Лёши. Лёша отчаянно тараторит, Лёша отчаливает в тур, а Саша — так себе жена декабриста, — остаётся зябнуть на берлинских улочках. Забавно выходит: меняются местоимения, встаёт на место идентичность, но влюблённости в несуразных, потешных и дерзких Алексеев остаются. Остаётся и перрон, когда поезд трогается. Саша машет вслед. Душа отчаянно хочет свободы, а тело — курить. Саша тянется за сигаретой, ведь свобода как явление отсутствует — по крайней мере в Сашиной куртке. Саша разворачивается и врезается в чёрное пальто — с губ срывается нервное I’m sorry. Чёрное пальто поднимает взгляд. — Артур? — Это вопиюще случайная встреча. Артуру тяжело разлепить губы. Артур кивает и впивается в Сашу взглядом. Они стоят на перроне. Слишком знакомые, чтобы разойтись. Слишком чужие, чтобы обняться. — Сигарету? — Неловко предлагает Саша, и Артур кивает. Замёрзшие руки соприкасаются. На мгновение. — Ты провожала кого-то? — Выдыхает Артур облачком дыма. Саше нравится, как Артур принимает правила игры: не поддевает и не кичится, не дёргается, не акцентирует. Просто спрашивает, просто меняя род. — Тур, — выдыхает Саша в ответ. — У знакомого комика. А ты здесь какими судьбами? — Судьба свободного художника — скитания, — невольно аллитерирует Артур. Саша хихикает в свой шарфик с рожицами, Артур улыбается. — Я смотрела концерты на твоей платформе, — говорит Саша, затягиваясь и выдыхая дым вбок. — А я смотрел твой концерт, — выпаливает Артур. Оба замолкают. Остановились, вербально шагнув друг другу навстречу. Артуру вообще-то многое хочется сказать. Пригласить Сашу в Бабку поесть котлеты по-киевски — когда-то ведь этот сбой в системе закончится, когда-то они вернутся в Москву; предложить закинуть следующий концерт на спешиалс — Саша быстро создаёт новый материал, конвертируя боль в шутки; да просто сняться вместе в очередном шоу клуба — обсудить Гарри Поттера, банданы и панички от кофе; Артуру хочется бросать мельком восхищённые взгляды на отыгрывающего Сашу и прятать улыбку. — Мне понравилось, — говорит Артур, и его мысленные зиккураты падают. — Особенно шутка про отца. Саша улыбается и кивает. — А у меня, у меня есть одна мысль про российский стендап, — вдруг произносит Саша. И сам себе удивляется. Эмиграция отбила потребность доказывать свою избранность в юморе. Саше уже не хотелось анализировать рустендап — ведь рустендап остался по ту сторону границы. Но перед Сашей стоял комик из прошлого, и к Саше вернулась фриковость. — У меня тоже, — подхватывает Артур. — Чебатков мудак, — произносят одновременно, смотрят друг на друга и смеются. Саша ловит ностальгию. Куда-то в грудь колет давно потерянное чувство синхронизации с Артуром. Артур вкидывал — будто создавал заготовку из глины, Саша мгновенно разгонял — лепил из этой комедийной материи шутку, а потом они вместе добивали — обжигали глину, докручивая шедевр стендап-искусства. Так Артур с Сашей придумали название Порараза. Так они придумали бы много чего, но Артур ушёл. Правда прямо сейчас Артур стоит прямо перед Сашей, такой угрюмо-настоящий, с призраком улыбки на губах, со шрамом на лице и тысячей, тысячей шрамов в душе. Саша слышит гудок поезда и вздрагивает. — Поезд, — Артур прочищает горло. — Да, точно, — начинает суетиться Саша. Хлопает себя по карманам, будто пытается отыскать слова. Они стоят на перроне. Слишком потерянные в своём общем-необщем прошлом, чтобы обниматься, жать руки или махать. Артур кивает и идёт к поезду. Саша делает шаг к выходу в город — опять они с Артуром параллельные-непересекающиеся, опять идут в разные стороны. Саша хочет переключить мысли на другой канал, менее горький, но слышит: — Можно… можно я тебе напишу? Саша поворачивается, не скрывая удивления, видит несмелую улыбку на лице Артура и отвечает: — Да.