***
Полковнику кажется, что он лежит без сознания целую вечность, однако в следующий момент он распахивает глаза и устремляет расфокусированный взгляд в небо. Картинка постепенно приобретает очертания макушек темно-зеленых сосен, выглядящих гигантскими остроконечными пиками на фоне голубого-голубого неба. Когда способность связно мыслить возвращается, Жилин вдруг понимает, что погода не могла так резко измениться за то недолгое время, что он пролежал в отключке. Опираясь рукой о землю, милиционер медленно садится и трет ушибленный затылок. На удивление голова не болит, поэтому Жилин предпринимает довольно резвую попытку встать на ноги. Вокруг тот же лес, те же деревья, что окружали его пару минут назад, только на них нет снега. Воздух по-летнему жаркий, вероятнее всего сейчас полдень, потому что солнце припекает, несмотря на лесную тень. На Жилине больше нет теплого зимнего пальто, он стоит посреди опушки в привычной форме – брюках, фуражке и кителе. Полковник рассеянно озирается по сторонам, отряхивает пыльную одежду и всем нутром своим чувствует, что забыл что-то важное, такое необходимое в эту минуту. Он вспоминает это место в лесу, а потом сам же себя поправляет – конечно, балда, ты его помнишь, только что ж тут растянулся. Но нет, нет же, есть что-то еще… Вдруг до слуха Жилина долетает звук, которого физически не может здесь быть. Он слышит чей-то голос, искаженный вибрацией громкоговорителя, но не разбирает слов. Милиционер ощутимо трясет головой, пытаясь взбодриться. Сильно же он приложился об этот чертов корень. Мысли кажутся острыми, царапающими воспаленное сознание. Жилин прерывисто выдыхает, когда до него доходит: все происходящее – не реальность. Он чувствует досаду и злость на себя. Какая глупая смерть! Ведь смерть же это, в самом деле? Мысли собираются в кучу: если все сказки, рассказанные людьми о загробной жизни, правдивы, то его последним пристанищем навеки останется лесная опушка в какой-то глуши. Полковник никогда не верил во все эти метафизические теории о рае и аде, знал одно – грехов на нем столько, что вовек не отмыться. Иногда, когда тоска совсем припирала к стенке и сил продолжать свое унылое существование уже не оставалось, он садился в служебную машину, ехал в одну отдаленную деревеньку и ставил пахнущую медом свечку в старой деревянной часовне. Это никогда не помогало, боль не отступала, но у полковника хотя бы появлялось право считать, что он предпринял попытку. Звук громкоговорителя становится слышнее и четче. Жилин бездумно идет на него, отодвигая руками зеленые ветки и пытаясь переварить все только что произошедшее. Внутри возникает чувство дежавю – он когда-то был здесь, видел это место своими глазами, но так давно, что уже и не вспомнить. Возникшее ощущение не кажется удивительным, поскольку, вероятно, мозг перед смертью просто трансформировал одно из его ранних воспоминаний. Жилин замечает на стволах деревьев какие-то красные крестики, нарисованные краской. Он почти вспомнил, вот-вот, еще секунда… Вдруг позади милиционера раздается громкий и радостный детский визг. Он резко оборачивается и чувствует, как кто-то врезается в него с криком: «Папа!» Жилин машинально ловит ребенка на руки, чтобы тот не сбил его с ног и не повалился сам. Полковник ошалело и бездумно хлопает глазами, пока маленькое существо крепко стискивает чужую шею в объятьях. Сергей ставит мальчишку на землю и видит перед собой… себя же. Да, точно, это ж он из прошлого! Синяя рубашонка пузырится на худощавом теле, на голове – смешная фуражка с корабликом. Жилин не может поверить своим глазам: пацаненок перед ним как две капли воды похож на того Сережку из старого и пожелтелого маминого фотоальбома, который лежит в его квартире на антресолях. Мальчишка совершенно счастлив. Его улыбка такая широкая и искренняя, что Жилин сам невольно начинает кривить уголок губ. Эта встреча – определенно самый неожиданный сюрприз, который когда-либо преподносило ему сознание. – Привет, пап! А ты как тут оказался? Ты ко мне приехал, да? – скороговоркой выпаливает Сережка и снова обнимает мужчину. Он такой хрупкий и низенький, кажется, едва достает Жилину до пупка. – Д-да, к тебе… – тихо выдыхает полковник, непроизвольно опуская свою большую ладонь на чужую макушку. Жилин постепенно отходит от шока и решает подыграть мальчишке, потому что, в конце концов, это просто его сознание галлюцинирует напоследок. – А мы тут в Зарницу играем! Видишь, вот, – Сережка отходит назад на пару шагов и с гордостью показывает Жилину пришитые к его плечам зеленые лоскутки, имитирующие погоны. – Умница, сын, – полковник треплет пионера по плечу, совершенно не зная, как себя вести в этой ситуации. Он с детьми не общался уже добрый десяток лет. Последний раз, давным-давно, отчитывал за устроенную драку одного пятнадцатилетнего пацаненка, который хвостом увивался за его непутевым братцем. Впрочем, оба плохо кончили. Сережа видит, что папа ведет себя как-то странно, но он слишком рад встрече, чтобы обращать на это внимание. Пару минут назад он бежал с каким-то очень важным донесением в штаб отряда, но от волнения, кажется, забыл сведения, которые должен был передать. Сейчас это уже не важно, потому что ему столько надо рассказать папе! Сережка и не предполагал, как сильно успел соскучиться по своей семье, особенно по отцу. Мальчик берет ладонь Жилина в свою ручку и ведет того через лес к полянке, где стоят срубленные кем-то две лавки и стол. Сережа думает, что отряд некоторое время может поиграть и без него. Мальчик дорогой без конца тараторит что-то о жизни в лагере, полковник первое время искренне старается прислушиваться, а потом просто позволяет себе расслабиться и идти следом за своим новоприобретенным сыном. Или братом. Или кто он ему вообще? Жилин замечает, как в метрах трех впереди них из-за угла выглядывает чья-то кучерявая макушка. Милиционер слегка прищуривается и понимает, что за ними наблюдает маленький Кеша. Он такой смешной в этих гигантских очках, делающих его глаза в несколько раз больше обычного. Сережа дает пионеру знак рукой, и тот быстренько убегает с их пути, только видно, как красный галстук мелькает за деревьями. Жилин, кажется, впервые за много лет чувствует себя так умиротворенно. Они выходят на довольно свободную поляну. Сережа деловито усаживает папу за деревянный стол, а сам садится напротив и смотрит на мужчину во все глаза, подперев щеки кулаками. Воспользовавшись возникшей между ними паузой, Жилин получше рассматривает свою маленькую копию. Он никогда не думал, что был таким крохотным в детстве. Наверное, это восприятие детей слабыми и незащищенными от невзгод взрослого мира приходит к людям с возрастом. Полковник наивно полагал, что тогда в лагере он был самым смелым, спортивным и ловким. – Пап, а как там Володька? – начинает разговор Сережа. Он не может спокойно усидеть на месте больше минуты. Мальчик ловит себя на мысли, что, кажется, соскучился по брату. Они всегда плохо ладили, но Сережа любил умничать в присутствии Вовы, а еще любил их споры «на слабо», только редко в них выигрывал. – Сидит… – задумавшись, на автомате отвечает Жилин. Он так пристально разглядывает мальчишку, что Сережа начинает обеспокоенно осматривать себя, думая, что папа сейчас опять станет ругать его за неопрятность. – В смысле? Где? – Я имею в виду, под домашним арестом сидит, – Жилин понимает, что ляпнул не подумав, поэтому пытается выкрутиться. – Наказан он, короче. – А-а-а, опять тете Люсе окно разбил, да? – Сережа хихикает, хотя изо всех сил пытается показать, что вовсе он и не рад наказанию брата. – Ну можно и так сказать, – полковник подносит руку ко рту и трет усы. Он почти не соврал, потому что Жила сидит за кражу со взломом, разбитое окно в его послужном списке уж точно имеется. Милиционер вдруг понимает, что Сережка неспроста называет его папой. Неужели он с годами стал так сильно похож на отца? Как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Он чувствует тупую, уже привычную боль от осознания того факта, что в некотором смысле предал отца. Жилин всегда ставил его себе в пример, хотел быть таким же доблестным милиционером, мечтал пойти по пути честности, справедливости, да только где-то свернул не туда. Бесполезно обвинять в этом время, мол, отец в другой стране жил и советских жуликов ловил, а не таких отморозков вроде Стрельникова. Люди везде одинаковые. Вопрос только в том, имеешь ли ты внутри нравственный стержень, готов ли ты самозабвенно верить в человечность, когда каждый день видишь сотню подтверждений ее отсутствия. Все это патетика и юношеские максималистские идеалы, в которых Жилин давно разочаровался или заставил себя разочароваться, чтобы не выглядеть в собственных глазах таким уж дерьмом. Сказочки про Дядю Степу остались в прошлом. Полковник, как, в общем-то, и все вокруг, ворует по мелочи, берет по чину и закрывает глаза на бандитский беспредел за процент от навара. Большего от него ждать вряд ли следует. С годами Жилин научился на подступе пресекать мысли о том, что руки по локоть в крови. С ними жизнь была бы уж слишком невыносимой. – Ладно, как ты тут, рассказывай, – обращается к Сереже полковник, искренне желая узнать, как жил он и что думал тридцать лет назад. Мальчик, кажется, только этого и ждал. Он набирает побольше воздуха в легкие и начинает самозабвенный монолог о том, как прочитал все детективы в местной библиотеке, как на спор выпил больше всех компота в столовке, как нашел друзей, как спас от вожатого одного пионера, который полез в речку за мячом, за что этого парня потом прозвали «водолазом». В Сережке столько энергии, жизни, счастья. Он лепечет что-то на своем детском, перескакивая с мысли на мысль. Жилин слушает внимательно, стараясь оставить навсегда в памяти каждую позабывшуюся деталь. В глазах мальчика нет и намека на ту бесконечную грусть, которую полковник привык видеть каждый раз, смотрясь в зеркало. Каждая фраза Сережи разбивает Сергею сердце. Удивительно, как быстро он успел позабыть, что когда-то был таким жизнерадостным. – А еще у нас каждый вечер в актовом зале устраивают киносеансы! – эмоционально рассказывает мальчик, ерзая на лавке и продолжая болтать не достающими до земли ногами. – Я еще ни один не пропустил и Кешу тоже заставил со мной смотреть. Мне очень нравится, как Глеб Жеглов расправляется с бандитами. Я вырасту и тоже стану милиционером, как ты, пап. Жилин грустно усмехается и опускает глаза. Станешь, Сереж, только горько ж тебе придется разочароваться… Полковник чувствует укол совести, слыша восторженные речи о благородной профессии милиционера. Детская искренность его обезоруживает. У Жилина вдруг возникает отчаянная потребность все исправить, изменить свою судьбу. Голову посещает даже шальная мысль рассказать мальчику в подробностях, что его ждет, но чистые и искренние глаза напротив не позволяют мужчине оставаться до конца честным. Полковник в ту минуту думает много, а вслух произносит только: – Не надо оно тебе, Сережа, поверь моему опыту. – Как не надо? Ты что такое говоришь? – задыхается от возмущения мальчик. – Ты боишься, что со мной что-то случится, потому что это опасно. Я справлюсь! Володька всегда меня дразнит трусом, так я не трус, и вообще он сам больше моего боится, когда… – Нет, ты не понял. Я знаю, что ты очень смелый, – Жилин поджимает губы, стараясь подобрать правильные и понятные ребенку слова. – Вы оба у меня смелые. Просто в реальной жизни все гораздо сложнее, чем на экране. Глеб Жеглов, конечно, герой, я не спорю, да не всем суждено стать Глебами Жегловыми. Милиционер замечает, как его слова расстраивают Сережу. Меньше всего в эту минуту он хочет увидеть чужие слезы. Полковник – взрослый, испытанный жизнью мужчина, – так отчаянно боится увидеть мальчика плачущим. Жилин думает, что, если это случится, он больше никогда не соберет себя по частям. – Стань лучше капитаном корабля. Помнишь, ты же хотел, когда прочитал «Остров сокровищ». Тебе мама еще шапочку сшила, то есть берет, как у моряков. – Ага, – кажется, смена темы сработала. Сережа несколько оживился, улыбнулся и продолжил: – Смешную такую, с черной лентой и белыми буквами. Пап, а откуда ты знаешь про берет? Ты ж тогда на курсах в столице был. Жилину в эту секунду хочется то ли провалиться под землю, то ли ударить себя по лбу с криком «балда». Конечно, как он мог забыть, что отца тогда четыре месяца не было дома. Они потом с мамой еще ездили на вокзал его встречать. Володьке из столицы привезли синего медведя, а Сереже – коричневого, так он неделю с братом не разговаривал, потому что тот отказался меняться. Полковнику становится смешно из-за всей этой ситуации. Он, опытный милиционер, не смог придерживаться своей же легенды. Посыпался на самом простом. А Сережка молодец, Жилин им в этот момент даже гордится. – Так, хороший мой, ты давай тут не это… Знаю и все! Неожиданно их разговор прерывает звук громкоговорителя. Мальчик тут же меняется в лице и вскакивает на ноги. Он совсем забыл про игру. Жилин видит, что Сереже хочется и еще поговорить с папой, и вернуться в штаб отряда, чтобы не отставать от остальных. Заметно, как он отчаянно ищет способы решения своей проблемы. Спустя пару секунд на лице мальчика появляется загадочная улыбка. – Папа, жди меня здесь, я сейчас вернусь и познакомлю тебя с моим лучшим другом, – на ходу выпаливает Сережа, убегая куда-то в лес, в ту сторону, откуда они недавно пришли. Жилин не успевает ему ничего ответить, когда голубая рубашка скрывается за пушистыми сосновыми ветками. Полковник остается один, пользуясь возможностью немного перевести дух и успокоить мысли. Он думает о том, что никогда в жизни не был так счастлив, как в то беззаботное лето, проведенное в лагере. Годы жизни прошли как-то бессмысленно, оставив напоследок только привкус горечи и несбывшихся надежд. Жилин думает о том, что не хочет просыпаться, возвращаться в ту реальность, где нет ничего, кроме людского холода и равнодушия. Он так сильно устал бороться с самим собой, что все готов отдать за шанс снова побыть ребенком. Сережа возвращается через пару минут, но не один. Чуть поодаль от него плетется долговязая фигура еще одного пионера. Когда ребята подходят ближе, Жилин сразу же узнает бежевую курточку, застегнутую на все пуговицы. Сердце полковника падает в пятки, на мгновение прекращая биться. Игорь. Мужчина опускает начинающие щипать глаза ровно в тот момент, когда мальчики выходят на поляну. – Знакомься, пап, это мой Игорь! Мой друг Игорь Катамаранов. – Сережа не замечает произошедшей в отце перемены. Он внутренне гордится тем, что, как большой, представляет папе-милиционеру своего товарища. Мальчик слегка подталкивает Катамаранова в спину, чтобы тот подошел ближе к мужчине. Пионер поначалу сопротивляется и стесняется, но все равно подает Жилину руку в качестве приветствия. Полковник поворачивается в сторону ребенка и пытается успокоить участившееся дыхание. Игорь выглядит таким нормальным – чистеньким, опрятным в этом своем светлом костюмчике. – Добрый день, молодой человек, – произносит Жилин, сжимая чужую ладошку в своей руке. Голос отчего-то дрожит, поэтому кажется строже обычного. Сережа взбирается обратно на свое место, хлопая по деревяшке, чтобы Игорь тоже сел на лавку рядом с ним. Полковник не может отвести от Катамаранова влажных глаз. Он, дурак, наивно полагал, что нет ничего больнее, чем встреча с собой маленьким. – Игорь вообще бешеный! Представляешь, он Водолаза от хулиганов Стрельниковых спас, – хвалится Сережа, желая впечатлить отца подвигами товарища. – У Володьки таких друзей точно нет. – Да… – выдыхает Жилин. Он, незаметно отворачиваясь от детей, трет лицо ладонью. – Молодец твой Игорь. Храбрый мальчик. С годами полковник привык съедать себя изнутри за то, кем в итоге стал. Сегодняшняя встреча со своей маленькой копией ощущается, как сильный удар под дых. Но видеть такого Игоря – самого обычного улыбчивого мальчишку – выше его сил. Если это шутка умирающего в холодном лесу сознания, то она слишком жестока. Полковник привык хранить эти чувства глубоко внутри, за семью печатями. Ни одна живая душа никогда не узнает о том, что творится в сердце Сергея Жилина. Никому и никогда не придет в голову сосчитать, сколько раз мужчину посещали мысли закончить свое унылое существование. Где нет ничего, там нет и боли. Но всегда, даже в самые трудные моменты, когда хотелось волком выть от тоски, наплаву держала одна единственная мысль – уйду я, что тогда станет с Игорем. Жилин давно уже не дорожил собственной жизнью и не то чтобы надеялся, что кто-то станет по нему тосковать. Нет, важно было держаться стойким оловянным солдатиком, оберегая Игоря от последствий его разнузданно-пьяных выходок. Только полковник знал, что Катамаранов никогда не вытворял это специально, назло, только чтоб напакостить ближнему. Он влипал в истории, потому что иначе жить не умел, а даже если б очень захотел научиться, не смог бы через себя переступить. Катамаранов в судьбе полковника всегда выступал в роли маяка для попавшего в шторм корабля. Жилин мог ненавидеть себя за многое, но неизменно ставил целью прощать Игоря за все. Милиционер отмазывал, оберегал Катамаранова и всегда, сколько себя помнил, любил. Бескорыстно, не требуя ничего взамен, абсолютно принимая чужие странности. Он влюбился по уши в того отзывчивого и жизнерадостного парнишку в бежевой панамке и пронес это чувство через всю оставшуюся жизнь, ни разу не позволив себе надеяться на взаимность. Годы отрицания, самокопания, веры в собственную «бракованность», ведущие к смирению и всепринятию. Со временем стыд перерос в злость за свою трусость. Он видел, как менялся Катамаранов, как был отвергнут и списан со счетов теми взрослыми, которые хвалили одаренного пионера, а потом порицали «трудного» подростка. Жилин не мог ничего изменить, но бесконечно винил себя за то, что не поддержал и не заступился, когда Игорь в этом нуждался. Тому Сереже было бесконечно больно видеть такую разительную перемену в друге, но у него никогда не возникало мысли отвернуться от товарища из-за случившегося в ту злополучную ночь в лагерном сарае. Хотелось бросаться с кулаками на тех, кто презирал нового Игоря, но Жилин молчал и стыдливо опускал глаза, боясь выдать то, что долго и упорно оседало на сердце. Жалеет ли он, что так и не сказал Катамаранову, как сильно того любил? Да, наверное. Столько лет молчал и просто был рядом. Хотя полковник и сейчас убежден, что не смог бы открыть другому свои чувства. Вот такая вот вечная тайна доблестного милиционера Сергея Жилина. – Пап! Ты меня вообще слушаешь? – возмущенно спрашивает Сережка, щелкая пальцами перед лицом полковника. Он уже добрых пять минут рассказывает, как они с Игорем проучили на дискотеке нахала-Андрюшку, нагрубившего Водолазу. – Да-да, сынок, конечно… – рассеянно отвечает Жилин и слегка трясет головой, стараясь переключить фокус внимания с воспоминаний и тяжелых размышлений о прошлом на то, что говорит ему сидящий напротив ребенок. – И я ему такой: «Ты должен попросить у Кеши прощения!» – запальчиво продолжает Сережа, размахивая руками от переизбытка эмоций. – Не было такого, – спокойно возражает Игорь, сидевший до этого тихо. Он все время, пока друг рассказывал историю, внимательно наблюдал за Сережиным папой и удивлялся, как отец и сын все-таки похожи. Катамаранов не мог объяснить себе, почему чувствовал, будто оба Жилина имеют один характер на двоих. – Было тебе говорят. – Сережа прервался на полуслове и сдвинул брови к переносице, устремив на соседа недовольный взгляд. – А я говорю, что не было. – Так, Игорь! Если я говорю, значит – было, и все тут. – Сереже обидно, что Катамаранов не помнит важных деталей их перепалки с этим выскочкой Андреем. В конце концов пионер решает, что друг просто забыл, кто там и что говорил. А даже если Сережа и приврал для красного словца, настоящий товарищ мог бы и промолчать. Катамаранов спорить дальше отказывается, только шаловливо улыбается, закатывая глаза. Он смотрит на Жилина с таким выражением лица, которое можно прочесть только как: «Ну вы же знаете вашего Сережу». Полковник усмехается и невольно кривит рот в улыбке, глядя на Катамаранова. Они оба так хорошо понимают друг друга, когда Сережка снова принимается рассказывать о дискотеке во всех подробностях. Оставшуюся часть монолога мальчика Жилин улыбается в усы и искренне старается внимательно слушать. Неужели он и Игорь когда-то были такими по-детски безыскусными и простыми? Сорились и мирились, смеялись, обнимались без всяких предрассудков. Полковнику вдруг становится до жути интересно: помнит ли взрослый Катамаранов хотя бы часть из того, что происходило тем летом в лагере до пожара? Жилин так отчаянно надеется, что новый Игорь маленького Сережку не забыл. – Во-о-от, а потом вожатый еще такую песню хорошую поставил! Я хотел потанцевать, да это… не с кем было, – подытоживает Сережа, отчего-то стушевавшись на последней фразе. Полковник с точностью до каждого слова знает, о чем мальчишка сейчас думает и что чувствует, застенчиво поглядывая в сторону Катамаранова. Его умиляет наивная попытка пионера утаить от посторонних часть своих самых сокровенных мыслей. Нет, малыш, такое вряд ли пройдет, ты для Жилина – зеркало. Полковник, чтобы заполнить неловкую паузу, возникшую между ними, неожиданно спрашивает, обращаясь к Катамаранову: – Игорь, мы тут с Сережей недавно говорили о том, кем он хочет стать, когда вырастет. Мне интересно, а ты кем думаешь быть? Мальчика нисколько не удивляет заданный взрослым вопрос. Пионера часто спрашивали об этом учителя, вожатые, да и все, кого могла волновать его судьба. Катамаранов просит минуту на подумать, потому что хочет быть до конца честным. Сережа в это время заинтересованно перебегает взглядом с отца на друга. Внутренне он доволен, что папа-милиционер одобрил его выбор товарища. Игорь поджимает губы и чешет затылок. Так он делает всегда, когда размышляет о чем-нибудь важном. Через пару секунд мальчик выдает: – Наверное, я хочу стать хорошим человеком. Жилин кивает и улыбается ему, стараясь проглотить ком в горле. Почему-то другого ответа от маленького Катамаранова он и не ожидал. – Обязательно станешь, – обещает пионеру полковник. Он больше не расспрашивает мальчика ни о чем, желая сохранить в душе остатки спокойствия и самообладания. Недалеко от места, где они сидят, раздается шорох листьев. Через пару секунд ветки кустов раздвигаются и из-за них выбегает Кеша. Он останавливается возле стола и тяжело дышит. Красный галстук сбился набок, а кудряшки растрепались по лицу. Мальчик набирает воздуха в легкие и на выдохе тараторит: – Там кто-то украл наш флаг! – Как? – выпаливает Игорь, тут же вскакивая на ноги. – Ты видел, кто это был? – Э-э-э, нет, – не сразу отвечает Кеша, поправляя очки кончиками пальцев правой руки. Жилин узнает этот плутовской взгляд инженера, но тактично молчит. – Скорее, э-э-э, н-надо бежать, а то весь отряд проиграет из-за вас! Катамаранов говорит милиционеру «до свидания», после чего резко кидается в кусты вслед за убегающим Кешей. Полковник видит, как Сережке не терпится вернуться в игру вместе с друзьями. Мужчина понимающе кивает мальчику и тоже встает из-за стола. Жилин вдруг чувствует небывалый прилив нежности к этому смешному пацаненку с богатым воображением и искренней верой в справедливость мира. Полковнику хочется надеяться, что в глубине огрубевшей от горя души все еще живет частичка наивного и беззаботного ребенка, так доверчиво смотрящего в его глаза в минуту прощания. Сергей, поддавшись внезапно нахлынувшим эмоциям, присаживается на колени перед мальчиком и берет обе его руки в свои большие ладони. Затем Жилин, собравшись духом, произносит: – Сереж, я тебе сейчас одну очень важную вещь скажу. Ты, если ее не поймешь, просто запомни, ладно? Мальчик согласно кивает. Он смотрит на папу широко распахнутыми глазами и жадно внимает каждому слову. – Никогда не стесняйся своих чувств. То, что ты ощущаешь по отношению к другому человеку, не может быть неправильным. В любви вообще нет ничего неправильного. Говори всегда честно и открыто о том, что сидит внутри. Поверь, лучше признаться и получить отказ, чем не сделать этого и всю жизнь жалеть об упущенной возможности. Жилин смотрит Сереже в глаза и чувствует дрожь в конечностях. Столько лет эти простые слова, беспрерывно крутящиеся в голове, отказывались складываться в предложения, чтобы теперь, на грани смерти, ударить его, как электричеством, оголенной честностью с самим собой. – Ты понял меня, Сереж? Повтори, что я тебе сейчас сказал. – Не надо бояться любить. Полковник притягивает мальчишку к себе и сжимает его хрупкую фигуру в крепких объятьях. Сережка обнимает папу в ответ. Они стоят так около минуты, позабыв и про флаг, и про зарницу, и про весь остальной мир. – Папа, – нарушает повисшее между ними молчание Сережа. – Ты сказал открыто говорить о том, что у меня внутри. Так вот, сейчас я чувствую, что тебе очень больно. У тебя такие глаза в последнее время… грустные. Жилин отстраняется, по-прежнему стоя на коленях, чтобы быть примерно одного роста с ребенком, и внимательно смотрит на мальчика снизу вверх. Сережа, пользуясь случаем, тянется к карману на шортах и достает оттуда карамельку в цветастой обертке. Он протягивает конфету мужчине со словами: – Возьми вот и не грусти больше, ладно? Обещаешь? – Обещаю, – отвечает мужчина, пряча карамельку в карман кителя. Он выпрямляется в полный рост, поднимаясь на ноги, и кладет свою руку на маленькое плечо пионера. – Береги своего друга, Сережка. Мальчик прощается и быстро скрывается за деревьями, убегая обратно к друзьям и беззаботному детству. Жилин подносит ладонь к лицу и с силой жмурит глаза, надавливая на веки большим и указательным пальцами. Он чувствует себя опустошенным, как будто кто-то вынул из тела душу и неправильно поставил ее на место. Когда полковник через мгновение открывает глаза, перед ними уже предстает серое зимнее небо, с высоты которого на мужчину падают крупные белые хлопья снега.***
Полковник лежит несколько минут на снегу без движения. Сумерки вокруг сгущаются, из-за чего частые снежинки становятся виднее на фоне неба. Жилин чувствует, как на щеках оседает влага, каплями воды сбегая за воротник. Он не знает, сколько времени пролежал в лесу без сознания. Милиционер на пробу пытается согнуть окоченевшие пальцы правой руки. Попытка пошевелиться оказывается успешной. Раз тело слушается – значит он жив. Эта мысль ударяет в голову набатом – жив, жив, жив! Судьба зачем-то дала ему второй шанс. Новая попытка подняться на ноги отзывается невероятной болью в затылке. Жилин руками карабкается по стволу стоящего рядом дерева, а после опирается на него спиной, стараясь успокоить дыхание на морозе. Во рту ощущается металлический привкус, сознание плывет, полковника подташнивает. Мужчина, постепенно приходя в себя, осматривается вокруг. Под ногами он замечает пару красных капель, окрасивших снег в том месте, где он только что лежал без чувств. Если не приглядываться, капельки крови выглядят словно алые ягоды клюквы, неизвестно откуда взявшиеся в зимнем лесу. Несколько в отдалении валяется меховая шапка полковника, уже слегка припорошенная снегом. Жилин поднимает ее и направляется по своим же следам к выходу из леса. Милиционер выходит к цивилизации, когда на город опускается ночь. Метель не прекращается, завиваясь столбом при свете оранжевых фонарей. Мимо полковника проезжают редкие машины, но он будто их не замечает. Жилин глубоко погружен в собственные мысли, формулировать которые с каждой минутой становится все сложнее. Первая эмоция, которую получается осознать, – раздражение. Он злится на себя за то, что и к Вишневскому не дошел, и травму получил, и время зря потерял. Жилин все еще находится под впечатлением от того слишком реалистичного сна-видения, которое выдал его мозг, находясь на грани жизни и смерти. У полковника нет сил на то, чтобы обдумать все случившееся. У Жилина на душе – боль и щемящая тоска. Ему хочется только с горем пополам доползти до дома, упасть на кровать и проспать все новогодние праздники, а лучше и вовсе не просыпаться. Унылая и холодная реальность чересчур явственно контрастирует с тем ощущением беззаботной эйфории, которое он испытывал, находясь в летнем лагере, оставшемся в его сознании таким же, как тридцать лет назад. Жилин изо всех сил старается не жалеть о том, что все-таки очнулся. По пути к дому милиционеру, плотнее кутающемуся в промерзшее насквозь казенное пальто, почти не встречаются прохожие. Время на дворе такое, что все нормальные люди давно ждут приближающийся Новый год в теплых квартирах и готовят праздничный стол для всей семьи. Проходя мимо панелек, полковник замечает, что во многих окнах мигают цветные огоньки гирлянд. Там, наверное, шумно, тепло, пахнет елкой, мандаринами и счастьем. Черная дыра под ребрами, подпитываемая всепоглощающим чувством одиночества и усталости, причиняет Жилину почти физическую боль. Наконец полковник добирается до своего дома. Дверь в подъезд ему открывает выбежавший на перекур сосед. Милиционер молча кивает мужчине в знак благодарности и поспешно сворачивает на лестницу. Последнее, чего ему сейчас хотелось бы, – начинать разговор ни о чем со знакомым. Жилин запускает руку в карман пальто в поисках собственной пачки сигарет и с горечью замечает, что та размокла от снега. Он с удивительной стойкостью выдерживает и этот удар обстоятельств. Полковник, окончательно обессилев, заползает на нужный этаж и останавливается перед с детства знакомой дверью. Мужчину бросает в дрожь от мысли, что он сейчас не обнаружит ключей в другом кармане. Они ведь могли выпасть и остаться в лесу, пока Жилин ковырялся в сугробе, пытаясь встать. К великому облегчению полковника ключи оказываются на месте. Милиционер ловит себя на том, что специально старается постоять подольше в подъезде. Жилин до малейших деталей знает, что ждет его за дверью – темнота квартиры, одиночество и пустота. Семейный праздник он в который раз встречает без семьи. Отец умер, когда Сергей только окончил школу милиции, мать Жилин похоронил пару лет назад, а с братом связь давно утеряна. Один, как старый, продрогший на морозе, помойный пес, он стоит на лестничной площадке и перебирает в руках каждый ключ из связки. Спустя пару мгновений полковник делает глубокий вдох и медленный выдох. Нужно просто заставиться себя пережить эту ночь. Жилин, наконец собравшись духом, вставляет ключ в замочную скважину и делает усилие, чтобы его провернуть. Дверь оказывается открытой, потому что ключ остается на месте. Милиционер раздраженно рычит, злясь на собственную рассеянность и вечную забывчивость. Он был убежден, что закрывал квартиру с утра перед тем, как отправиться на работу. Жилин опускает вниз ручку и переступает порог. Первое, что бросается ему в глаза, – свет в конце длинного коридора, оканчивающегося кухней. Затем полковник слышит ненавязчивое гудение голосов, доносящихся из телевизора. Он, не трогая выключатель, снимает с плеч и вешает на крючок заиндевевшее пальто, затем небрежно кидает на полку темно-синюю шапку и плетется вдоль стен коридора. Мужчина летит на желтый свет лампочки, словно мотылек летней ночью на мерцание костра. Жилин уже знает, кого увидит на кухне. От этой мысли отчего-то щекочет в желудке предвкушением. Катамаранов стоит возле столешницы спиной к вошедшему и упорно ковыряет открывашкой банку соленых огурцов. Сергей приваливается плечом к дверному косяку и чувствует почти детскую радость напополам с облегчением. Он больше не один, ему больше не холодно. – Игорь… – тихо-тихо зовет друга полковник, чтобы не напугать. Катамаранов все равно вздрагивает и оборачивается на звук. Как только он замечает Жилина, на губах тут же расцветает улыбка-оскал. Игорь, кажется, тоже рад встрече. – О-о-о, С-серег, ну где ты ходишь? Я тя уже заждался. Жилин не отвечает, только пожимает плечами в качестве извинений. Катамаранов тем временем возвращается к своему занятию. Крышка, наконец, поддается и мужчина победоносно выуживает пальцами из банки огурец. В то же мгновение на кухне раздается сочный хруст. – Ключи где взял? – спрашивает Жилин будничным тоном, словно это не он еще час назад валялся в лесу в отключке с пробитой головой. Присутствие Игоря на маленькой кухоньке успокаивает расшатанные нервы. – У Водолаза. – Нализался уже небось? – Че сразу нализался, – шуточно отвечает Игорь, делая вид, что обижен. – Так, выпили с Кешой по писят гр-рам за пр-раздник. Жилин усмехается и складывает руки на груди. Вся его боль куда-то исчезает, стоит только Катамаранову показаться в радиусе нескольких метров. Полковник всегда рядом с ним чувствует себя все тем же мальчишкой, краснеющим на лагерной дискотеке во время медляка. – Ты пр-рости, что я это… без с-спроса. Там, понимаешь, в подвале хулиганы окно разбили, и вдобавок кучу с-снега намело. А теплотрасса, где я обычно… в общем, на теплотрассе трубу прорвало. Там так кипяток херачит! Я, вон, обжегся, вишь, – заканчивает свой монолог Игорь, поднимая вверх кое-как перебинтованное запястье. В пальцах по-прежнему зажат надкусанный огурец. Жилин бурчит что-то про технику безопасности, особо не стараясь придать речи смысл, а про себя думает: «Нет, Игорек, сказки эти ты кому угодно можешь рассказывать, но не мне. Я ж тебя, как облупленного, знаю. Не холод тебя из подвала выгнал, а то же самое чувство, что мне сейчас не давало дверь в свою квартиру открыть». Катамаранов тем временем хозяйничает на чужой кухне. В один момент он подходит к холодильнику, открывает дверцу и бездумно смотрит на полки, освещенные слабым светом мигающей лампочки. Игорь тем же привычным, неосознанным жестом чешет затылок, как это делал маленький Игорек в лагере. При взгляде на такого Катамаранова у полковника нервно сжимаются внутренности. Невозможно не заметить слишком разительный контраст между слегка поддатым мужчиной в серых спортивках и тем жизнерадостным мальчишкой в бежевой курточке из видения. Жилин до сих пор не может подобрать точной фразы, чтобы описать то, что произошло с ним сегодня в лесу. У полковника в качестве послевкусия внутри остаются только голые чувства, как будто кто-то заново вспорол старый и давно затянувшийся шрам. Чувство вселенской тоски и боли под ребрами заставляет милиционера крутануться на пятках и поскорее уйти в ванную. Жилин закрывает за собой дверь и включает воду, после, судорожно вздохнув, принимается греть кипятком озябшие пальцы. Спустя пару мгновений он поднимает голову и смотрит на себя в зеркало. Лицо бледное, – то ли зеленого, то ли синего мертвенного цвета, – а под глазами синяки. Как же сильно он устал… Сергей запускает мокрые пальцы в волосы, желая поправить выбившуюся прядь челки. Неожиданно он замечает несколько седых волос у виска. Это открытие отчего-то бьет по коленям, заставляя их подкоситься. Неудивительно, с его-то службой год за десять считается, глупо было бы рассчитывать, что он будет вечно молодым. А все-таки, чем старше становится, тем больше похож на отца. Полковник крепче сжимает керамику раковины и упрямо не отводит воспаленных глаз от собственного отражения. Мужчина поднимает руку и касается кончиками пальцев раны на голове, морщится от неприятных ощущений и смывает струей горячей воды кровь с пальцев. Старше-то он, может быть, и становится, а вот ума по-прежнему, как у мальчишки. Жилин долго вглядывается в черты лица человека, глядящего на него из зеркала. Напор воды, не переставая, шумит, но полковника этот факт мало заботит. Он раз за разом прокручивает в голове собственное видение, вспоминает слова маленького Сережи, брошенные пионером напоследок, и пытается заставить себя улыбнуться. Жилин же пообещал мальчишке больше не грустить. Оскал в отражении пугает даже видавшего виды милиционера. Из груди неожиданно вырывается всхлип. Плотину из чувств, которые он годами держал в себе, боясь людского осуждения, наконец прорывает. Жилин подносит руку к лицу и прикусывает костяшки, чтобы не заорать. Относительную тишину ванной комнаты разрезает резкий стук, раздающийся у входа. Полковник вздрагивает и испуганно плескает себе в лицо водой. Через секунду дверь открывается и на пороге возникает Катамаранов. – С-серег, ну твою мать, я тя долго ждать буду? У тя в холодильнике не просто мыш-ш-шь, а подвальная крыса повесилась. Во такая! – Игорь показывает большое расстояние между ладонями. – Че, не веришь? Я те говорю! Пошли сам посмотришь. Катамаранов скрывается за углом коридора, а Жилину ничего не остается, кроме как пойти за ним на кухню, в последний момент перекрыв вентиль на кране. Спустя пару минут Сергей усаживается за столом на одну из табуреток и старательно делает вид, что смотрит «Голубой огонек» по небольшому, пузатому телевизору, стоящему на подоконнике. Мыслями Жилин находится не на кухне хрущевки. Игорь в это время из воздуха собирает новогодний ужин, по возможности не трогая полковника и не доставая того вопросами. Катамаранов вовсе не дурак и не все еще мозги пропил, поэтому он в состоянии заметить, что предпраздничная работа выжала из друга все соки. Пока Игорь, матерясь, в очередной раз роняет что-то на балконе, полковник пытается переосмыслить содержание своего сна. Другой бы и отпустил уже, списав на нечто, близкое к галлюцинациям, а он не может. Воспоминание о «Лисьей горке» разбередило в душе те чувства, о которых мужчина молчал ужасно долго. Некоторые столько не живут, сколько он себя этими мыслями из года в год терзает. Жилин, ища объяснение излишней реалистичности видения, вдруг задумывается о параллельных вселенных. Ведь есть же, наверное, и такая реальность, где они с Игорем никогда не встречались в детстве. Допустим, за неделю до лагеря подрался Сережка с Володькой, сломал руку и, бац, никуда не поехал. Или где-нибудь в другой галактике есть такая версия мира, где никакого пожара в сарае тогда не случилось. Игорь в этой вселенной совершенно обычный рабочий или спасатель какой-нибудь, а может даже большая шишка в НИИ, словом, хороший человек. Катамаранов, будучи самым простым гражданином, вероятнее всего женился бы и был бы счастлив в тихом семейном кругу. Да, точно, женился б, да хоть на той же Зинке Кашиной. Плохая она что ли, Зинка эта? Хорошая, под стать Игорю. Жилин не может понять, больно ли ему от этих мыслей или, наоборот, спокойно. Он честно спрашивает себя: смог бы каждый день видеть такого Катамаранова и его семью, принял бы такой исход? И так же честно сам себе отвечает: да, принял. Принял бы все, что угодно, лишь бы Игорь был здоров и счастлив. Чувства самого Жилина, всегда находящегося рядом, но ни на что не претендующего, при этом не имели бы значения. Сергею становится невыносимо обидно. Чем он хуже? Не заслужил он что ли за столько лет хоть какого-то облегчения? Всю жизнь думал – что пользы прошлое ворошить, а сейчас вдруг захотелось душу опустошить и будь что будет. Опуститься на дно и, если повезет, от него оттолкнуться. Открытый и лучистый взгляд маленького Сережки задел полковника гораздо глубже, чем он сначала предполагал. Если судьба, Вселенная, Бог, да наплевать кто, дал Жилину второй шанс, он выжмет из него пользу по максимуму. – Э-э-э, полковн-и-ик, ты слышь меня ваще? – обеспокоенно спрашивает Игорь, щелкая пальцами перед лицом милиционера. – От Кешки нам с тобой мандаринов перепало, а остального нема. Горошек, гвор-рю, есть у тя? А то я не нашел. Жилин рассеянно кивает в сторону кухонных ящиков, однако чувствует благодарность за то, что Катамаранов взял на себя заботы о приготовлении ужина. Сам полковник уверен, что, будь дома один, завалился бы уже спать с голодным желудком. К черту Новый год, к черту невыносимую реальность. Сергей словно новыми глазами смотрит по сторонам. Вокруг тот же интерьер, что и тридцать лет назад, – разве только обои на кухне переклеил да телек поновее взял, – а внутренне они совершенно другие. Оба сломанные, с потерянными судьбами и упущенными годами, пытающиеся собрать друг друга по частям и не дать каждому рассыпаться пеплом к ногам равнодушных прохожих. Оба все в той же хрущевке, но уже в другой стране, где неизвестно, что выкинет завтрашний день, где жизнь строится на новых понятиях, где век подходит к концу и душит тех, кому повезло в этой резне выжить. Долго им еще осталось? Седина на висках Жилина кричит – навряд ли. И не все ли равно тогда, что он скажет или сделает в следующую минуту? Сергею от самого себя тошно – рад, что в Новый год не один. Вот оно его счастье, а в молодости планы какие строил. Грандиозные! Где они теперь, эти планы? Жилин чувствует, как к глотке подпирает отчаяние. Игорь стоит к нему спиной и режет что-то на деревянной дощечке. Протяни руку и коснешься чужой спины, а между ними года пролегли непреодолимой Китайской стеной. Из телека, как назло, пищит песня про «далеко» в исполнении детского хора. Какой идиот засунул ее в новогодний эфир? У Сергея внутри лопается давно наболевший нарыв. Мужчина чувствует, будто с пирса ныряет в ледяную воду, когда решается на непозволительное: – Игорь, я теб… – Полковник, а ты че там без дела с-сидишь? – в эту же секунду начинает говорить Катамаранов, оборачиваясь и смотря в сторону друга. – Иди тоже салат с-с-стругай, у меня одного што ли Новый год? Сережа замолкает на полуслове и, прикрыв веки, закусывает нижнюю губу. Слова застревают в горле так и не произнесенными. Нет. Даже спустя столько лет он никогда не скажет это вслух. Полковнику отчаянно хочется верить, что Сережка Жилин из той вселенной, где мужчина сегодня побывал, окажется смелее. Катамаранов, наклонив голову слегка вбок, с полминуты смотрит на сидящего напротив друга. Он видит в глазах Сережи что-то такое, что заставляет его отложить в сторону нож и подойти вплотную к Жилину. Оба молчат, потому что все и так интуитивно понятно. Катамаранов обнимает мужчину за плечи и притягивает его к себе так, что голова полковника оказывается в районе чужой диафрагмы. Сережа, как тряпичная кукла, падает в эти объятия. Он упирается лбом в чужой торс и сжимает в ладонях Игореву черную майку. Жилин крупно дрожит, как в припадке. В тот момент, когда его плечи начинают неконтролируемо подергиваться, Катамаранов прерывисто выдыхает и прижимает мужчину к себе сильнее. Сережа не знает, сколько времени они находятся в таком положении. Он чувствует, будто тяжкий крест, который придавливал к земле столько лет, вдруг свалился с плеч. Идиллия прерывается, когда Катамаранов невесомо проводит ладонью по чужой макушке. Полковник уходит от прикосновения и тихо шипит. – Ой ля-я-я, Серег, кто тя так? – спрашивает Игорь, ощущая кончиками пальцев, что волосы мужчины на затылке слиплись от запекшейся крови. – Упал, – едва слышно бурчит откуда-то снизу Жилин, вцепившись ладонями в бока Катамаранова, но не отстраняясь. – Моя милиция, кншно, меня бережет, а кто ж о моей милиции подумает, а? – Игорь слегка отстраняется, стараясь не выдать в голосе собственное беспокойство. – Аптечка у тя где? А, ладно, молчи. Сам найду. Катамаранов отправляется в ванную на поиски бинтов и йода, в то время как Сережа, оставшись сидеть на кухне, стыдливо трет глаза и пытается привести себя в порядок. Милиционер никогда не позволял себе показывать другим свои слабости. Игорь – первый человек, который дал Жилину именно ту поддержку, в которой он нуждался. Катамаранов возвращается через пару минут, неся в руках небольшой белый чемоданчик с красным крестом и казенной печатью на приклеенной к лицевой стороне бумажке. Он делает тише «Голубой огонек», а затем принимается раскладывать на столе содержимое аптечки. Немного подумав и еще раз окинув полковника взглядом, Игорь произносит: – Китель сымай. Загваздать йодом боюсь. Сережа привстает со своего места, по-прежнему избегая смотреть в глаза мужчине напротив. Ему непривычно представать перед другим таким открытым и внутренне оголенным, словно перетершийся провод. Милиционер небрежно снимает китель и кидает его на свободное пространство стола. Узорная скатерть собирается складками. Что-то мелкое выпадает из кармана и с характерным звуком ударяется об пол. Жилин не придает этому значения, тяжело опускаясь обратно на табуретку. Игорь смотрит себе под ноги, а потом нагибается и поднимает упавший предмет. – Что, полковник, с-сладеньким балуешься? – на губах Катамаранова расцветает улыбка. Он протягивает Сереже ладонь, на которой лежит карамелька в цветастой обертке.