FLUV

— Ещё, ещё, — Даня сбито считает толчки. Не просит — требует. Толстый крепкий ствол агрессивно часто задевает сладкую точку внутри, щекотно разливает в животе горячее удовольствие, — вот так, ахх, да, да, да. Руслан над ним вряд ли вслушивается, да можно и не отвлекать: и так сосредоточен всецело, исправно втрахивая любимого в обнажившийся от простыней матрас. Недавно купили в своё счастливое семейное гнёздышко новый, надо вот поскорее заюзать. Даня не помнит, когда они в последний раз ели; может, вчера, а может, ещё раньше. Без русиного члена в себе уже как-то непривычно, и самое пугающее, что страха это осознание не вызывает ни капли. Этот идеальный член был создан, чтобы Даню трахать, определённо; Руся в кои-то веки дошутился. Как же охуительно. Кровать шатается безбожно — а на море качка, блять. Её, походу, следом обновлять придётся. Расширенные полюбовной похотью зрачки то и дело невольно соскакивают с лицезрения любимого ебальника со смешно приоткрытым ртом. Даня всецело физически, блять, ощущает, как он внутри напряжённо пульсирует; и как сам он от этого ощущения всё обильнее подтекает, помогая ебать себя. Прикрывает редые ресницы и сшмыгивает, прислушиваясь к влажным хлюпам между их соединёнными телами. От вида Тушенцова сердце почему-то сладко-тоскливо щемит. — Поцелуй меня. </3 Сухие тёплые губы до умильного быстро накрывают собственные, и Даня едва не вздрагивает от этого, как от неожиданности. Но глаз не открывает, плывя в кайфе. Только дёргает уголок рта вверх: Руслан от активного траха забавно сопит. Старается, милый. Даня оборачивает руками широкие, скользкие от испарины плечи, углубляет поцелуй. С увлечением ласкает языком чужой рот, нихуя не осторжничая обводит клыки, из-за которых готов бы поджаться в перевозбуждении, да уже и так слишком расслаблен, растрахан. Шумный выдох рот-в-рот — тупорылый телесный рефлекс, жалкая в своей нелепости попытка урвать воздуха; хотя бы такого, раскалённого их электричеством — не отлипать друг от друга даже так. — Де-етка, ну как же ты течёшь, — тянет Тушенцов жарким шёпотом, разрывая поцелуй; сглатывает обильную слюну нетерпеливо, хочет вернуть себе темп, вгоняет бёдра , делая соитие окончательно напоминающим случку— вот так, вот так, помогай мне ебать тебя. ~ Перед тем, как спасительно вжать лицо в голое плечо, чтобы как бы невзначай от всей рыжей души предпринять очередную попытку прокусить его насквозь, данины глаза ласково обводят ровные, будто сурово нахмуренные брови. Под ними — растопленные безумным обожанием зрачки. У Дани такие же. Он знает. — Да, да, да!! — Кашину действительно невдомёк, насколько осознанно сам Руслан залипает в его собственные глаза — психопатически-холодные даже на пике занятия любовью в медовый месяц; точки-зрачки — дуло бэбигана — то расширяются лихорадочно, то сжимаются; как сердце. — Блядь, да, — ласково рычит Руслан, кажется, сам себе, без оглядки на Даню, вгоняет себя до упора. Бёдрами жёстко ударяя меж услужливо развёденных длиннющих ног; ебёт уже чуть ли не с каким-то остервенением, — течная ты сука, не волнуйся ты, мм, отдам я тебе всю свою сперму. Даня в ответ с нездоровым хихиканьем охотно помогает, тискает в себе член, входящий как поршень. Кажется, он давно должен был проткнуть его насквозь, если бы не обилие смазки; Даня и сам не знал, и далеко не факт что узнал бы при других обстоятельствах, что его тело способно так обильно течь, пока наконец-то не сошёлся с Русланом..который единственный всегда и был тому причиной. Вовремя вспомнилось на долю секунды, как долго и старательно Русик обхаживал его поначалу — ещё худого, угловатого, зажатого всецело; не принимающего своё тело, что уж и говорить и способности принять чужое. А этот блудливый хер, уже переебавший к тому моменту всё, что только возможно, наконец-то добравшись до Дани, показал себя джентльменом, причём весьма убедительно. Протяжно и старательно вылизывал ебейше умелым языком (так, что Даня в какой-то момент умудрялся отпустить болезненно сверляющую сердце мысль, почему именно); мягко и глубоко растрахивал своими татуированными пальцами; и бесконечно говорил-говорил-говорил с ним и только с ним своим самым мелодичным, самым дорогим и важным голосом, не оставляя никакого шанса. Голова сладко закружилась, раскачивая комнату — если влюбленность была похожа на меф, то любовь однозначно, героин. Даня сыто мяукнул в ответ на тихое утробное рычание под ухом. Он обожает, когда его любимый славливает этот раж — нихуя его не щадит, юзает подвластное тело под все свои похабные нужды. Как личный спермоприёмник или секс-куклу. "Ломай меня полностью", ага.

Даня сломан, Даня растекается, Даня счастлив.

Поначалу, если уж совсем без пизды, моментами обижался, волновался — было, хоть и не показывал. А потом выкупил и ебать зашло. И вот это скрывать оказалось уж точно бессмысленно. Натруженная припухшая дырка жалобно хлюпает, пытается из последних сил стиснуть толстый член, задержать в себе на подольше. Руслан уже не выходит до конца, толкается глубоко до невозможности — куда ты, сука. Продолжай. Даня мажет губами по родному подставленному плечу, длинными руками притягивает пахнущий желанием торс к себе на грудь посильнее, чтобы ощущать его приятную тяжесть и раствориться в запахе, от которого собственный член так стабильно твердеет уже столько лет. Обнимает со всхлипом от особенно удачного толчка в себя. — Какая же ты у меня горячая шлюшка, Дань, — Тушенцов, угодливый кобель, конечно, считывает месседж, и приезжается по той же точке, замирая ненадолго, разрешая сдохнуть. У Дани уши тают от его бархатного баса. И похуй, что букву "р" выговаривать так и не научился толком; и на его уебанский бесконечный дёрти-толк тоже похуй вообще, когда умеет так правильно ебать, — любишь, как я натягиваю тебя на свой хер, да? — Да, сука ты, да!! — Кашин сдаётся и откидывается затылком на подушки. Любимый увлекается окончательно — хуй с ним, или, вернее, с Даней. Шею скользко обжигает чужое дыхание. Ну поцелуй, Русь, поцелуй, укуси, отметь, распишись своими клыками; ладно-ладно, Русь, не отвлекайся, успеешь. Звёздочки на обратной стороне век плывут в красном мареве, собираются в хоровод. Проблема в том, что Дане хочется чего-то ещё: может, болючего укуса-метки этими клыками, чтоб тот приятно ныл красивой раной на слишком изнеженном любовью теле. А можно даже и чего-то такого, чтобы без зазрения совести кончить тонкой струйкой, сделав и так несуществующее пространство между ними ещё более грязным, горячим, мокрым. Наркоманское прошлое заставляет сравнить свою зависимость от близости с Тушенцовым с вынужденностью усиления дозы. Иногда ему слишком хорошо, и нужно либо разбавить этот кайф, либо добить себя окончательно, чтобы отъехать. Он так долго ждал этого, что, когда дорвался, подсел заранее. Он так его сука любит, что достаточно просто увидеть его лицо, чтобы решить все эти терзания. Барабанные перепонки разрываются частыми низкими вздохами под гул собственной крови. Даня чувствует эту особенную пульсацию внутри себя, и сам едва не дрожит. Конечно, он даст себя заполнить. Конечно, блять, Руслан уже даже не спрашивает, а просто берёт и делает. А Данечка ему радостно поможет. Он тоже в этом раже: увлечённо тискает крепкую жопу, не давая полностью выскользнуть из себя, помогая пропихивать только поглубже. Умная мысль внезапно догоняет под самый конец, но всё же. Подсказывает вытянуть дальше свою так удобно длинную руку и скользнуть жёсткими юркими пальцами меж половинок, мазнув по поджатой дырке. Руслан роняет слюни и сбитое дыхание на плечо всё это время, и Даня не может понять, что он чувствует, и чувствует ли вообще. А ему внезапно до смерти нужно это понять. Лезет дальше, вопиюще избалованно, не заинтересованный в предупреждениях и какой-либо вообще подготовке — за что там Русе предъявлял? — пропихивает сразу несколько пальцев. После первого сопротивления, те проходят удивительно мягко, легко. Ну охуенно же. У Тушенцова еблет по скрипту мужественный и убийственно милый одновременно. Хмурит брови уже как-то озадаченно, а повлиять на ситуацию никак не может. Злится, но щёки-то по-прежнему красные от наслаждения, которое спадать не собирается; как и его каменный член. У Дани от этого невербального сигнала руки развязываются окончательно. Добивая кайфом их обоих, насколько может интенсивно растрахивает любимого пальцами, пока русин член приятно-правильно подтекает, хлюпая внутри. Они у кульминации, и у Тушенцова нет права на ошибку лол возможности да и нужды лол возмущаться. — Поцелуй меня, — вновь просит Даня очень трезво, и Руся тут же послушно смыкает губы с его, смешивая с ним стоны и смазку. Раздолбанная дырка сжимается в последний раз, выдаивая член до последней капли. Даня ёжится, принимая в себя сперму горячими толчками, и уже давно не считает их. Но пальцы наглые тем не менее оставляет внутри до последнего, чтобы ощутить оргазменную пульсацию любимого тела каждой частью — собственного. Сыто облизывает губы, не забыв куснуть Русю хотя бы так — в них. Выдыхает протяжно. И с чистой совестью принимается того с себя спихивать. Кровать такая мерзкая, сука до слёз; хоть на полу растягивайся. Рыжий продышивается пару минут, с наслаждением ощущая, как влажная липкая от смешанного пота кожа подостывает. Боковым зрением считывает, как Тушенцов подле отирает розовеющее лицо, а когда пытается сесть на кровати, его лицо вдруг до странного приятно дёргается. Ну что, кто первый? Да ла-адно: — Это чё щас было? — осмелел, слишком в чувство вернулся; или наоборот, ещё не отдаёт себе отчёта. Дорогой, ты правда ждёшь пересказа вашего траха, серьёзно? Или тебя интересует какая-то конкретная его часть? Даню кстати, пожалуй, тоже, — мне показалось, или ты.. Даня в считанные секунды напрыгивает на него пумой, повалив Тушенцова обратно в подушки, и уперевшись ладонями по обе стороны от его растерянного ебла. Свесив мокрую чёлку и поблёскивая льдинками, в самое это лицо и выдаёт: — А мне тоже показалось кое-что: какого хуя ты всё время сверху? Я не против, но вообще я тоже хочу тебя трахнуть. Пауза слишком карикатурно затягивается. Кашин в скрытом смятении опускает глаза на дёрнувшийся бритый кадык. — ..Типо для баланса вселенной? — Иуу, вот не надо, нэ? Я вообще-то давно ещё это показывал, забыл типо? — Впервые слышу. — Ой бля, началось, спектакль одной целки. Чё случилось, такой смелый был? Не для меня шо ли ягодка росла?? — Ээу биля, а я актив вощще! Нормально? Если не заметил. — А я — кто?! — неожиданно серьёзно для обоих взвивается вдруг Кашин, так что Руслан, приподнявшийся в диалоге, и без воздействия лишней силы рук безапелляционно пригвождается плечами обратно к кровати, — кто я блядь, ну, расскажи?! Старший с поджавшимся в любовной тоске сердцем наблюдает, как Даня над ним растерянно промаргивается, словно после секундного наваждения, не зная, куда сунуть смущённое ебло. — Эй, эй, — тихонько начинает Тушенцов, ведя рукой вдоль по белой яремной впадине и выше, ободряюще приласкивая подставленную шею, — малыш, зай, ну чё ты. Ну конечно..я просто не ожидал немного, ты пойми. — Я люблю твой хуй, ты знаешь, до помешательства, но мне тоже иногда хочется, я ж не омежка какая-то, и ты у меня такой.. Руся осторожно вслушивается в данину сбивчивую исповедь, пока не спеша узнавать, «какой» он у него именно. Сам Даня у него такой милый, Боже — хищная, но детка. Улыбка сама собой кривит уголок рта. Точно. Руслан ведь у нас, без возражений, пёсик, а Данечка — химера; по настроению: то пушистик с коготками, то раз в год палка стрельнет и клыки вдруг зачешутся. Тушенцов тоже, вслед за Даней, на практике их в кои-то веки более-менее устаканившейся семейной жизни только привыкает к этой хуйне, можно и скидку сделать. А Кулич во время их излияний за здоровье молодых ещё ведь спрашивал всё, как проявляется биполярка в постели, да ещё и у унибеты; не менее весело, жутко и кринжово, чем руслановы тики, стоит резюмировать. — Конечно, малыш, да-да.. — чешет за ушком, пока Даня утыкается в него и натужно сопит, — так, наверное, и правда будет правильнее, ты прав. Давай попробуем. Чё я, рыжий что ли, ах-ха— — У тебя ведь стопудов было, — поднимая прищуренный взгляд, не очень тактично, но очень резко изменившись в интонации, прерывает его ласковый весёлый рокот рыжая психопатическая блядина, всё это время, оказывается, с обманчивой потерянностью ластившаяся о его поглаживающую руку, — с кем? Давая пару секунд на подумать без помощи зала, с самыми невинным видом укладывает своё тело рядом, а руку — Руслану на грудь. — Ну, у меня вообще, ладно, пару раз только в жизни, но было, — Руся мягко вздыхает, обводя глазами белый потолок. Неа, удивляется всё же всё меньше — хоть сожми сейчас за шею и нависни вновь. Пуганные. Не удивился и тому, что Кашин всё это время банально прощупывает почву из спортивного интереса, и даже тому, что тот в любой момент мог его в конце концов хоть тупо изнасиловать, если б так до усрачки понадобилось. В каждой шутке доля правды, — и то — я не особо помню, так, урывками..по пьяни было, в моменте тип.. — Русла-ан~! С кем и когда? — Та давно..ну, бля, ну с Юликом.. — Да сука, — сплёвывает сквозь зубы рыжий, без нажима, но с досадой стукнув кулаком по русиной ключице, — и тут он меня обогнал. И оборачивается, вновь блеснув своим этими невозможными льдинками, которые могут думать об убийстве, пока ты готов сам за них убить: — Значит, и здесь придётся переплёвывать всех твоих бывших.

***

Руслану щекотно от стекающей по внутренней стороне бедра смазки, и от капельки пота, бегущей по бритому виску. Гипнотизирует данины тонкие губы, то сжатые, то приоткрывающиеся — язык хищно скользит по зубам, беспрестанно их облизывая — и отдалённой частью плывущего сознания пытается понять перевод его беззвучных молитв. Поцеловать, дотянуться? Дать леща, сломать колени? Нравится ему, или тоже нервничает?.. Сам Руслан чувствует себя будто насквозь мокрым, но на удивление — ничуть не грязным. Не понял ещё. Странно. Ладно, стоит признать, что эта пытка скорее ментальная, чем физическая. Смазка блестит на длинных пальцах, пока Даня указательным обманчиво нежно трёт края дырки, размягчая, и пропихивает средний. Оба синхронно сглатывают. — Как ты, зайк? — Руслан смотрит на Даню сквозь полуприкрытые ресницы, и вытянутый ебальник того такой, бляха, серьёзный, такой ответственный, будто он готовит доклад в ГосДуму, а не своего парня — к первой у них пассивной роли. Руслан запоздало кивает. — Ты тако-ой горячий, малыш, ты знаешь, — данин обычно высокий голос хриплый и низкий до непривычного, а главное — по нему блять слышно, что Кашин, Даня Кашин, говорит это всё вроде как искренне, типа без капли рофла выдаёт. Этот его тон заставляет непроизвольно вздрогнуть; потерянно замотав головой, заёрзать плечами в попытке их втянуть. Нет, его не смущает римминг — римминг это клёво, его смущает этот внезапный дёрти-толк. Хотя вообще это тоже клёво..с-сука. Реально что ли Кашин дорвался. А ведь они ещё и относительно трезвые. Может, это и не Даня Кашин вовсе, а ЛилЗеНил, или, чего хуже, Данилка. — Сука, такой бляха тесный, я ебал..ну не зажимайся ты так, ну алё, — Кашин терпеливо двигает в нём своими вообще-то ебать какими длинными пальцами с таким увлечением, будто в плойку впервые играет. Смазка громко хлюпает меж длинных жёстких пальцев, которые Даня, как может, мягко, легонько разводит, нещадно трёт вкруговую непривыкшие стенки, по одному проталкивая глубже. Руслан дышит реже, чем сглатывает, искренне пытается расслабиться хотя бы телесно. Может, если бы тот не разглядывал его там так пристально, было бы полегче, — блять, почему я не сделал этого раньше. Руслан до тупого трогательно вдруг боится, что если Даня попытается схватить свободной рукой — за его, чтобы убрать ту с пылающего лица, то он его с ходу ёбнет. Тушенцов чувствует себя до дикого беззащитным — подступающая к горлу паника до тошноты кружит и без того вязкую кашу в башке. Окей, ему не становится менее странно от осознания, что он хочет убежать. У-бе-жать, блять. Рукалицо. — Давай уже, ёбаныйтынахуй, — выговаривает Тушенцов, не разжимая губ. Даня предупреждающе цыкает. — Шоб ты мне потом точно не дал, ага. У меня хуй так-то по длине твой обгоняет, чемпион. — Зато у меня толще, и вообще, — Руслан запнулся, как обычно, слишком поздно (но уже что-то) вперев, что спорит, как школьник, — и вообще, главное не победа, а участие. — Ты уже ёбнулся, кажись, но я тебя таким и полюбил в принципе, так что продолжай, — Даня бы скорее разочаровался, если б Руслан, которого он так хорошо и долго знает, смутился бы настолько, чтобы не смог нести свою ахинею; чмокнул смазанно в колено, до которого первым дотянулся, как бы невзначай пропихивая третий палец, — можешь, кстати, для разнообразия компоновать: не только пошлую и тупую поебень выдавать, а, например, пошлую, тупую и ещё ну типа горячую. — ..Типо цитатами из псковского порно? — Руслан воистину неисправим. — мхм..я уже могу подсесть на это, ля ты слушай.. ~ рыжий, не отвлекаясь, щедро заливает ладонь, кажется, всей оставшейся в бутыле смазкой, и в последний момент не может отказать себе в дебильном удовольствии ещё и смачно сплюнуть. Руслан демонстративно закатывает глаза, но фантазию на ответные подъёбки, даже словесные, вовремя истратил. А, нет. Хоть признаки жизни подаёт. — ..погодь, в смысле блять это не единоразовая акц-ция, — вместо возмущённого выдыхает вдруг судорожно, округляя глаза. Со странным испугом осознаёт, что вновь сжался, нихуя не специально. Внезапно резко ощутимое удовольствие пронизало разрядом, отправив щекотную волну мурашек с загривка до самого пресса. Прижатый к нему встающий член так же щекотно подтёк. Даня кивает сам себе удовлетворённо, и гладит подушечкой указательного по той же точке. Руслан запрокидывает голову, содрогаясь. Это, блять, не тик. — Ух ты, руку не сломай, — Кашин с нескрываемым довольством присвистывает, с хлюпом выпуская пальцы. Значит, совсем готово всё. Ну, красота. ~ — Ещё раз так можешь сделать, пожал.. — тихо скрипит зубами Руслан, по-новому смотря на Даню округлившимися зрачками, когда тот подтягивается ближе, чтобы считать степень вменяемости на любимом ебальнике. — Сделаю, только ещё лучше, — мурлычет Кашин так же тихо, но отчётливо, и наотмашь целует, — а ты постонешь для меня, сееклем? У тебя отлично получится, я уверен, ты и в этом всегда был талант. — Обязательно, — Руслан запоздало осознаёт это ощущение внезапной пустоты. И то, как всё же странно начать понимать пассивов. Прежде, чем его затошнило от этой мысли, мотает головой и старательно хмурит брови, тщетно сгоняя с лица краску, — может, когда совсем разойдусь, ещё и спою что-нибудь из Ромы Жёлудя. Смотря, насколько талантливо ты себя покажешь. А хули тот хотел: чтобы Руслан совсем себя потерял?.. от одной мысли, что он реально сможет дойти до этого, пустота внутри глодала внутренности. Кашин с видом блаженного игнорирует его подъёбки. Только пониженным ровным тоном просит вкрадчиво: — Чуть что лучше скажи, а потом уже пи́зди — я седня из БДСМ планировал оставить только стоп-слова. — Я чё, так на Дору похож, — запоздало рыпается Руслан, и Даня понимает, что можно смело толкнуться. Входит слитно, наполовину, выбивая из смуглой груди удивлённо-сдавленный выдох. Подаётся назад не до конца, держит раскрытым на самой головке. Метод рабочий, шо пиздец: Рус и так тесный, а раздразнённые нежные стеночки тискают такую же сверхчувствительную головку до совсем полуобморочного кайфа. Просто, блять, щекочет и самый мозг, и под ложечкой. — Еба-ать ты целочка у меня-я, — сладко тянет Даня, залипая в этом ощущении. Выдыхает с присвистом, запоздало чувствуя в собственном теле ответную мелкую дрожь. — Блять, ну делай уже, — бесцветно шепчет Руслан, бесконтрольно смаргивая, притуляя свои матовые зрачки куда угодно, кроме как в лицо напротив, а у самого Дани в груди тепло увивается по всему длинному телу вниз, разгоняет кровь по и без того каменному стояку, сподвигая возобновить темп. Как же давно он хотел так хорошенько поебаться, мм. — Смотри на меня, эй, — негромко просит рыжий, ловя эти зрачки, а следом — полусжатые пальцы — в свои, — вот так, ляль. Руслан вдруг гулко взрыкивает, обнажая клык. Возмущается. О да, умоляю, напомни в дохуллиардный раз, какие мы тут сильные и независимые. Так честно старается, по дефолту ведя себя как последний чёрт, а сам в этот же момент выглядит как котёнок чмоня, которого хочется за щёчки сладкие трепать. Даня на все эти взрыки отвечает умиленной усмешкой. Затыкает пиздливый рот поцелуем; покрепче переплетает пальцы, вжимает в кровать в довесок с выверенными толчками — чтоб наверняка больше не рыпался. А он начинает выкупать, почему сам Руслан всегда такой довольный, как слон, когда его ебёт. Когда руки, способные кого угодно завалить, с непростительной для всего мира лёгкостью к простыни пригвождает. Тушенцову до приятного быстро надоедает выебонить. Даня догадывается, что причина в том, что ему тоже наконец-то стало приятно. Судя по тому, как он охотно прикрывает глаза, увлеченный глубоким поцелуем, влажно обвивает данин язык своим; отпускает себя и отдаётся ощущениям. «Всё равно ты ж лялик мой, ха-ха», — Даня сладко мурлычет про себя от удовольствия, с которым раздвигает понемногу поддающиеся его члену мягкие стенки; двигается неспешно, но интенсивно; и всё же невидимыми поводьями душит себя, чтоб сходу не оттрахать Руслана до невменоза и дрожащих ног, как себе — не ему — обещал. — Русь, я хочу тебя всегда, я хочу, ты если что скажи, но я до конца войду,— толкается, со сладким чвоком входя до упора; Руслан вздрагивает, кажется, всем телом, когда Кашин замирает внутри жаркой узости, оказавшейся настолько сладостно приимчивой, и сам тихонько несдержанно стонет, размыкая поцелуй. Ниточка слюны тянется, как в рядовом хентае, и Даня даёт Руслану слизнуть её, а ещё — выдохнуть, привыкнуть к ощущению заполненности собой. Выпрямляется на локтях, окидывая взглядом развернувшуюся и такую долгожданную библейскую, блять, картину. Подвисает на пару долгих секунд, разглядывая возлюбленного, как будто только сейчас увидел так близко. И от этого созерцания, и того, что Руся всё это время так непривычно долго не приседает на уши, а только смотрит вот так в ответ — наконец-то неприкрыто, чувствует себя почему-то внезапно по-идиотски чапалахнутым. Как влюбленный школьник, ломающий целку отличнице, на которую дрочил с началки. Приходится промига́ться. Себя в чувство хотел вернуть, но провалено. Особенно, когда сам Руслан внезапно забирает его реплику: — Даня..ты такой красивый. Даня, так и быть, поверит. Сейчас — когда у самого Тушенцова кривая чёлка встрёпана, лоб мокрый; чёрные зрачки привычно затопляют радужку, делая их одновременно похотливыми и невинными. Розоватые мазки румянца различимы даже не смуглой коже. И без того пухлые губы влажно блестят после долгого поцелуя, призывно приоткрытые, мол, целуй их ещё. Посидеть потом что ли на этом охуительном лице; хули с ним ещё делать-то?.. Головка особенно удачно скользнула по простате, и Руслан, словно в подтверждение даниных мыслей, вдруг надламывает брови как-то растерянно, кадыком рвано душа́ вновь рвущийся из груди сладкий стон ахуевания; глупый, ну зачем. Поражение признавать в твоём случае совсем не страшно, милый; скорее наоборот. Даня любит и умеет добиваться. Особенно, тебя. Годы тренировок не проебать даже с вычетом лет последних. ... добиваться и добивать. — Мм! Мвха, — сердце пропускает удар, когда Даня получает первый отчётливый стон прямо в свои губы. — Вот так, ещё, малыш, похвали меня своими стонами. ~ Шепчет подбадривающе, зацеловывая подставленную шею. Пока не метит — догадывается прекрасно, что Русик тут же очнётся и начнёт портить малину очередными провокациями. А ему всё же слишком идёт быть сейчас в этом сладостном полузабытьи; так же, как самому даниному члену, как выяснилось опытным путём, идёт быть внутри него. Даня мягко ведёт бёдрами, раскрывая под себя ещё больше. Сдерживаться кажется всё более тупорылой затеей с каждым толчком и с каждым русиным ахом буквально. В нём тесно, шо пиздец; он сжимается непроизвольно, не опытно, и от этого ещё лучше даже на душе. Сглатывает обильную слюну, ноздри дует, а палевный вздох то и дело прорывается с подрагивающих губ. Даня дорожкой от крепкой шеи возвращается на эти губы, как домой. Целует нежно, словно ободряюще, а в голове всё настойчивей царапается мысль, о том как хочется его под собой до сорванных криков довести. Уши ласкает безапелляционно пошлое хлюпанье, сдобренное рваными вздохами. Бог здесь вряд ли остался, если вообще к ним когда-либо заглядывал. Прерываться на лишние слова не надо и не хочется, хочется только поддерживать этот ритм до талого. Переводит взгляд с зацелованных губ и закусывает собственные, наблюдая, как русина смазка, родной вкус которой сразу фантомно ощущается на тех же губах, густыми капельками выталкивается с крепко стоящего члена. Конечно, нравится мальчику. — ..подрочить тебе, милый, дась? — глухо шепчет Даня, внутренне сгорая от похоти обожания, и, сам себя наёбывая на месте в идее помучить или хотя бы немножечко подрессировать любимого на просьбы, сам накрывает татуированной ладонью так соблазнительно влажно блестящий ствол. Руслан сладко дёргается и благодарно низко мычит. И вдруг всхлипывает судорожно и утягивает на себя ближе — сдаётся. Ну всё, пиши пропало. Кашин дрочит ему лениво, с оттягом; ласкает налитые, тяжёлые яйца, едва не дрожа от восторга предвкушения, считает ладонью пульсирующие венки горячего бархата ствола. Руся так приятно не спускает с него глаз, хоть по ним и видно, что отсутствует по путёвке в виде даниного члена где-то далеко, зато с явным кайфом. Только руку одну так и не выпускает, сминая и без того белые данины пальцы своими чуть ли не до хруста. Зато другой даниной руке мешать не думает совершенно: напротив, подставляется, рефлекторно подаёт бёдра навстречу, принимая и размашистые толчки, и развязные ласки. — Хорошо, Русь, — шепчет на ушко под сдавленное мычание; ловит каждый русин звук, выбиваемый собой, как ебанутый, — ну хорошо же, посмотри, как у тебя стоит крепко. Не сдерживай ся, ну. ~ — Д-дань, блядь.. Руслан стискивает за руку настойчивей: — Подуши меня, плиз, блять, — рокочет сбивчиво, еле разберёшь. И как Даня сам не догадался. Рыжий с хмыком подтягивается, смазанно целует в лоб, и проезжается по той же точке, награждая себя ещё одним музыкальным вздохом. Так они закончат ещё быстрее, но уже похуй максимально. Липкую от русиной же смазки ладонь оборачивает на шее с обманчивой осторожностью. Жёсткие белые пальцы ложатся на неё так красиво, так правильно. Ебёт на контрасте уже совсем рвано, с заново открываемой в самом себе каждый раз виртуозности балансируя между грубым и аккуратным трахом. И безжалостно сдавливает руку, пока чёрные колодцы напротив гипнотизируют жутко-прекрасно. Русина грудь вздымается всё тяжелее, медленней. Даня серьезно, с вдумчивостью эстета, прожигает немигающими глазами то, как на этих самых глазах меняется в лице Тушенцов. Ловит каждый полустон с пересохших от частых коротких вдохов приоткрытых губ, и сам сглатывает. Толчок, ещё. Сука, сжимает всё равно почти до боли; хотелось бы думать, что от жадности до его члена, но на деле это вряд ли даже месть. Толкается, усиливая напор до предела, и русины чёрные глаза белеют, закатываясь. Какое у них в итоге было стоп-слово, если было вообще? «Дора», блять?.. У Дани в голове радужная резня и фейерверки. Кроваво-красная пелена, рябая от конфетти, размывает картинку перед глазами; мешая смотреть, помогает фокусироваться на ощущениях. Даня хочет его поцеловать, хочет запихать в него член на всю длину и услышать сорванный блаженством крик, а потом хочет услышать хруст этой горячей шеи в своих руках и сдавленный, потерянный хрип. Хочет Руслана убить, задушить на месте нахуй за всё хорошее и плохое, раз сам просит так удачно. Хочет отыметь как блудливую блядину, которой тот и является, не скрывая всамделе ни от кого, да и не стесняясь что-то этого обычно нихуя; чтобы до крови и попыток к сопротивлению, которые с таким воодушевлением будет получаться пресекать чуть ли не со смехом. И до слёз хочется испепелить поцелуями его бесяче красивое лицо, а лучше всё тело, и наконец глубоко отсосать его красивый и самый вкусный хуй, чтоб он рокотал довольно над ухом, и лишний раз был с Даней самым счастливым. Хочется убить, любить, любить. — Дань, я, — хрипло и мучительно давит Руслан, и Даня убирает руку. Судорожно, нездоро́во всхлипывает, ловя кислород. И стискивает каменный член в себе так крепко, что Даня рыпается, опуская своё лицо к его, раскрасневшемуся. Переживает? Хочет поцеловать просто. Вжимается губами в пересохшие, еле шевелящиеся — напротив; и вместе с поцелуем собирает падающие с них слова, как драгоценности: — ..я люблю тебя. — И я тебя. Родной, — хрипло зовёт в пол голоса пересохшими губами младший, глаз не сводя с самого красивого лица напротив; неужели он сейчас тоже хоть немного, но украшен этим наслаждением? — тебя, кстати, дёргает реже, когда ты снизу. — Заметил.. — тоже негромко выдыхает Тушенцов, чёрной розой тщетно утирая со своих невозможных скул мокрый румянец. — Ты у меня сёдня такой большой молодец, — жарким шёпотом урчит Даня, изгибается огромной-милой-хищной кошкой, вынуждая облюбованное тело под собой тоже выгнуться, принять себя на всю длину. Русик дёргает скулой, и Даня целует в другую, подставленную. Потом целует в шею, тоже подставленную, опускает голову, роняя отросшие рыжие патлы на покрытый испариной лоб, и протяжно зацеловывает грудь, — умница, Руслан, хороший мальчик. ~ — Даня, ах, бля, я тебя люблю, ты знаешь.. — еле связно, но так старательно напоминает. Приятно. Так же приятно, как и трахать его — когда он весь, всецело, показывает, что можно делать с ним всё что угодно, любить как угодно и сколько угодно — хоть до смерти. И Даня неожиданно охотно верит Руслану второй раз за это время — что он для него не только красивый, но и любимый. Роняя слюну, засасывает поочередно темные соски, надавливает самым кончиком языка, слегка прикусывая, тянет с пошлым звуком. Русик ахает сладко-протяжно, стонет, мотая головой — а Даня отлично знает, что удовольствием того ебашит не только от стимуляции всех эрогенных зон подряд, но и, едва ли не больше, от этой его, Дани Кашина, открытой похвалы. Руслан вдруг подтягивается, сгребая ржавые волосы на затылке, и глубоко целует, спецом или нет насаживаясь до конца. Кашину хочется в конвертик сложиться; в эчпочмак. Он прикрывает глаза, не способный пошевелиться, только чувствуя, как по собственному бледному животу мажет, бесконтрольно подтекая, стоящий колом член. Милостиво возвращает руку, методично доводя до пика, впрочем, без особой на то необходимости. — блядь..!! я скоро, тц..~ Руслан тоже хочет; ёрзает, дышит через раз, член от обильной смазки уже мокрый насквозь. Даня разжмуривает глаз, рукой ощутимей стискивает налитый ствол у основания, и двумя пальцами соскальзывает выше; оглаживает раздутую головку, большим пальцем дразняще надавливает на жадно приоткрытую дырочку уретры. Тушенцов ахает, взвывая матом и роняет себя, вжимая затылок в подушки до предела. Вытягивается струной, мелко и бесконтрольно содрогаясь, и протяжно кончает, едва Даня, сжалившись над обоими, убирает палец. Лопнувшая губа разливает по языку железную соль, и Кашин блаженно сглатывает. Руся кончает долго, толчками, а сжимает собой настолько туго, что можно потерять сознание. Перед глазами мутно. — Предупредил бы, я ж не секс-робот, с-сука, — цедит Кашин в полузабытыи, из последних сил удерживаясь, чтобы не спустить следом. Этот еблан спускать внутрь него ой как любит, и давно отвык себя сдерживать от этого удовольствия. Избалованный. Но Даня почему-то и без напоминаний догадывается, что стоит ему попробовать восстановить баланс вселенной, как начнётся техасская мазня говном. А всё ж бля стоило бы как-нибудь, ещё как стоило; для профилактики, ёпт. Для баланса вселенной. — Мудак избалованный, энгрэ бэтек, ну кутак синең белн, — матерясь безбожно на смеси татарского и тарабарского, выходит, сцепив зубы, и с неописуемым наслаждением заканчивает тугой струёй тупо на и кайфоловщика, и кайфоломщика в одном лице, — ныа, бля, атак батак блять. Помимо пресловутого очаровательнейшего лица, придерживая, заливает белым семенем и широкую зацелованную грудь — красиво, а ему идёт — и даже немного подбородок, оставляя пару вязких капель и на тёмной блядской дорожке. А талант стрелять не пропьёшь, пх-ха. — С-сука, — хрипло констатирует Руслан, промаргиваясь как от наваждения. И окидывает себя долгим многозначительным взглядом. Дане от чего-то хочется взоржать. — Я художник, я так вижу, — оправдывается, конечно, не искренне, шумно втягивая пропитанный запахом интенсивной ебли воздух. Полностью залитый его спермой мудак-Руслан. Для их первого такого раза, очень даже неплохой результат. И тут же, неожиданно уже для самого себя, выбрасывает пальцы на расхристанное перед собой тело, собирая собственную смазку с V-линии. Смуглые бёдра тут же рефлекторно и жалобно-просяще дёргаются, вздрагивают остаточной послеоргазменной негой. Руслан шумно выдыхает сквозь прокушенную губу; всё ещё такой горячий, блядина несчастная. Даня, по-прежнему не особо отдавая себе отчёта, тянет руку и мажет липкими подушечками по его тёплым губам. И смотрит в глаза, не отрываясь; нарушить эти очередные гляделки ни один, ни второй не хочет или не может. А потом эти невозможные губы приоткрываются, впуская пальцы и роняя их во влажную влагу на юркий язык. Даня смотрит на втянутые щеки, обсасывающие свои пальцы в своей же сперме считанные секунды, прежде чем горячая краска разлилась по всему вытянутому бледному еблу. Фаталити. Выдернул руку с характерным, особенно громким в осевшей тишине чмоком. Хлестанул себя чёлкой по глазам, отворачиваясь в тупом смятении; и покраснел, кажется, окончательно, уже боковым зрением увидев, как эти демонические губы со сдавленным всхрипом сложились в довольную усмешку. — А ты, знаешь, тоже молодец, Дань. ~ Даня, рдея даже ушами, как был, соскакивает с кровати, и босиком, схватив один только смятый на кресле лухарский халат, умётывает на кухню. Надо срочно покурить. Пальцы долго не слушаются, сломанные дрожью, и проще оказывается, как в старые добрые, прикурить с плиты. Кашин расправляет плечи, делая тягу полной широкой грудью, и блаженно выдыхает дымок. Традиционно прочёсывает рыжие волосы всей пятернёй, и упирает натруженную поясницу в стол, чуть откидывая корпус. А на Руслана, которого с таким усердием обхаживал всю эту мини-бесконечность, в моменте наконец-то становится так похуй, что душа поёт — сам найдёт, чем вытереться. Может, даже, потрахает себя купленными Дане игрушками. ...блядь. БЛЯДЬ. Полный кют сегеш. Даня мотает головой, вновь проходясь по ней свободной рукой. И поворачивается к раковине, сплёвывая. Отставить похабщину. Он даже проверять его не пойдёт — пока сам не выйдет; если встать вообще сможет, ахаха.

Но вот же сука блядская. Чёрт, самый настоящий. Инкуб, ёбана.

Руслан действительно не спешит не то, что выходить, но вставать. Да и ебли на этот раз хватило даже ему. Проходится рукой, оглаживая своё тело в попытке в него вернуться; и то и дело пачкая ладонь в лужах подостывающей спермы. Ёбанный Кашин, кажется, в конце благородно взбрыкнул, что проявил чудеса выдержки и в добавок неслыханной щедрости, что не заполнил его, беднягу, своей кончёй — ну-ну; тогда почему он, даже не решаясь проверить себя там, помимо пустоты ощущает, как из него вязко и нетривиально подтекает. Образ шлюхи идёт, говоришь, милый? Ну пиздец, приплыли, рофл и впрямь вышел из-под контроля. Руслан закусывает губу изнутри, прикрывает глаза и тихо матерится. И как назло, всё, что он видит прямо перед собой изнанкой сознания — серо-зелёные глаза, сладко выхолаживающие самую душу. Утром мило мяукал под ним, подмахивая сочной жопой и вереща от радости и одного осознания, что тот его ебёт — потом тут же обиделся, что Русланчик, оказывается, какого-то хуя не даёт ему выебать себя — тем же вечером получил своё сполна, отымев за десятерых — ну и после этого захода уже не завозмущался, а просто сразу засмущался и сбежал. Даня Кашин core — давайте, попробуйте, рискните. Руслан сглатывает, подавляя тупую усмешку — все, включая них самих, признают, что он знает Даню Кашина лучше кого-либо; что ж, если б кто-то догадался спросить самого Руслана, что же он знает о ДК, Тушенцов бы однозначно ответил: «ни-ху-я». Кроме того, что это очень вряд ли обычный человек. Ещё раз: не просто необычный человек, а вряд ли человек в принципе.

Разве Дане пришло бы сейчас в голову, что из общего у них давно не только дело, увлечения и постель,

но и мысли насчёт друг друга.