I love me after you

Марат сидел у себя в комнате за письменным столом. Окружил себя материалами для рисования: пачка плотной бумаги формата А4, остро заточенные карандаши различных жесткостей и обычный ластик — пока все, что надо для начинающих художников. Рядом лежал канцелярский нож, которым он и точил карандаши — далось это сложно, ведь он совсем не профессионал, руки не были к этому приучены. На телефоне был открыт какой-то ютуб-канал, по которому он должен был поэтапно учиться рисовать. Решил начинать он конечно не с посредственных натюрмортов, животных или растений, а сразу с портретов. Вот морда Васильева каждый день перед ним, чтобы зря добру не пропадать — можно и сразу с портретов. На видео-уроках, на первый взгляд, все кажется легко. Но это нихуя не так! Рисование карандашом, пожалуй, самый простой вид рисования в живописи и в творчестве, связанном с изобразительным искусством. Но даже у этого слишком много нюансов. «Чтобы ваш рисунок не выглядел плоским, нужно уметь не только правильно держать карандаш в руках, но ещё знать разные техники рисования, правильно выполнять штриховку, а также, накладывать тени и световые блики» — изъяснялся голосистый мужик на видео. Суворов понимал, что это звучит сложно, а значит на деле будет ещё сложнее. «Нужно быть готовым к тому, что рисунок, скорее всего, придётся перерисовывать не один, а может даже, и не один десяток раз. Это требует от художника определённых навыков — усидчивости и терпения» А ведь он совсем противоположен! Марата раздражало то, что все получится не сразу, как он тупо предполагал. Со стихами как-то легче. Все выходило глупо и грязно. Он только пачкал бумагу: стоило начинать на обычной — офисной, а не на специальной — для искусников в этом деле. Раздражаясь, он закрыл видео. Не выходя из ютуба, он вбил в поиск «deftones playlist». Обычно, конечно, он слушал их треки в Спотифай, но тут решил не теряя время слушать сразу в том же приложении. Поставил первый попавшийся, встал из-за стола и направился к двери комнаты. На двери висела его серая ветровка, а внутри неё, во внутреннем кармане, лежала пачка сигарет. Вынул одну сигарету и подошёл теперь к кровати: наклоняясь к прикроватным тумбам, Суворов где-то под книжками нашёл зажигалку. Поджег кончик и затянувшись, откинул голову назад. Через секунд пять, когда никотин попал в мозг, он прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как по телу отрадно бегут мурашки. Он любил это чувство — когда после нелегкого дня первичной его целью было немедленное потребление хотя бы одной сигареты. Повышение дофаминовой передачи, приятные ощущения и…привыкание. Пока он с прикрытыми глазами, облокотившись на спинку неудобного стула, слушал треки из плейлиста, сигарета почти дотлела. В тот момент заиграла его любимая песня — «Cherry Waves». Перехватив почти догоревшую сигарету пальцами левой руки, он ухватился за телефон, чтобы прибавить звук. Встал со стула, в такт песни покачивал головой и несвязно пританцовывал. Выглядело это как бред сумасшедшего. Мгновение, и его будто ошпарило: он снова присел, ухватившись за карандаш, начал что-то чертить. Сунул меж зуб остатки сигареты, левой рукой придерживая углы листа, чтобы не помять, а в правой — мягкий карандаш. Пепел осыпался где-то возле плотного листа, что его совсем не бесило. Уберёт позже. Бесило лишь то, как сложно было рисовать пропорции. Получалось криво-косо, особенно после того, как в голову нехило ударил никотин. Марат оглядел свой бестолковый набросок, не удовлетворившись, смял лист и кинул в маленькую урну, стоявшую на столе. Это дело совсем не его. Не стоило начинать, чтобы не разочароваться. На это нелегкое дело Марата подтолкнула Сабина — его соседка по парте и по совместительству хорошая подруга. А что он? Он легко поддаётся её влиянию. Сказала Суворову однажды, что тот её уже замучал с Андреем, разговоры и пускание слюней на блондина почти довели её до разрыва сердца и разрывающих воплей, а всё из-за глупой, несвойственной для Марата зажатости в любовных делах. Но это, конечно, ненужные условности. Поэтому, чтобы направить его душевные порывы в правильное русло, предложила эту идею с рисованием. Сабина сама увлекалась скетчами и подобным, нередко набрасывала эскизы с этими двумя придурками, которые сидят на её шее. К Андрею ничего плохого она не имела — хороший парень, не дурак вроде, только вот слепой. Теперь из-за его слепоты должна страдать она. Марат, вырываясь из мыслей, прошелся взглядом по бардаку на столе и принялся раскладывать все принадлежности по углам, вздыхая. По всей комнате громко раздавались басистые голоса из динамиков. Он сидел тихонько, вслушиваясь пару минут, но вскоре его и это начало растравлять. Сейчас бы слушать что-то менее шумное и крикливое, чтобы в край не наседать на уши, но даже это совсем невмоготу. Способен он только протянуть руку к столу, выключая к чёрту телефон. Ноги совсем стали ватными, подташнивало и голова кружилась — тупая боль в висках, накатившая как-то странно резко и неясный шум в ушах, будто он в предобморочном состоянии, или это последствия от выкуренной на голодный желудок сигареты — непонятно. Три минуты шли бесконечно долго, но наконец найдя в себе силы встать хотя бы со стула, он направился к кровати. Улегся как-то нескладно, колени подтягивая к груди, и прикрыл глаза, думая что-то про себя. Сегодня нет настроения — никак не рисуется, что, без сомнения, резонно, и даже не сочиняется совсем, что странно и непривычно вовсе. У него всегда было вдохновение для своей писанины, тексты складывались дельные и воздушные — никакого плохого осадка на душе не оставалось. А сейчас пару строк — его предел. Начинал он вчера посреди ночи выписывать очередное немое письмо для Андрея, о смысле и посыле которого Васильев никогда не поймёт. Да сам чёрт не поймет и не ущучит ценности его отношения к Васильеву. После их последнего разговора прошло пару дней, но Марат все ещё помнит удивлённое выражение лица Андрея после прочитанного. У Суворова тогда руки немного подрагивали и пульс очумело пустился в пляс — в груди ощущались все двести двадцать ударов в минуту. Ненормально, в общем. На уме тогда крутились одинаковые мысли: «Хоть бы не понял, не удумал всякого лишнего и неправильного». Осознание того, что все его работы были посвящены парню, и написаны они тоже от мужского лица, ударило по голове глухо и бесповоротно. Он надеялся, что Андрей не гомофоб, и не решит его захуесосить за эту деталь, но к его удивлению, Васильев лишь одобрительно покивал головой и похлопал по плечу, но Суворов заметил, как в голубых глазах сверкнула нота изумления. Марат не понял тогда, как это воспринимать. Но сейчас, лёжа в одном положении, он взором затуманенным уставился в стену и совсем дебильно начал улыбаться. Уголок губ вздернулся вверх, непонятно даже по какой причине. Просто захотелось. Сон накатил так же резко. Он не успел обдумать все, поразмышлять, перебрать свои слова — сил его нет на конструктивный анализ. Только укрыл себя пледом, положил ладонь под щеку и прикрыл глаза. Спал он совсем мало, поэтому провалился в сон почти моментально.

***

Кто-то сидел на его кровати, поглаживая заботливо по спине холодными руками: от прохлады чужих ладоней по коже пробежали мурашки. Он обернулся и заметил маму. Свет от лампы пробивался будто сквозь её голову, раздражающе слепя в сонные глаза. Мама сидела как на иголках, беспокойно оглядывая его лицо; её правая рука со спины переместилась на лоб Марата. Он не понимал в чем дело, почему она вообще пришла? — Чего? — вырвалось как-то чересчур грубо. — У тебя лоб горячий, простыл что ли? — приложила теперь ладонь к его красным щекам, — Ты когда так умудрился? Марат насупился. Стал прокручивать в голове всё, чем он сегодня занимался. Слушал музыку, пытался рисовать, думал о чем-то. Спал, по ощущениям, всего несколько часов. Кажется, голова начала раскалываться ещё пару дней назад. Причиной тому стали бесонные ночи? — Не хмурь бровей, тебе не идёт. Мама встала с кровати, всю тревогу за сына как рукой сняло. Видит же, что жив-здоров, но все равно предлагает: — Может, чаю с имбирем? Легче станет. Марат довольно промычал. Можно, конечно, когда предлагают так заботливо — отказаться невозможно. Мама кивнула на это, указательным пальцем нелепо ткнула ему по носу и коротко захихикала. Суворов подхватил это и улыбнулся в ответ. — Спасибо, — вышло как-то сдавленно. В горле появилось першение, будто заболел и вправду. Мама уже вышла из комнаты, а он протянул руку к столу и взял телефон. На часах уже половина шестого вечера. Получается, спал четыре часа. С ходу заходя в телеграм, он кликнул на свой канал со стихами: подписчики комментировали его работы, что льстило и мотивировало, но он редко реплаил их — просто лайкал сообщения. Он уже три дня ничего не выкладывал, зашёл в комментарии под последним постом и принялся читать: akoooo: ПРЕКРАСНО!!! ПРОДОЛЖАЙТЕ ПОЖАЛУЙСТА РАДОВАТЬ НАС НОВЫМИ РАБОТАМИ 😭😭 Марат кликнул пару раз на сообщение, ставя лайк, и пролистал вниз дальше. Наткнулся на интересный комментарий. an.v: «ты — солнце, ты никогда не видел ночь, но слышал её пение от утренних птиц. но я — не луна, я даже не звезда но, проснувшись ночью, я буду петь птицам. спасибо за стихотворение! ваш безмолвный читатель выражает благодарность за ваши усердия :)» Этот отзыв показался ему содержательным — не однотипный, к каким обычно он привык, поэтому произвел впечатление. Еще подкрепило его интерес это хорошее четверостишие. Доброе такое. Ответил короткое: «Спасибо, рад стараться :)» и закрыл приложение. В ватсапе висело несколько непрочитанных сообщений из классного чата: Людмила Михайловна с настоятельной просьбой просила не опаздывать, приходить в форме и не сбегать с уроков — завтра понедельник, а значит новый день, новая неделя. Вздохнул на это, мысленно молясь, чтобы мама разрешила завтра не идти. Видит ведь его состояние, может сжалится? Он встал с кровати — от резкого подъема в глазах потемнело, — и поплёлся на кухню. Подумал, что вовремя — пахло чаем и печеньем. Мама, завидев его, помахала рукой, приглашая зайти и присесть. Отодвинула стул для Марата и сама уселась близко, поднося к нему чашку чая. Из чашки исходил горячий пар: Суворов сложил ладони так, чтобы тыльная сторона была кверху и медленно, то проводя ладонями над самой чашкой, в объятиях густого пара теряясь, то в кольце из пальцев легонько чашечку с двух сторон сжимая — совсем немного, — чтобы согреть бледные руки. Главное не обжечься по невнимательности. Руки от горячего, обжигающего контакта с кипятком быстро нагрелись. Он чувствовал такое недомогание, слабость. Бросило в жар. Тело будто свинцом залилось и разум окутан был туманом. И ведь не определишь болезнь, однозначных симптомов нет — всего понемногу. Сколько вариантов в голове и все ничтожно отходят на второй план, когда мама спокойно произносит: — Ты переутомился, видимо. Завтра останешься дома, да? Дожидаясь утвердительного кивка, она смешно рыпнулась в его сторону, руки Марата крепко ухватила и к своему теплому свитеру прижала. Совсем рядом подсела, чтобы удобно было обниматься. Заключая его в тёплые объятия, которых порой так не хватало, и тонкими, изящными руками проводила ласково по спине, будто собралась каждый позвонок отсчитывать. Иногда так просто хотелось прижаться к маминой груди, как вовсе слепой котенок, и утыкаться нежно-нежно в такие же тонкие ключицы, чувствуя запах такой родной, до боли приятный. Мамин. Марат чуть не расплакался. Эмоциональный он чересчур, а мама эмпатик — таких ещё поискать. Без слов его понимает. Когда надо — поможет утешить; не даст боли душевной пробиться сквозь него и совершить ошибку, о которой позже Суворов жалеть будет, себя в этом виня. Но нет ведь вины его ни в чем. И даже мама это знает, прекрасно чувствует на каком-то подсознательном уровне. Диляра сына очень любит, он ведь единственный у неё такой. Беречь таких золотых детей надо. Ценить разговоры, общение — когда он сам навстречу идёт, чем-то сокровенным делясь. — Мам, спасибо. Правда легче стало, — Диляра услышала сначала какое-то копошение чуть снизу, а после и речь невнятную. Отстранилась нехотя, но за щеки Марата взяла, взор его виноватый на себя направляя: — Люблю, сильно. Не представляешь как, — и в щеку поцеловала. Отпрянула от него и принялась чашки в мойку класть, пока Суворов смущенно соображал что делать дальше. — Иди отдохни, ты все ещё весь горишь, — усмехнулась без капли злости, скорее подкалывая. — Если не полегчает — таблетку дам. — Спасибо, мам.

***

Я не курю,

только если не скучаю по тебе,

И пытаюсь напомнить своим губам твой истинный вкус.

Если тебе нужно быть грубым,

То будь груб со мной.

Я могу принять и заложить это внутри себя.

Если твоей руке нужно сломать что-то большее, чем безделушки в твоей комнате,

Можешь опереться на мою руку,

Ведь так ты разобьёшь мне сердце.

Я — то, что осталось, после того как мы плавали под луной.

Теперь остаток моих дней просто дожидается момента,

Когда ты спустишься и скажешь мне,

Что я был предназначен для тебя, милый.

Рядом с тобой пламя зажигалки горит лучше.

Просто не оставляй меня одного,

Интересно, где же ты?

Я сильнее, чем ты думаешь.

Марат за голову хватается, думая как лучше будет поступить. Подойти хоть на метр ближе ощущается так неловко и по-дурацки. Не чувствует себя подростком, — которые обычно головой не думают, на чувства инфантильные ответственность перекладывая и безрассудными мыслями распоряжаясь, — а каким-то мужиком взрослым. Но такие проблемы, кажется, переживают все квир-люди? Знаешь, что не поймут и в обществе не примут. Руки не подадут, если узнают? Это действительно сложно. Не как к девчонке подойти, бровями нелепо играя, и номер телефона выпрашивать. Совсем ведь по-другому. Андрей такой неизвестный, разгадать его личность почти невозможным кажется, как ребус решать — тяжело. Думать надо, логически причём. Про Васильева сплетни ненормальные по классу пускали. Мол, фрик, раз на контакт не идёт, интереса никакого не проявляя. Но все слухи, которые он так притягивал, его загадочность только усугубляли. Вот знал Суворов, предполагал точнее, что Андрей свои лучшие стороны под кожей держит, момента какого-то дожидаясь. Голубые глаза эти, очаровательные вроде, но дурные, раз так внимание притягивают. А взгляд его? Тяжелый очень. Но будто властвует неосознанно над всем вокруг. Говорят, через взгляды такие энергетика негативная передаётся? А правда ли? Марат вздыхает громко. Телефон с зарядки снимает и по соц.сетям немного лазит, чтобы отвлечься. Котята милые в рекомендациях везде вылезают и он хихикает: глупые они совсем, маленькие и слепые. Мордочками крохотными о большую ладонь стукаются, трутся, прижимаются. На обоняние свое полагаются. Пищат смешно, но Марат умиляется, Андрея опять вспоминая. Отправил бы ему эти тик-токи с одним словом — «ты», да не может. Суворов и сам себя котёнком ощущает: котята греются, к матери близко прижимаясь — совсем как он недавно. Было уютно. Марат дёргается, когда за окном слышит внезапно начавшийся дождь. Сегодня день очень хмурый, пасмурно с утра было — зловещие серые тучи все небо охватили, себе подчиняя. Суворов завернулся в слабогреющий плед и рядом с низким подоконником уселся. Наблюдает тихо, слегка сгорбившись, как дождь по окнам стучит, ритмичный звук образовывая, словно играя на барабанах. Завораживает. Потоки воды стекали по окну, создавали разнообразные узоры, расплывающиеся на влажной поверхности. Марат видит свое отражение в размытом стекле, указательный палец протягивает и касается мягко своего отражения, скользя вниз, пока рука совсем не опускается. — Сынок, все в порядке? Тебе плохо? — голос у мамы затрясся на последнем вопросе. Волнуется натурально, будто он чего-то натворил. Суворов вздрагивает. Не заметил, как она подошла. Медленно оборачивается и совсем жалобно произносит. — Ну не могу я уже, мам… Небо было затянуто мрачными тучами, которые периодически пронзала яркая вспышка молнии. Раздаваясь громкими ударными звуками, гроза придавала атмосфере напряжённости. Природа непредсказуема. Как и Марат.