Принятие

Первым было Отрицание. Самаэль тянется рукой к брату, смотрит с мольбой, пытаясь найти в глазах Габриэля поддержу, хоть каплю понимания. Вся его суть тянется к младшему брату, к тому, кого он воспитывал сколько себя помнит. Перед глазами, заполненными надеждой, стоит образ Младшего, что смотрит на него, как на чудовище. В его взгляде лишь страх, настоящий ужас, словно перед ним не родной брат, а нечто абсолютно отвратительное, прогнившее насквозь. Не осталось в нем места для любви, того восторга и восхищения, с которыми Габриэль смотрел на Самаэля несколько сотен лет назад, когда не было людей, не было безумного желания Отца создать что-то идеальное, что-то, что станет Венцом его творения. И от чего Самаэля тошнило. Архангел отступает назад, к краю Небес, куда его загнал Михаил, но все равно не отводит взгляда от Габриэля, от того, кто значил для него больше, чем кто-либо из братьев. Внутри все замирает, когда тот отходит за Михаила, отводит взгляд, словно отрекается от того, с кем провёл большую часть своего существования. Отрекается от того, кто учил его летать, кто следил за ним, как за маленьким птенцом, что вот-вот должен был покинуть гнездо. Теперь же из их гнезда, из их Дома, выгоняют Самаэля, что все еще не может принять простую истину, что никто более не будет ему рад в этом месте. Отрицает саму мысль, что никто из них, даже Габриэль, не встанет на его сторону. Потому что внутри все леденеет от того взгляда, которым его одаривает Михаил. Он сам ступает назад, дарит лишь последний взгляд, полный тоски, Габриэлю, по которому будет скучать. И падает. Чувствуя, как перья сгорают, как кости трещат. Его крылья, что некогда освещали Небеса своим светом, превращаются в бессмысленную ветошь. Да и там, куда его сбросили собственные братья, собственный Отец, они ему и не понадобятся. Больше всего Самаэль, падая в самую пучину Ада, в Клетку, мечтал о том, что Габриэль вновь посмотрит на него, как прежде. Вторым пришел Гнев. Шли годы, сотни лет, пропитанные болью, одиночеством и тоской по братьям, а Габриэль так и не пришел. Остался лишь воспоминанием, как и все остальные, что Люцифер воспроизводил в своей памяти, снова и снова, злясь с каждым днём все сильнее, с каждой секундой. Ведь все они просто забыли о нем, оставили в одиночестве в этой стальной темнице, что по ощущениям становилась все холоднее. Мороз проникал в его суть вместе с ненавистью, от которой внутри все горело, сжигало остатки того Самаэля, коим он был когда-то давно. Сжигало все то хорошее, что он помнил и хранил о своих братьях. Сгорали в этом огне и воспоминания о Габриэле. Ведь тот даже ни разу не поинтересовался, как там Старший, ни разу не навестил того в его заточении, что стало для Люцифера личной пыткой. Сгибаясь от боли, под тяжестью крыльев, что скорее напоминали лохмотья, он жадно впитывал те крупицы слухов, что доходили до него сквозь прутья Клетки. Вслушивался в перешептывания демонов, ищет в них упоминания брата, что, оказывается, давно сбежал с Небес, не желая оставаться там более. И чувствует, как внутри все замирает от осознания, что Габриэль не придет. Никогда не придет. Он, как и все остальные, оставил Люцифер гнить в этом месте, умирать медленно и мучительно, под тяжестью собственного Греха. Забыл все то, что было на Небесах и то, как тогда еще Самаэль с улыбкой на губах учил его фокусам. Которые сейчас были лишь болезненным напоминанием о том, что теперь ничего не вернуть. Гнев стал для Люцифера тем, что сжирало его изнутри, но он же помог двинуться вперед, к желанной свободе. К желанию сжечь весь мир дотла. Торг стал его новой надеждой. Увидеть Габриэля вновь, спустя столько лет, не просто больно — невыносимо. Он стоит перед ним, живой, такой же родной и любимый, как когда-то давно, словно не было между ними сотен лет ненависти, боли и предательства. Люцифер удерживает себя от желания прикоснуться, почувствовать под пальцами родное существо, к которому тянется вся его суть. К Младшему, что был для него всем когда-то очень давно. Теперь же он стоит напротив него с клинком, смотрит также, как тогда, в день Падения. И от того внутри Люцифера разрастается дыра, от которой пальцы становятся еще холоднее. Он выслушивает обвинения, морщится, понимая, что Габриэль слишком привязался к людям. К тем, из-за кого они и оказались порознь. — Брат, не заставляй меня... — Люцифер смотрит с мольбой, с все той же надеждой на понимание, что теплилась еще глубоко внутри, пускай теперь все исправить куда сложнее. Почти нереально, но архангел все равно надеется, молит почти, не желая терять того, ради кого, может быть, готов был бы и отступить. Если бы не видел в глазах Габриэля столько решительности, столько желания защитить. Возможно Люцифер даже гордится им, своим Младшим, что выглядит столь храбрым, наконец переставая убегать. Он движется к нему, думает ведь, что Старший не помнит все те трюки, которым сам учил его еще в "детстве". Только вот Люцифер помнил. Слишком хорошо помнил, цепляясь за исчезающие в Клетке воспоминания. — Любительский фокус-покус, — шепчет тихо, хрипло, чувствуя, как по щеке собственного сосуда стекает слеза. Столь непривычно, столь... странно. Но он позволяет себе эту слабость, вжимая клинок в чужой живот сильнее, глубже, касаясь щеки Габриэля ладонью, нежно, мягко. Гладит чуть, смотря, как в глазах Младшего угасает жизнь, и вместе с ней исчезает хоть какой-то намёк на любовь по отношению к Люциферу. Депрессия убила в нём остатки чего-то хорошего. Громкий, слишком высокий для человеческого слуха, крик заполнил комнату. Люцифер с грустной улыбкой наблюдает, как благодать выжигает на полу след от крыльев Габриэля. Как от того остается лишь пустая оболочка. Лишь напоминание о том, что некогда в мире существовал архангел Гавриил, Глашатай Небес, которого Люцифер любил за яркие улыбки и мягкие прикосновения к крыльям, когда у них выдавалась минутка, которую можно было провести вдвоем. Он опускается на колени рядом с ним, кладет голову к себе, касаясь ласково, упавших на остекленевшие глаза, прядок. И плачет. Беззвучно оплакивая самую большую свою потерю, самую болезненную и глубоко отозвавшуюся в сути. Люцифер не убирает соленые дорожки, позволяет им падать с подбородка на чужую рубашку, пропитывая ту. Думает о том, что будь у него шанс, и он бы поступил иначе. Забрал бы Габриэля как можно дальше от всего происходящего, от этой губительной войны, что унесла так много жизней их братьев и сестер. Последним стало Принятие. — Я люблю тебя, Габриэль, — Люцифер шепчет мягко, прикрывает глаза того, целуя в лоб трескающимися губами. Убирает пряди, думая о том, что брат выглядит почти заснувшим, — Но у нас нет иного пути. Он поднимается с колен, переводит взгляд с тела на проход, в котором скрылись Винчестеры и выходит за пределы комнаты, оставляя холодный труп на полу. Принимая то, что Габриэля он более никогда не увидит.