О, Дух-птица! Дух Белый Ворон, Позволь попросить тебя! Одолжи мне перо, Я превращу его в белые крылья.
Голоса воинов, завершающих последние приготовления, вторят тальхарпе:О, Дух-птица! Дух Белый Ворон, Позволь попросить тебя! Обучи меня песне, которая манит тебя. Она звучит и в моём сердце.
Высокие, низкие, пьяные, разные. Все они мешаются со стонами струн и ветра, заглушая мерное дыхание рядом.О, Дух-птица! Дух Белый Ворон, Позволь спросить тебя! Будешь ли ты рядом, пока путь мой не завершился? Будешь ли ты присматривать за мной, пока я жив?
Двускатная тканная крыша прогибается под порывами. Скрипят врытые в землю балки. Ветер воет, разрубаясь о пасти наверший-драконов, призванных хранить покой спящих в шатре. Вслушиваясь, Ивар закрывает глаза. И ему бы сиять: его армия в сборе. Его и только его армия наточила клинки и клыки, и совсем скоро она, повинуясь единоличным приказам Ивара, обратит свой гнев на саксов. Но он не сияет. Он трёт переносицу озябшими пальцами. Боги в очередной раз зло подшутили над ним. Боги Севера не милосердны, таковы у них развлечения: дать страсть, но лишить возможности к разрешению. Дать жажду к славе, но сделать путь к ней испытанием едва ли посильным. Что же, у Ивара припасена встречная шутка. Сумрачно усмехнувшись задуманному, он перекатывается со спины на бок, к Хвитсерку ближе. Нагой живот упирается в бок. Промёрзшие ступни — в горячие. Попросить бы промять их, но тем следует озаботиться позже. — Проснись, Хвитс. — Ивар толкает рукой куда-то в теплоту тела брата, сохранённую шкурами. — Проснись. Не смей спать, когда с тобой говорит величайший из воинов Севера. — И продолжает бесцеремонно толкать пока Хвитсерк наконец не раскрывает глаза: — Ну? — Ото сна тягучий и вялый, он привычно ворчлив: — Что опять гложет величайшего воина Севера? — что умиляет. Старший брат не скрывает зевка, пока сам Ивар придумывает о чём же затеять беседу. — Как думаешь, Уббе жив? — Спрашивает, когда тема наконец найдена. Больше Хвитсерк не тупится, услышав имя самого старшего из сыновей Рагнара и Аслауг: — Не знаю. — Только золотые смешинки в глазах его тухнут, как тухнут уголья в подзабытом под ливнем костре, когда он говорит: — Не чувствую больше. Наверное, теперь Уббе заплыл так далеко, что Боги не могут за ним приглядеть. — Ты простил его? — Мне не за что прощать его, Ивар. — Со вздохом. Тут голос обретает непривычную твёрдость: — Во всём, что приключилось, виноват лишь я сам. Не Уббе. Не ты. Не Боги, не кто либо другой. Только я. Я сам поджигал себе опий, сам сошёл с корабля. Хвитсерк уже готов улечься обратно, зарыться подальше от памяти в сон и густую пушнину, когда Ивар находится вновь: — Зато Боги наградили меня счастьем любви, братец. Я стану отцом. Княжна… От удивления Хвитсерк едва не подскакивает. — Правда? — Доски настила трещат. — Не задумал ли величайший воин подшутить над своим доверчивым братом? — В полумраке шатра видно, как Хвитсерк щурится. Внимательный взгляд бродит, ища подтверждение. Но не находит: — Я рад за тебя. — Губы изгибаются в мягкой улыбке: — Очень. Ивар же гнёт не губы, а бровь: — И ты совсем не ревнуешь? — Ладонь его, меж тем, ложится на покрытую чернилами грудь отчего Хвитсерк неловко поводит плечами: — С чего бы мне ревновать? Лица братьев всё ближе: — С этого, может? Плавно и бережно, Хвитсерк усаживается между его разведённых коленей. И Ивар не против. Терпеливо он ждёт, пока обнажат и расправят его увечные ноги. Прогладят их, спросят: — Как мне сегодня ласкать тебя, воин? — С плохо скрытым ехидством. — Пальцами или губами? Или усадить тебя верхом как наездника? Разрешишь? Ивар отвечает кивком: разрешит. Разрешит поднять в ладони свой член, едва налитый кровью. Стянуть кожицу вниз, облизать нежное полукружье головки, перепачкав сразу слюной. Спуститься. Облизать полоску на яйцах: розоватую, тонкую и чувствительную. Втянуть их поочерёдно под щёки. Выпустить, чмокнув постыдно и громко. Облизать следом всё, что возможно найти языком. Подняться обратно, спеша заново занять рот мягкой плотью. Вылезшие из кос волоски щекочут ладони. Ивар заглаживает их брату за уши. Причинять боль больше не хочется — Новгород многое в нём изменил. Хочется кошачьей мягкости языка ещё и ещё. — Как ты думаешь, что будет, если кто-то войдёт? Сперва Хвитсерк поднимает глаза, потом — на локтях поднимается сам, выпустив член изо рта. — Ничего. — От тягучих нитей слюны подбородок блестит. — Мы дети Рагнара. Нам дозволено всё. Щекой он укладывается Ивару на живот, с улыбкой втыкает под кожу шутку-занозу: — Ты, Ивар, и вовсе Бог среди нас. Позабыл, разве? От неё Ивар скрывается за ресницами: — Нет. Не забыл. — И не спрашивает: «С кем ты был пойман, бедный мой Хвитсерк, раз так уверен?» Плошка с топлёным жиром пахнет дымом и целебными травами. Под жаром кожи он плавится, щекотно катится вниз по промежности и бедру. И вновь Ивар не спрашивает. Не спрашивает, кто рассказал брату про жир, кто обучал его. Не спрашивает и про имя, что слетало не единожды с языка когда Хвитсерк впервые направлял внутри себя его пальцы — единственное, что Ивар способен ему подарить. Хвитсерк любит быть с ним лицом к лицу и Ивар ему разрешает. Разрешает тянуться губами к губам, шептать в них: — У тебя голубые глаза… — Сбито. И не спрашивает: «Чьи глаза ты ищешь в отражении моих, бедный мой Хвитсерк?» — Брат ни за что ему не ответит, ведь они оба — лжецы. Ивар гонит прочь мысль, что голубые глаза перешли в семье лишь двоим. — Милый мой Хвитсерк… — Он обнимает в ответ на объятия. Ногтями впивается в плечи: — Сильнее… — На задушенном выдохе просит: — Пожалуйста, — но Хитсерк всё равно бережен. Он не хочет сильнее, остро чувствуя каждый раз словно первый:- - -
— Ты можешь… — Ивар запинается, не зная как выразить то, что желает узнать. Громко сглатывает волнение перед тем, как продолжить: — Ты можешь как женщина? Отдышавшись, Хвитсерк облокачивается локтями на его плечи. Говорит, наклонясь: — Могу. Каждый мужчина может. — Теперь они соприкасаются лбами. Длинные волосы липнут к груди, ещё взволнованно-взмокшей. Оранжевое пламя свечей играет в лисьих глазах. Из-за огней кожа Хвитсерка почти цвета меди. «Статуэтка.» — Думает Ивар. Только теперь он замечает, какой брат красивый таким: с припухшими от укусов губами, с затихающей любовной дрожью в коленях. С лицом слишком мягким и плавным для суровости фьордов. Пьяный им, не вином из йоркских запл’есневелых подземелий. — Каждый, Ивар. Я могу показать тебе. Хочешь? Ивар закусывает выдох. Долго медлит перед тем, как опуститься спиной на постель: — Покажи. — И отворачивается чтобы не дать себе шанс передумать. Чтобы не отступить, как отступал уже дважды. Совсем как в ту ночь, когда власть и луна горячили кровь крепче эля, а муж во Христе давал обещания, от которых воздух кипел: — Я - тот человек, Ивар. — Пленный сакс лупил себя в грудь кулаком. — Ты можешь мне верить. — Лгал пленный сакс, как и всякий, о вечной душе говоривший. Совсем как в тот день, когда другой мужчина убеждал пленённого Ивара, что судьбы их схожи, а значит — они предназначены друг для друга: — Только ты способен понять меня, Ивар. — И ужас, доселе великому воину неведомый, натягивал жилы, как рука лучника — тетиву. Подушечки впервые оставляют глубокие борозды на желтоватой жировой корке. — Тебе нравится? Ему нравится так, что под конец хочется закричать. И Ивар кричит, выдирая клочья меха из покрывала, подаваясь, раскрываясь всё шире и шире под непривычную ласку и пальцы.- - -
Нравится ему и сегодня. Хвитсерк обнимает ладонями перекошенное на всхлипе лицо: — Тише. — Уговаривает, укачивая тело Ивара собственным, пока сам он поджимается и хнычет движениям в такт. — Иначе твои люди решат, что я убиваю их предводителя. Я ведь не убиваю тебя сейчас? Правда, братец? Вместо ответа Ивар ловит слова в поцелуй чтобы окончательно замкнуть два их тела в одно. Свить их судьбы в одно туже, чем сумели бы вечные Норны. После мышцы поют и звенят, и ему хорошо. Ему нравится чувствовать, как течёт по ногам густеющее медленно семя и скользкий лекарский жир, как покусывает мурашками тело. Ему нравится то, как ходит под боком, еще не унявшись, широкая грудь. Ивар, раскрывая глаза, оборачивается. Зовёт: — Хвитсерк… — Тихо. Ладонь опускается между тёмных сосков, нежит один. Дразнит второй. Идёт к животу мимо шрамов и оберегающих рун, хотя пока Ивар не желает получить ни новой нежности, ни новых объятий. Ему отчаянно нужно узнать. Брат сбито дышит: — Да? — Голос чуть заметно сипит. — Ты будешь скучать? — Это кажется важным. Надо спросить и: «Ты простил меня, милый мой Хвитсерк? Ты сможешь простить меня хоть когда-нибудь? За всё…» — Но это уже выше сил: в отличие от зверя ярости, змей гордыни не дремлет. Хвитсерк поднимается на локтях, его брови хмурятся: — Зачем мне скучать по тебе? Хмурятся и смешливые некогда лисьи глаза. Под таким их взглядом делается почти до боли тоскливо, но решение принято. Ивар едва не отдёргивает ладонь, когда Хвитсерк ловит её в свою: — Вот он — ты, Ивар. Здесь. Из плоти и крови. — Останавливает совсем рядом с дорожкой русого волоса, на ощупь мягкого, под касанием приятного. — Мой единственный оставшийся брат. — Хвитсерк гладит пальцами пальцы. — Что ты задумал? Расскажи. Ивар пожимает плечами: — Скоро битва. Всё может случиться. — Кусает коротко губы, решаясь на последний вопрос: — Хочешь снова? Брат ему улыбается: — Тебе меня мало? — И вот они: живые золотистые искры. Улыбается и Ивар: — Меня мало тебе, милый мой братец, — уже в глубину поцелуя.