***
На настольных часах время без пятнадцати восемь показывает. Марат с кровати встаёт, глаза потирая, и к окну подходит. Жалюзи поднимает, руки на подоконник укладывая, и смотрит в окно безразлично. Утренняя атмосфера наполняется холодом осеннего воздуха. Улицы безжизненные и глухие, лишь редкие машины проносятся мимо — их фары тусклый свет на пустующие тротуары бросают. Окно немного приоткрывает, чтобы свежий воздух в комнату запустить, и в ванную уходит. Маму по дороге встречает, которая возле кувшина с водой стоит, стакан заполняя. Марат ближе подходит, чтобы доброго утра пожелать — плеча её аккуратно касается, чтобы не напугалась, и улыбается чуть замученно, когда она оборачивается. — Доброе утро! Как спалось? В школу собираешься? — мама не тараторит, как обычно бывает, а спрашивает тихо и медленно. — Да, мне полегчало, — отвечает вяло. Ему умыться надо, чтобы проснуться окончательно. Диляра зевает, ладонью рот прикрывая, и говорит невпопад: — Всю ночь дождь шёл, уснуть невозможно было из-за шума, — брови хмурит. — Не выспалась я. Пойду, наверное, прилягу ненадолго, ты же не голодный? На маму смотреть страшно: вид уставший и синяки под глазами. Ей бы отоспаться хорошенько — он перечить этому не будет. — Конечно, мам, зачем спрашивать? Ложись, я уйду скоро. Она кивает медленно и обнимает Марата, параллельно хорошего дня в школе желая. Теперь он посреди ванной комнаты стоит, и в отражение свое поглядывает пару раз. Умывается холодной водой и по щекам себя шлепает: глаза сразу раскрываются и бледность с лица уходит. Протирает руки полотенцем и в комнату направляется, чтобы одеться.***
Суворов ковыляет медленно до школы, ботинками мелкие камешки пиная. Воздух свежий и влажный. Рядом — ни души. Руки покалывают, а в тёмных глазах сверкает нетерпение, словно звезды, — предвестие чего-то важного. Он намеревался сегодня подойти к Андрею, — невозможно уже в себе все удерживать. Утро начинается хорошо: настроение приподнятое, сердце наполнено предвкушением разговора; В этом моменте, улицы становятся пустым театром его эмоций, а влажный воздух подчёркивает свежесть перемен, которые могут прийти. На которые он надеялся. Он подходит к зданию школы и видит своих друзей, которые в параллельном классе учатся. Обменялся с ними короткими рукопожатиями, некоторых даже по плечу стукнул — в качестве приветствия, разумеется. Вот звонок через минуту прозвенит, а он только до кабинета доходит: слышит, как зовут его позади негромко — голос этот болезненно слышать, но он оборачивается. Андрей. Марат останавливается возле двери кабинета, как вкопанный ждет: Васильев через несколько секунд подбегает, просит подождать еще секунду, чтобы отдышаться, а потом ладонь протягивает — поздороваться ведь надо. У Суворова рука дрожать начинает, но он её все равно навстречу тянет, чтобы на приветствие ответить, а то невежливо выходит. Андрей его пальцы сжимает несильно, отчего Марат улыбку давит. — Погоди, я спросить хотел. Тебя ведь вчера не было, да? Андрей — заместитель старосты, что неудивительно. Такой из себя умный, хороший, обаятельный — всем нравится! Безоговорочно все за него голосовали при выборе старосты, но он отнекивался, мол: «Забот и так много, я весь класс не потяну!», но все равно потом уговорили стать хотя бы замом, правой рукой. — Ты меня не предупреждал о том, что отсутствовать будешь. Присутствие Андрея так давило на нервы — Марат думал, что сорвётся с места и убежит куда-нибудь. — Я никого не предупреждал. Заболел. — он себя виноватым ощущает в этой ситуации, но он же не нарочно это сделал. — Сейчас все нормально? — Да. Мы опаздываем на урок, кстати.***
Их двоих отчитали за опоздание, но это совсем ничего не значит. На английском они снова сидели вместе: очень напряженно — в воздухе витала недоговоренность, которая заводила между ними испепеляющее напряжение. Марат на Андрея засматривался жадно, в упор глядел, но раскрываться и признавать это не хотел, поэтому от Васильева отворачивался, когда тот замечал. Но и Андрей не слепой — боковым зрением же видит, да и сам взгляд чужой на себе ощущает, от которого шея мурашками покрывается. Словно стена, которую нельзя разрушить — тишина между ними была густой и тяжёлой. Иногда только просьбами обменивались, по типу: «Я записать с доски не успел, могу у тебя переписать?» и так с двумя сразу работало, потому что либо отвлекается Марат, либо отвлекается Андрей. Или сразу вместе — и помощи просить приходится теперь у Алтынай. Марат собирался предложить остаться после уроков, чтобы поговорить: ему необходимо было высказаться, но сухой ком стоял в горле неподвижно. Легче ведь сказать прямо? Раскрыть некоторые тайны, перевернуть страницу их взаимоотношений, выдвинуться на новый уровень? Или больше — сгореть от невзаимности, от отказа? У Андрея руки совершенно красивые — бледные длинные пальцы, словно струны какого-то музыкального инструмента, костяшки, выделяющиеся под тонкой кожей и запястья узкие. Их бы касаться, касаться, касаться… Интересно, о чем сам Васильев думает? Слова висят в воздухе, но ни одно из них не решается первым сорваться. Он замирает, когда слышит его голос, он следит за каждым его движением. Взгляд его запутан в невидимой сети чувств, и каждый вздох напоминает о том, как он влюблен. Слова застревают в горле, оставляя в воздухе лишь шёпот возможных историй и разговоров… Марат просто не в состоянии. — Сможешь после занятий ненадолго остаться? — Андрей мысли его читает, вопрос этот первым задаёт. Смотрит загнанно, будто долго решался. У Суворова глаза сейчас слезиться начнут, но уточняет тупо: — Для чего? Васильев теряется. Глаза отводит от воротника рубашки Марата, под себя куда-то глядит. Пальцы в замок складывает и к губам подносит, костяшки зубами грызёт, прежде чем решается ответить: — Сказать тебе кое-что надо, — язык заплетается — последнее слово неразборчивым выходит, отчего тот злится на себя. — Хорошо, я понял. Марат слышит, как Андрей выдыхает громко и взгляд от него отводит — какие-то задания по английскому с доски читает, и себе под нос бубнит, усердно делая вид, что секунду назад чуть не обломился. Все в порядке.***
Договорились встретиться у школьных ворот. Как только звонок послышался, Суворов из класса выбежал, к выходу из здания направляясь. У всех классов последний урок только что закончился, соответственно людей в коридоре куча. Но это не мешает ему: он скользит буквально между телами, иногда толкая кого-то, в ответ шипения и ругательства получает, но бежит. Стоя уже на улице, он напялил быстро куртку свою. Минут пять прошло — а Васильева все ещё не видно. Руки мёрзнут из-за погоды, но он их тереть друг о друга резко начинает — помогает плохо, но менее холодно вроде становится. Курить хочется очень, но нельзя — он на территории училища все ещё находится. Заусенец на пальце неосознанно поддевать начинает и в рот суёт, чтобы покусать, но одергивает себя вовремя. Привычка эта дурацкая. Андрея ментально подгоняет, потому что сам готов сейчас под землю провалиться. Во-первых — потому что холодно, а во-вторых — страшно. Наконец Васильева издалека замечает, который дрожащими руками куртку надеть пытается, капюшоном сверху голову прикрывая; руки по карманам сует и пытается по нос в воротник куртки уткнуться. — Марат, — Андрей на месте топчется, пытаясь слова подобрать, — Я сказать хотел… Кругом слякоть и холодно. Суворов его на полуслове останавливает, за плечо хватает, и предлагает в беседку сесть, которая неподалёку была. Идут в гнетущей тишине, бок о бок. У Марата в голове строчки из песен ранее прослушанных всплывают и он сосредоточиться на ситуации не может.Тебе нравится контроль, что ж, мне тоже.
Сними с меня одежду, наблюдай за моими движениями.
Ты можешь приблизиться, я позволю причинить мне боль,
Выбранную тобой.
Они доходят до беседки. Марат усаживается возле Андрея, а тот несмело глаза на него поднимает. Взглядами встречаются и в этот момент слова излишни. Васильев крошечный такой — его бы в кармашек засунуть или тискать как котёнка. Глаза голубые и огромные — в них грусть одна, но Марат глубже копает, замечая мелодию невыразимую, красивую. От которой сердце трепещет. Он каждый аккорд слышит у себя в подсознании — так нежно и искренне. — Андрей, послушай, — сердце двести двадцать ударов в секунду пробивает, как он говорил — ненормально совсем! Но разве с ним по-другому можно? — Ты же читал мои стихи, помнишь? Тебе ведь понравилось? — Конечно, они безупречны! — И ты давно на канал мой подписан, да? Я заметил это недавно, когда подписчиков перебирал. Распознал, наверное, когда я давал прочитать те наброски на уроке? У Васильева сердце в пятки упало. Он не планировал этого рассказывать никогда — Марат бы просто не поверил! Андрей, получается, с Суворовым все это время был — каждое произведение его читал и лайкал. Ждал всегда новых работ, это ведь его любимый автор! — Андрей, я не обижаюсь вовсе, хорошо? Ничего страшного, было и было. Просто скажи, ты же догадался ещё тогда, правда? — Марат лишь правду вытянуть пытается, не обижается он, естественно, — интерес вызвало просто. — Ну, да? — Васильев тянет и не хочет прямо говорить, признавать. Его будто за чем-то плохим поймали и теперь отчитывают. — Можно твою ладонь? — Суворов тему прошлую обрывает одним вопросом. Андрей этому, непременно, рад. Но другое гложет — просьба эта. Сомневается немного, но кисть руки все же вкладывает в широкую ладонь Суворова. Тот её сжимает немного, мгновенно румянцем покрываясь. Вот придурок. Они друг другу улыбаются глупо, неуклюже совсем — не знают, как скрыть своего волнения. Слова теперь теряются на кончиках языков, и молчание становится их основной лингвой. — Я прочесть кое-что хотел, подожди, — Марат своей левой рукой чужую держит крепко, поглаживая большим пальцем нежную кожу. К рюкзаку тянется, чтобы тетрадь нужную достать — там все его работы хранятся. Андрей думает: «Самая обычная общая тетрадь. Синяя. Все страницы исписаны и изрисованы, даже несколько двойных листов вложены были — скорее всего те, которые он у одноклассников клянчил на уроках.» Марат ладонь крепче сжимает, чтобы внимание на себя обратить, потому что Андрей отвлекается постоянно. — Послушай, пожалуйста, это очень важно. Я это тебе посвящаю. Вникай, а если не поймёшь — я объясню. Откашливается, чтобы говорить громче мог и приступает: — Ты — звук, чарующий ум и побуждающий душу искать глубину и вдохновение. Твои глаза — лазурные озёра, в которых отражается свет звёздного неба. Тонкие руки, словно пёрышко в руках муз, ткали звуки волшебной симфонии. Волосы твои, подобные лучам луны, освещают путь к тайнам твоего очарования, — Суворов сам вспыхивает, когда заканчивает с первым абзацем. Невероятно смущающе такие слова вслух произносить. — Твоя страсть к жизни и яркость ума заставляют моё сердце биться сильнее. Сейчас, я словно музыкант, чьи пальцы наконец нашли идеальные ноты — я готов признаться в своих чувствах. Ты для меня не просто мгновение, а поэма — где каждое слово — отражение любви. — Ты — моя поэзия, моя муза, моё вечное чувство. Марат заканчивает и извиняется тихо, за то, что мало вышло, и не понять толком — объясняет, что это меньшее, на что он способен. Времени просто мало было. Это звучит как глупые оправдания, но Васильев лыбится невинно, и в мыслях у себя Марата дураком называет. Как так говорить вообще возможно? Ему впервые такие слова посвящали, и это уже звучало как что-то тайное и интимное. У Андрея плечи дрожат, и зрачки в удивлении расширились — душа полна благодарности и надежды? Марат растрогал Васильева так, как в жизни не бывает. Андрей ладони Марата обхватывает, —только сейчас в полной мере ощущая, как холодно на улице, и как же всё-таки их обдувает морозным ветром — и у себя в длинных пальцах укладывает, полностью покрывая их. В надежде согреть, Васильев руки свои о чужие потирает, горячий поток воздуха изо рта выпускает, обдувая им мерзлые руки напротив. Марат ближе прижимается. Они плечом к плечу сидят: Андрей ластится смешно, голову свои на колени Марата пихая — словно разрешения спрашивает, чтобы лечь. Им обоим неловко. Это все смущает сильно — сама мысль о том, что они вот так сидят, обнимаются почти. Васильев встает резко, об руку Марата чуть ударяется, но не замечает этого сам — взгляд у Андрея сразу нечитаемым становится. Глаза только сильно раскрыл и брови поднял, низким голосом говорить начиная: — Марат, послушай. Я сказать ведь хотел, блин, ты меня перебивал! — Андрей смешно ругается, злится немного даже. — Ты мне, короче, давно нравишься уже. Я вообще представить себе не мог, что мы до такого дойдём, — давится своими же словами. — Мы ведь общались редко — только на английском, но ты сразу впечатление какое-то произвел. Ну на вид гопарь обыкновенный! Но как узнал, этот, деятельность твою — хобби, так сразу в душу запал, представь? Ну, чем чёрт не шутит, как говорится, да? — Васильев усмехается тревожно. Марата по голове погладить хочет, и собирается даже — руку протягивает. Но одергивает сразу, и вид страдальческий делает, будто ошибку вселенскую допускает и совершает. Но это не так. Поэтому Суворов сам руку его берёт и на голову свою кладёт. Жалеет, что короткостриженный — будь у него волосы длиннее, Андрей бы, наверняка, волосы через пальцы свои длинные пропускал? По крайней мере, этого хотелось. Блондин стоит тихо, за голову Марата все ещё держится, но молчит. Суворов уточняет, все ли в порядке, и тот кивает положительно. Конечно все в порядке, как может быть не? — Я вспоминаю. Подожди минуту, — и вид делает такой, какой обычно люди делают, когда в мысли погружаются: взгляд по разным сторонам мечется, в попытке вспомнить что-то. И пяти секунд не прошло, как Васильев улыбаться начинает. Улыбка эта такая, как будто кот, который сметаны объелся. Глаза щурит и смеяться легко начинает, Марата по плечу стукая: — «Взгляд твой словно непроглядный пласт глубокой ночи, где тёмные глаза сливаются с бескрайней чернотой, напоминая угольные облака, но заглянешь глубже — свет выглядывает яркий. Ты как загадка, обернутая в мистический покров, но в твоей душе я нахожу сердечное тепло» — Андрей это пересказывает, иногда запинаясь и текст забывая, но заканчивает все-таки удачно. — Я вычитал это где-то и выучить решил. Тебе понравилось? Тронуло? У Марата глаза, кажется, правда слезиться начинают. Понимание их маленького мирка, колющее осознание происходящего сделало его сердце таким уязвимым перед волнением. Он в состоянии эйфории находится — мыслительные процессы замедляются, его подставляя. — Естественно, тронуло! Ты где такое нашёл вообще? Но Андрей молчит, улыбается криво и указательный палец прикладывает основанием к подбородку, а кончиком — к носу. Жест такой делает, который означает — «Не скажу даже под дулом пистолета». Суворов бы прямо сейчас Андрея на месте зацеловал, но они отношения свои до конца не выяснили. Ну признались, и что? Это почти ничего не значит. Только легитимизацию приглашений на свидания. Ей богу, придумают! — На свидание прийти согласишься, если позову? — А ты предложи и узнаешь.