***
— Расскажи. — Мм? — Расскажи мне, как это было. — Мм… Насколько подробно ты хочешь…? — Так, чтобы я мог себе это представить, не додумывая. С акцентами на том, что для тебя важно. Ибо лежит на спине, положив руки под голову. Сяо Чжань — на боку, подперев голову правой рукой, левой рисует узоры на груди Ибо, обводит кончиками пальцев контуры лица, касается подсвеченного солнцем пушка на коже. Ибо вздыхает. — Ты знаешь, да, что Ду Хуа чморит его при любой возможности, считая, что он пиявка, липнущая к моей славе — конец цитаты. Её взгляд понятен, но от этого не менее неприятен, даже если Сонджу уверен, что я знаю, что это не так. Поэтому… Я всё жду, когда ему это надоест. Раньше боялся, теперь просто жду. Хотя… Неправда. Всё ещё боюсь. Или не так. Не хочу. Я не хочу, чтобы он делал что-либо, руководствуясь… таким вот. И мне… ну, неприятно. Это такой липкий недострах. — Здесь точно нет лишней буквы? — Нет. — Не точно? — Точно нет. — Мгм. — В общем… да, он типа должен, и так-то никуда не денется, если вообще хочет продолжать, но… Я не хочу, чтобы наши отношения стали… такими. — Ваши отношения. — Да, наши отношения. Какие есть. — Понятно. — Да? — Ну, ты продолжай, продолжай. — Гэ? — Продолжай. — Короче, каждый раз… может быть последним. — И много их было с тех пор, как…? — Не много. Ты все знаешь. — Мгм. — …Поэтому… я каждый раз — каким бы редким он ни был, или тем более поэтому — не знаю… что будет. И когда мы договорились, что он придёт на ужин, то мы… могли просто поужинать или… я мог узнать, что… что-то, что поставило бы точку… в таком формате. Но мы почти не говорили, и всё было как раньше. Ибо снова вздыхает — на этот раз судорожно, будто всхлипывая. Он прикрывает глаза, и веки его дрожат. — А ночью я проснулся от страха — мне снилось что-то такое… не помню. Но как пустая толпа — как толпа пустоты — и некуда бежать, потому что везде так. Мм… И это было не про мою жизнь — она мне нравится такой, как есть — ты знаешь. Это было про чувство связи с… чем-то, с каким-то местом, где я могу быть без оглядки. Потому что… — Потому что со мной ты… не без оглядки. — Да, с тобой надо быть постоянно начеку… Ай! Сяо Чжань! — Что? Расслабился? Твой хён тебе такой подставы не устроит? — Вот знаешь, нет! — На ручках носит, с ручек кормит… — Да! — Ну и чего же ты не с ним? — … — … — … — Так, ладно. Сяо Чжань перекатывается на другой бок, порываясь встать с кровати, но Ибо хватает его за плечо, разворачивая обратно и наваливаясь сверху. — Мы ещё не закончили. — Пусти. Мне надо отлить. — Ты был в туалете полчаса назад. — А может… — Не может. Не ври. Сяо Чжань закатывает глаза, потом кладёт руки под голову, выражая смирение. — Ладно. Продолжай. — Ты сам просил. — Я… Просил. Допустим. Ну и? — И теперь слушай, чтобы не додумывать. — Мгм. Просвети меня, лао Ван. — Всё, больше не интересно? — Интересно. Охуеть как. Особенно про без оглядки. Ты ж только дозируй так, чтоб я успевал своим немощным восприятием за твоим мощным потоком ценной информации. — Гэ. — Что? — Что именно тебя триггерит? — Не знаю. Напряжение? Что ты не можешь расслабиться со мной, потому что… Почему? — Потому что мне всё важно? — А с ним — нет? — А с ним — проще. — И? — Но это не значит, что желаннее! — О, так ты значит за напряг? — Ну, если учесть, что у меня постоянно встаёт на тебя… — А на него не встаёт? — На него — по-другому. — Это как? Сяо Чжань делает большие глаза, выражая ужас от возможных вариаций, и Ибо начинает ржать, похрюкивая, хлопая по беззащитному бедру под собой. — Гэ, ты же хотел, чтобы я рассказал… — Ну я ж не знал… что у тебя может вставать… по-другому. — Ты злой! — Я злой? — Ты. — Где? — Что где? — Где я злой? — Мм… Подо мной. — Может поэтому? — Нет. — Нет? — Да. — Да? — Да. Не поэтому. — А почему? — Может, по постели? Наволочка не давит? — А тебе охуенность твоя не жмёт? — Хочешь воды? — Да. Пошли на кухню. — Нет, лежи, я принесу. — И два стакана! — Злой, злой гэ! — Злой. И любимый. — И любимый. — Не забывай. — Ты не дашь. — Забудешь — не дам. Ибо показывает фак и уходит за водой. На кухне что-то гремит, падая, но, вроде, не разбиваясь, слышны неразборчивые ругательства и бормотание. Вскоре Ибо приходит с подносом, на котором кувшин с водой, два стакана один в другом и тарелка с нарезанными на четвертинки яблоками. Сяо Чжань подозрительно щурится, провожая глазами поднос, который Ибо устраивает сбоку от него, а не между ними. — Ты не будешь? — Буду, — отвечает Ибо и тянется к тарелке, наползая Чжаню на живот. — Понятно. — Да? — Мгм. — Уже можно не рассказывать? — Рассказывай. — Зачем? — Увлекательно. — Мм. Какое-то время они молча жуют, потом Сяо Чжань разнимает стаканы и наливает воды сначала в один, потом, помешкав, в другой. Сравнивает, доливает во второй ещё и передаёт его Ибо. — Так что там с твоим… альтернативно возбуждающим? Ибо смотрит исподлобья, чуть выпятив нижнюю губу, потом качает головой и запрокидывает её, показательно глотая воду, которая проливается из уголков рта, капельками стекая по шее и акцентируя двигающийся от глотков кадык. Ловя жадный взгляд потемневших глаз, Ибо нарочито потягивается, отставляет пустой стакан на тумбочку у кровати, а потом склоняется к плечу Чжаня и вытирает о него рот. — Больше ты о меня ничего не хочешь вытереть? — Пока нет, — отвечает Ибо и зацеловывает всё плечо, делая его полностью влажным. Сяо Чжань кладёт ладони ему на скулы и поднимает лицо, заглядывая в глаза, сверкающие хитрым блеском из-под ресниц. — Ты — вор. Ибо вопросительно выгибает бровь. — Ты украл мой покой. Верни. — Собираешься на покой? Сяо Чжань сжимает ладони — и щёки Ибо образуют аппетитные холмики вокруг приоткрытых рыбкой влажных губ. — Го-во-ри! Ибо хлопает глазами, вытягивает губы ещё больше, двигает ими беззвучно и снова хлопает глазами. Сяо Чжань смотрит на него с минуту, потом отталкивает от себя, делая обиженную гримасу, и агрессивно вгрызается в очередной кусок яблока. Ибо, довольный, устраивается у него под боком, обхватывая за талию, и кладёт голову ему на грудь. Прикрывая глаза, он слышит гулкое биение сердца и хруст сочной мякоти яблока. — С ним проще, потому что с ним я могу быть ребёнком — он давал мне такую возможность тогда, и это я чувствую с ним и сейчас. А с тобой я постоянно расту… Как на гонках с самим собой — невозможно остановиться, не проиграв. А проигрыш — не вариант. И это правильно, мне это нравится — я так живу и не хочу останавливаться. И я не хочу быть ребёнком с тобой. — Мой кул гай. — Да. — И? — Ну, это чувство… В нём много беспомощности. Я не хочу… Я не хочу этого хотеть. Но когда он рядом, я чувствую, как мне это было нужно. Но я не хочу быть в этом постоянно или даже сколько-нибудь долго… Наверное, не больше пары дней максимум. И… я даже не уверен, что мне это необходимо. Просто это очень приятно. И страшно. Потому что… Не знаю. Я должен быть готов к тому, что он… ну… не уйдёт… а что это прекратится — что он перестанет делать это для меня. — Что делать? — Ну, вот это. Так, чтобы я мог чувствовать себя беспомощным, но в безопасности. Потому что уход человека в этот момент очень… болезненен. — Мой кул гай боится боли? — Такой — да. — Мой мальчик вырос, он больше не боится сказать, что ему больно, больше не боится быть ребёнком… — Гэ. — Мм? — Ты такая стерва. — Мгм. — Можно я тебя поцелую? — Давно не спрашивал. — Давно не боялся получить твоим прекрасным коленом под дых. — То есть, ты осознаёшь… ? — Я чувствую, что ты хочешь, чтобы я сожалел, и злишься, что я не. — Я не злюсь… Точнее, злюсь, но не на это. — А на что? — На то, что… Но, да… мне нравится, что ты как тетива. Это эгоистично? Да, конечно. Но… мне нравится. Я нехороший человек. — Не хороший. Ты — лучший. — Чего вдруг? — Не вдруг. Всегда. — А этот твой… — Ты так и не назовёшь его по имени? — Это так необходимо? — Это так сложно? — Ну так… что этот твой… Сонджу, — Сяо Чжань запрокидывает голову и шумно выдыхает, — видишь, у меня получилось! Так что, он — не лучший? Если он может то, чего не могу я… — Я тоже могу то, чего не можешь ты. Сяо Чжань снова щурится, и Ибо почти слышит его шипение. — Зато ты можешь в парселтанг. — Ах ты… Ибо прилетает подушкой, от которой он вначале отбивается, но потом на него наваливаются и начинают душить, пока он притворно не обмякает, наслаждаясь испугом, тут же сменяющимся яростью на побледневшем лице над собой. Сяо Чжань лупит его со всей силы по бокам. — Ты мелкий лжец, притворщик! — Я актёр! — Меня нельзя так пугать! — А меня можно так бить? — Ты заслужил! — О, тогда можно мне поцелуй? Готов отдать сто тумаков за один поцелуй. Нет, все тумаки! — Господи, за что мне это?! — За то, что ты — самый лучший! Ибо, наконец, переворачивает Чжаня на лопатки и целует: сначала предусмотрительно подальше от зубов — в глаза. Потом в нос, щёки, уголки губ. Когда Чжань затихает, он касается кончиком языка верхней, потом нижней губы, пока его не впускают внутрь.***
— Ты тогда так и не рассказал… — А я всё хотел спросить: почему ты хотел это представить? — Может, я хотел на вас подрочить? — … ? — Я хотел… увидеть это — как кино. — Зачем? — Зачем? Не уверен. Скорее, почему. — И почему? — Потому что хотел убедиться, что… ну, не то, что я не буду лишним… Хотел понять, как это будет мне — хотел убедиться, что я… что я тебе не мешаю. Вам. — Разве это не зачем? — Нет. У меня не было цели — но была причина. — Не понял. В чём разница? — Причины достаточно для того, чтобы что-то начать делать — дальше она уже может не играть роли, измениться или вообще пропасть, но она запускает действие. А цель — это то, к чему нужно прийти в итоге. Цель тоже может меняться, но какая-то обязательно должна быть достигнута, чтобы результат считался удовлетворительным. Я не знаю, что почувствовал бы в процессе — поэтому у меня нет цели, но есть причина, начать этот процесс. — Ладно. — Ладно? — Я понял. Я не должен был тебе раскатывать все свои мысли, чувства, переживания… — нужно было просто описать действия, так? — Ну, это определённо вызвало бы… возымело бы… эффект. Какой-то. — Мм. Хочешь продолжить сейчас? — Ммм. Только смазку принесу — этот тюбик уже пустой. Ибо шлёпает уходящего Сяо Чжаня по ягодице, и тот оборачивается с видом оскорблённой невинности, смотрит укоризненно, а потом гордо вздёргивает подбородок и, покачивая бёдрами, удаляется в сторону ванной. Когда Сяо Чжань возвращается, Ибо стоит у окна, слегка покачиваясь. Руки в карманах домашних штанов стягивают их так низко, что непонятно, на чём они вообще держатся. У Чжаня правда есть одна гипотеза, но он не торопится её проверять — он останавливается в полушаге за спиной Ибо и ждёт продолжения. — Я думаю, что всё было бы иначе, будь ты там всё время — поэтому… Но если бы ты пришёл утром, например, потому что задержали самолёт, и у нас внезапно оказалось бы в запасе несколько свободных часов… — Ты ждал бы меня? — Нет, я бы не знал — ты же хотел аутентичности, да? — Мгм. Сяо Чжань приближается и водит лицом вокруг шеи Ибо, так что кончика носа и щёк касаются уже отросшие волоски. Для удержания этого расстояния приходится покачиваться в такт. — Тебе бы дали ключ-карту — потому что это же ты — и ты бы вошёл, не стучась, а мы бы тебя не услышали. Ибо замолкает, перестав покачиваться, потом вздыхает и снова подаётся вперёд. — Утром я проснулся, наверное, сразу после него — он убрал с меня свои руки, и это пробудило… А может и нет. Но мне показалось, что я ещё чувствую их тепло на себе, когда он уже вставал, чтобы пойти в туалет. У него самолёт был раньше, и хотя время ещё было, но лучше бы его не застали у меня, чтобы не было лишних разговоров — или хотя бы не прямо там. Это было часов пять — уже совсем рассвело, но был ещё шанс никого не встретить. Поэтому я думал, что он, может быть, оденется и уйдёт. И я… ну, морально готовился к этому — вылез из постели, встал у окна… ты знаешь, какие там окна, да? Там снаружи не видно, даже если стоять вплотную. И я стоял там голый и думал, что даже если бы меня видели — мне никак. Ну, это стратегически нецелесообразно, но эмоционально — похуй. А вот то, что он уйдёт… это очевидно, ожидаемо, неизбежно… Но мне нужно было время, чтобы собраться для этого. Поэтому я стоял там у окна, когда он вышел, и не обернулся, стараясь по звукам определить, что он делает… — А он…? — А он подошёл и сел передо мной на подоконник — знаешь, там совсем низкие…? — Мгм, я видел. — Ну вот. Он был только в полотенце, которое разошлось, когда он сел. Он посмотрел снизу вверх, потом обхватил мои икры и уткнулся лицом мне в колени, потом стал их целовать… А когда снова поднял лицо… Его рот… Мне безумно захотелось трахнуть его рот. Ему нужно было уходить, а мне… В общем, я… Я просто нагнулся и провёл рукой по его щеке — и он, как ведомый моей рукой, стёк на колени и взял в рот. — Ммм. — Сначала я старался сдерживаться — убрал руку с его щеки, упёрся ею в раму окна, но другой… Я просто не знал, куда её деть — и он положил её себе на голову и прижал пальцы, а сам стал гладить меня по ногам сзади… И когда взял за попу и вжал в себя — у меня сорвало тормоза, и я стал вбиваться в него… Вот если бы ты вошёл в этот момент — я бы точно ничего не услышал. И он, думаю, тоже. — Я бы старался не шуметь. — Даже если бы ты, как обычно после улицы летом, пошёл бы в душ — я бы может и это не расценил как опасность — просто как звук с улицы или за стеной — если бы вообще услышал. — Тебя так повело? — Говорю же, это отключает контроль — запросто можно застать врасплох. — Мм. Интересно. — Так что бы ты делал? — Если бы увидел тебя голого у панорамного окна, трахающего чей-то рот? Скорее всего, сполоснул бы руки и, не вытирая, подошёл бы, стараясь не отвлекать, но и не напугать — только обозначив своё присутствие до того, как коснусь тебя. А потом нагнул бы и выебал прямо там, не вынимая тебя из так вожделенного тобою рта. — Без смазки? — На пути к тебе у меня было бы всё время мира, чтобы достать из кармана тюбик. — И тебе было бы всё равно, кто передо мной? — Ну, даже если бы мне не сказали, передавая ключ, я бы наверняка догадался сам — всё же ты не такая блядь, как о тебе говорят… Так что вариантов не много. — Этот гэгэ столь великодушен к этому недостойному… — Прости, если преуменьшил твои заслуги на поприще ебли… — Не стоит извиняться, ты прав, мои заслуги предельно скромны. — Но я хотел бы увидеть страх в его глазах. — Ты хотел бы, чтобы он с перепугу откусил мне член? — О, нет! Такую потерю — ни за что! Я бы, подходя к тебе сзади, всячески старался жестами продемонстрировать ему, какой он молодец, и пусть продолжает… Но я хотел бы, чтобы он понимал… — Что? — Да. — Что? — Да, меня заводит мысль о том, что ты можешь самозабвенно трахать его, зная, что я на тебя смотрю, и что я позволяю тебе это. Вот этот момент примиряет меня с твоим… с твоей игрушкой. — А если он трахает меня? — Какая разница? Ты всё равно получаешь удовольствие. Мне важно знать, что я контролирую это, что это происходит с моего ведома, согласия, позволения. Что я сам могу хотеть этого. И тогда он — просто инструмент. — Но он не просто инструмент. — Ты уверен? — Гэ, а как я могу быть уверен, что и я не просто инструмент? — Никак. Ни-как. Сяо Чжань отходит от Ибо и опрокидывается на кровать, складывая руки под головой. — Всё дело в контроле. Если он есть — всё воспринимается приключением. Если его нет, то всё — опасность. Ибо стоит у окна — спиной к городу, лицом к своему страху — и обнимает себя руками. В глазах щиплет от подступающих слёз. Или это слёзы стремятся смыть щипучее? Ибо не уверен в том, что первично, но понимает, что мысли эти — побег от того, о чём очень не хочется думать сейчас, что не хочется осознавать. И тем более — до конца. Сяо Чжань печально улыбается. — А каково мне? Ты можешь бросить меня — а как мне жить с таким собой? Ибо упрямо хмурится, делает шаг, другой, потом заваливается на кровать и подкатывается вплотную. — Тебе нравится удерживать меня на грани? — А тебе — тестировать эти границы, по возможности максимально расширяя. — А если порвётся тетива или сломается лук? — Дело не в луке — дело в стреле. Всё напряжение лука нужно именно ей. — Если ты лук, а я тетива — то что стрела? — Мы. Мы и есть стрела. И цель этой стрелы. — А хён? — А хён твой — тот, кто позволяет тебе быть ребёнком, которому нравятся сказки.