«Я здесь в плену который год, и сквозь поверхность вешних вод Я вижу все наоборот, и движусь задом наперед…» — Л. Фёдоров, «Мотыльки»
Близ старого здания Апартаментов стоял пустырь, заросший сухой и ломкой травой. Земля там была выжжена, а по ней часто шастали вороны, ища себе скудное пропитание. Жители Апартаментов говорят, что еще в начале века там была пристройка, которая позже сгорела. Теперь здесь ничего не строят, суеверно боясь повторения судьбы пристройки. А может и просто проблемы с бюджетом. В конце пустыря, западнее от апартаментов, росло вековое дерево, такое же сухое и ломкое, как и трава на пустыре. На дереве был дом. Сидел на нём, как гигантская старая птица, протягивая лестницу к корням дерева — единственное, что связывало дом с землёй. Спроси местных о том, что это за дом, и каждый выдвинет свою версию. Почти никто не попадёт с этим в точку, за исключением старожилов, таких же старых и дряхлых, как постройка на дереве, как сами апартаменты, как выжженная на пустыре земля. Дом и сам был как старик, с проседью от пыли и грязи и с трещинами-морщинками в своих досках. Старик, видавший в жизни всякого, хранивший свои старческие секреты подальше от чужих глаз, хотя никому и дела до них не было. Дом был полон самых разных вещей: от ржавых самодельных отмычек и пустых бутылок из-под пива, до старенького магнитофона, губной гармошки и кип детских рисунков с фотографиями. В этом доме было, если не всё, то очень и очень многое: фигурки из фарфора, книги самых разных мастей, любого рода инструменты, как для ремонтных и слесарных работ, так и для рисования, колоды с картами, выцветшие постеры на стенах и полу, глиняные горшки с землёй, из которой когда-то торчали цветочки, муравейник под отошедшей половицей, шкафы и полки, некоторые битком набитые всякой дрянью, а некоторые пустые или и вовсе отвалившиеся. Был в этом доме и житель. Правда, слово «житель» сюда не очень-то и подходило, ведь такие призраки, как этот, и не живут вовсе. Призрачную тень, блуждающую от одной стены дома до другой, не волновало то, что происходило вне этого дома. Его вообще ничего не волновало, даже то, как он умер и очутился здесь. Как же может тебя что-то волновать, если ты ни черта не помнишь о себе самом и о мире за стенами дома? Как же тебя может волновать что-то помимо собственного пристанища, ежели ты и из него-то не в силах выбраться? Ты просто сосуществуешь вместе с этой пыльной постройкой, ничего не помня и ничего не зная. Для призрака всё одно, всё ничего. День ли, зима ли, апрель или ночь — всё не имеет значения. Тень даже не помнила, как её звали в жизни. Тень ничего о себе не знает, потому что ни разу не видела себя в зеркале. Может, кто-то из людей на многочисленных фотографиях на столе — это и был сам призрак? В каждом лице на полароидах Тень находила что-то своё и вместе с тем что-то чужеродное. У этого человека длинные волосы, а у того тонкие губы и нос большой. А у вон того глаза чернее чёрного. Тень любила рассматривать фотографии с людьми. Смотреть на лица и искать в них каждый раз что-нибудь такое, от чего в памяти могли на миг зажечься огни, а после вновь потухнуть, не оставляя после себя ничего. Вон тот долговязый с фотографии смотрит в объектив с высунутым языком и каким-то странным жестом. Родинка под глазом и растрёпанные волосы ниже плеч. На фоне — ночная улица и другие люди, а рядом с ним — те, кого он, судя по всему знал. Может друзья. Призрак любил эту фотографию больше прочих, потому что в ней было что-то эдакое, чего он и объяснить-то самому себе не в силах был. Призраку не поддавались вещи в доме, а потому взять их он не мог. Только смотреть и изучать каждый миллиметр своей обители. Если бы у него спросили, чего он желал больше всего на свете, он бы без задней мысли ответил, что хотел бы сделать в этом месте конкретную перестановку, чтоб всё сдвинулось в кои-то веки со своих привычных мест, открывая туманному взору новые вещи, ранее неизведанные. Он невероятно устал от неизменности и своего бессилия что-либо изменять. Устал от тишины и с восторгом слушал бури и ветер за окнами домушки. Когда он только появился здесь, он первым делом решил покинуть дом. Ещё не знал, что не сможет этого сделать по неизвестным законам этого мира. Каждый раз, когда тот остервенело пытался открыть люк, ведущий на улицу, или выпрыгнуть в закрытое окно, ужасно мешали нарастающие шумы в голове и темнота в глазах. Её аморфное тело будто бы было в оцепенении и мир переставал существовать, когда Тень стремилась выползти за рамки дома. Каждый раз после попыток выкарабкаться из заточения, всё оканчивалось для Тени одинаково: она выла от боли и страха. Её душераздирающие вопли и крики не были слышны никому, даже ей самой, однако же она точно знала, что на самом деле она кричит. Страх охватывал её душу, когда перед глазами начинала разрастаться пустота, вытесняя всё из поля зрения. Поэтому миром для Тени являлся исключительно этот дом. И ни шагу в сторону. Пространство вокруг призрака всё же менялось, хоть и практически незаметно для него самого. Тени смутно помнился тот момент, когда она только очутилась в этом злосчастном домике, но нынче ей казалось, что тогда это место было на несколько оттенков ярче и красочнее, чем сейчас. Сейчас всё было будто бы под метровым слоем пыли, во многих местах пошли трещины и грязевые разводы. Сам призрак не до конца мог это осознать, ведь привык этого не замечать. Однако домик с каждым месяцем становился всё ужаснее. Было ли это лишь в мире Тени, или же всё это происходило наяву, Тень тоже не могла знать. Тень боялась, что она тоже становится такой же страшной, как и этот домик, некогда уютный и симпатичный. — «Может ли быть такое, что через какое-то время этот домик растрескается на мелкие частички, а следом за ним раскрошусь и сам я?» — иногда задумывалась душа умершего, наблюдая за тем, как прямо на её глазах дом давал новые трещинки в стенах и потолке. Ещё Тень интересовал вопрос, сколько ещё ей придётся существовать в своём бесплотном обличии и есть ли шанс прекратить это делать? Сколько ещё времени должно минуть до момента, когда домик раскрошится, как и его обитель? Ответ на это, кажется, был на самой поверхности посмертного сознания призрака, но вместе с тем и на самой его глубине. Слова бились в оконное стекло его домика осенним дождём, вырисовываясь расплывчатыми каплями и тут же пропадая:«Никогда» «Навсегда»
В пространстве, в котором пребывал призрак, не было времени. Было одно сплошное ожидание, скука и уныние. Ничего не происходит, ничего не меняется, всё вокруг будто бы одна большая и зашарпанная фотография на поцарапанную чёрно-белую плёнку. Картинка без звука, как замерший кадр из кино. Это и есть смерть. Всё было так. Много дней. Тень даже и не думала считать сутки в этой персональной тюрьме, так что просто отдалась в мягкие лапы течения времени. Тень могла разглядеть в небесах солнце, но оно почему-то было для нее чёрным, как копоть. Зато луна всегда неизменно светила белым. Любоваться на луну было одним из немногих мало-мальски интересных занятий для души умершего. В окне, когда рассеивался туман, у Тени была возможность разглядеть здание апартаментов. Кирпичная пятиэтажка на вид была абсолютно необитаема. Хотя в окнах никто никогда не появлялся, умерший знал наверняка, что там кто-то был. Были такие же, как на фотоснимках, валяющихся по полу. Были и другие. Он это чувствовал. Потому что от пятиэтажки, сколь заброшенно она бы для него не выглядела, исходила белёсая аура. Нигде в округе и уж тем более в домике на дереве ничего подобного призрак не наблюдал. Ему хотелось увидеть других. Белых фантомов. Посмотреть, как они двигаются, какие звуки могут издавать и как они себя ведут. Однако их не было видно, абсолютно никогда и нигде. Только ощущение чьего-то далёкого присутствия, гнетущее и в то же время томящее. Призрак сидел напротив окошка и пытался разглядеть хоть что-то кроме высохшей травы и черного солнца в небе, но пейзаж был такой же понурый, как и интерьер его домика. «Интересно, почему именно этот домик на дереве?»— задавал самому себе вопрос бесплотный дух, в который раз пытаясь понять хоть немного эту загадку мироздания. Тень, в итоге, пришла к выводу о том, что этот домик наверняка раньше был ему очень дорог. Но тот, кто был раньше и был без ума от этого сооружения на дереве, наверное даже не мог догадаться, что посмертно он этот домик возненавидит всей своей сущностью. Свою холодную темницу. Призрак не знал, что именно связывало его прошлую оболочку и этот дом. Это ощущалось, как ответ на элементарный вопрос, о котором ты умудрился забыть в самый неподходящий момент. Тень гадала, собирала себя по крупицам сутками напролет, и всё абсолютно напрасно. —«Прекращай себя мучать, ты ведь не сможешь вспомнить того, чего не знаешь и не знал никогда…»— дух устало застонал и закрыл подслеповатые глаза. Одни вопросы, на которые невозможно получить даже намёка на ответ. Ответов нет, зато есть страх. Страх пропасть и не пропасть одновременно. Застрять здесь навсегда и отравиться своим жалким существованием, которое и существованием-то с натяжкой назовёшь. Это глухонемое пребывание в сером доме, это серое небо в трещинах, которое не даёт тебе ответов, это нескончаемая боязнь и тревога из-за своего упущенного прошлого. И минорные завывания холодных ветров за грязным окном. Кто же мог знать, что неизвестность окажется в разы страшнее самой смерти? Хотя смерть и есть неизвестность, но даже после нее ты, а вернее уже твоя душа продолжает пытаться разгадать эту дьявольскую загадку: «что будет после смерти?» Бóльшую часть времени Тень пребывала в оцепенении, закрыв призрачные серые глаза, которые успели поблекнуть от извечного наблюдения внутренностей дома. Они посерели так же, как и дом, и больше не могли видеть прежних цветов мира. Лучше уж было просто прикрыть их и уходить раз за разом в анабиоз, чем-то похожий на людской сон. Это было единственным способом скоротать тяжёлое время, нависавшее над ним. Скоротать время до чего-то, а чего — уже и сама Тень не знала. До ночи, когда сажево-чёрное солнце прекращало слепить глаза, до луны, которая была светлее и добрее к призраку. До дождей, коих по мановению осени становилось всё больше, до хоть каких-то изменений. Сначала, когда только закроешь глаза, ты ещё можешь представить перед собой выученный, как детский стишок, мрачный интерьер домика, мысленно расставить по своим местам каждую мелочь по хлипким полочкам. У Тени была такая игра. А чуть позже, при должном усердии, можно было и вовсе провалиться в сладкое небытие, отгородив себя тем от окружения, и попасть в пространную темень, где можно было попытаться задержаться на подольше. Однажды своими силами Тень попала в это забвенное пространство, где была только чернота. Ей настолько понравилось это состояние и это место, что она решила задержаться там на подольше. Тогда падал снег, как большие куски сизого пепла. Будто бы неподалёку что-то горело и источало этот пепел. Когда призрак пришёл в себя, за пыльным окном уже раскрылись почки на дереве, а в небе продолжало светить испепеляющее весеннее солнце. —«Сколько я спал?»— только и зияло тогда в мыслях у Тени. Вот и сейчас бесплотный дух, подрагивая, пытался вернуть себе свою пустоту, где не было ни мыслей, ни скуки. Не получалось. Однако Тень не бросала попыток заснуть и упорно не хотела открывать глаза. Сну мешали мысли, на редкость упрямо роящиеся в сознании и не дававшие это сознание покинуть, отчалив в темноту. Мысли упирались всего в одну вещь — в фотографию с изображением других. Призрак вызубрил каждый миллиметр этой небольшой фотографии. Человек слева, второй справа, а посередине — этот странный парень с высунутым языком и острым носом. Странный, потому что смотря на него, или даже просто вспоминая его угловатые очертания на фото, в душе умершего что-то сдвигалось с места и кололось тысячью игл. Может, он был с ним как-то связан в прошлом? Был с ним знаком? Был им? С течением времени фото выцветало, потому что лежало прямо под окном и палящим солнцем, и покрывалось новыми слоями пыли. Тень обуревал страх, что совсем скоро фото уже невозможно будет разглядеть и она и вовсе его забудет, как и всё остальное о себе и о минувшем прошлом. На потрёпанном снимке полароида снизу была крохотная неаккуратная и не совсем разборчивая подпись, которую Тень разобрала не сразу. Красным маркером там было кратко начертано: «Спасибо за лето!» И дата, которую уже невозможно было разобрать. Тень лежала и размышляла об этом, находясь уже в полусне. Быть может, этот домик принадлежал этому патлатому подростку? Или, если и не ему, то наверняка его друзьям. Постепенно отходя в сонное небытие, Тень вдруг испуганно распахнула глаза и поняла, что что-то здесь было уже не так. Что-то успело измениться, вот только… что? Домик уже не был прежним, но сонный призрак не сразу осознал, что же успело поменяться. Резко по пространству замкнутого помещения разлился глубокий рокочущий гул, отдалённо похожий на грозный раскат октябрьского грома. Но за окном было ясно настолько, насколько может быть ясным серое безоблачное небо в трещинах-лучах солнца. Вскоре гул повторился и, казалось, он отражался от всех стен и поверхностей старого домика. Призрак в смертельном испуге широко раскрыл глаза, пытаясь понять в чём же дело. И тут же его пустой от страха взгляд обрушился на пол, в котором был люк, ведущий наружу. Люк был открыт. По полу шипящей змеёй прошелся холодный сквозняк, а некоторые листы бумаги и фотографии, качнувшись, тут же слетели со своих привычных мест, как перепуганные птицы. Тень вжалась в шершавую стену домушки, в надежде, что её ничего не тронет, и устремила немигающий взгляд на открывшийся люк в полу. Он был откинут, а из дыры, ведущей наружу, в старые стены дома проникал убийственно-белый свет. Свет расползался по стенам и потолку помещения белёсой дымкой, обещая впустить в дом нечто инородное и совершенно неизвестное. Время вдруг потекло предательски медленнее из-за тяжкого ожидания дальнейших событий. Тень замерла оленем на ночной трассе в свете фар и смертельно боялась дёрнуться лишний раз. Гул немного стих, однако на смену ему пришёл грохот чьих-то шагов прямо по старым скрипучим половицам. Следующее, что заметил призрак — следы. На полу один за другим начинали резко проявляться одна пара черных от грязи следов подошв от обуви, однако Тень не видела, кто их оставлял. Следы будто бы были сами по себе. Они сделали несколько шагов в сторону от люка и, повернувшись к нему, остановились и стали чего-то ждать. И призрак сразу же понял, чего именно: из люка донесся шорох и на полу мигом проявилась другая пара иных следов. Эти были чуть поуже и поменьше, сначала долго стояли на месте, а затем двинулись в сторону первого невидимого гостя. Снова замерли, но не на долго: первая пара следов, тех, что побольше, резко ринулась вдоль стен, то ускоряясь, то снова замедляясь и останавливаясь в полуметре от Тени. Следы поменьше с задержкой проследовали за первыми и встали аккурат напротив дрожащего призрака. Тень крупно вздрогнула, запрокинула голову наверх и от ужаса плотно зажмурила глаза. — «Они пришли за мной,»— мельком подумалось Тени, — «Это конец.» Вдруг, приоткрыв один бледный глаз, Тень увидела нечто белое, сгущающееся над следами подошв. Силуэт, аморфно светлеющий и опасно разрастающийся. Силуэт с рукой, которая отделилась от общей сверкающей белой массы и потянулась к Тени. Чем ближе была эта туманная рука, тем чётче душа умершего могла разглядеть её детали. Пальцы, черные ногти на них, край чьего-то одеяния. Потом без всяких препятствий эти пальцы прошли прямо сквозь шею призрака, цепляя и унося с собой постер, висевший на стене. В момент «прикосновения» к бесплотному призраку, хозяин руки попытался побыстрее её одёрнуть к себе и забрать оторванный от стены трофей. Тень, в свою очередь на долю секунды услышала какие-то инородные звуки, отдаленно напоминающие те, что она иногда слышала у себя в голове, когда думала о чём-то. Только звуки эти были намного более смутные и неразборчивые. Так звучала речь других. — Чуа!.. Йок…к йотурк!.. — Унялг… Йад!.. Заострив внимание на новых для себя звуках, призрак даже не заметил, как всё в нём тут же успело погорячеть в момент соприкосновения с рукой. Она буквально прошла сквозь него, легко и непринужденно, как и всякие вещи в доме, когда призрак пытался их осязать. Только вот прочие предметы не оставляли после себя такого чувства — тепла, расползающегося по бестелесным конечностям призрака от очага прикосновения. В этом месте тепло граничило с ожогом, но больно почему-то не было. Только очень-очень горячо. Как только рука вернулась на прежнее место, держа в себе выцветший постер, силуэт начал расползаться и растворяться, а звуки, принесённые непроглядными гостями, угасать. Вскоре остался лишь искаженный шорох бумаги в уже практически прозрачной руке, которая, судя по всему, намеревалась унести плакат с собой. Страх Тени ушёл вместе с отступившим теплом. На смену боязни пришло осторожное любопытство и интерес. Тень опомнилась уже тогда, когда шаги и следы направились прочь от духа, обратно в сторону люка. Вместе с тем и пришло полное осознание того, что это, судя по всему, были люди. Призрак, наконец-то отлипнув от стены, ринулся вслед за нежданными гостями, ориентируясь по их шагам и шелесту плаката в уже полностью растворившейся руке у одного из них. — Стойте! Подождите! Я здесь! — впервые за невероятно долгое время у Тени прорезался голос. Из люка вновь дунул сквозняк, подхватив комья пыли и мелкие бумажки с фотографиями. Призрак снова решил прокричать им вдогонку — Нет, не уходите! Не ост…в...те ме… зде…с…! Голос, прерываемый шумом гула ветров и копошением живых, снова смолк. Тотчас же смолкло и всё вокруг, а люк захлопнулся, будто бы никогда и не открывался. Призрак в исступлении принялся пытаться уцепиться за люк, дабы отворить его и попытаться выкарабкаться из своего заточения вслед за ушедшими фантомами, однако все попытки были заведомо обречены на крах. Полупрозрачные руки как всегда проходили насквозь всего, до чего желали коснуться. — Нет, нет, нет! Ну нет же! — Тень срывалась на нечеловеческие вопли и раздосадованные стоны, но так ничего поделать с этим и не могла. Только смотреть. Эта роль наблюдателя была её проклятием, если можно так выразиться. Как в музее — трогать запрещено. Только смотреть.