где твои крылья

Земля горит и плавится, на многие мили простираются клубы едкого дыма, перемешанные с горячей чёрной пылью и порхающими лепестками пепла. На безжизненной, загубленной до самых глубоких корней почве ярко цветёт только пламя, — Мурата не жалела никого, включая себя, и вкладывала в атаки все силы, какие могла. Кажется, в какой-то момент только благодаря этому они и выстояли. — Где Руккхадевата? Без неё тут никак не обойтись. — Люмин обводит печальным взглядом некогда цветущие равнины, ныне ставшие мёртвой пустошью. — У неё своё задание, где-то в пустыне. Она поможет, как только вернётся, — коротко бросает Рекс Ляпис, утомлённо примостившийся рядом, прямо на едва остывшем камне. — Позови Сяо, пожалуйста. Мне он не откликается. В глазах Люмин мелькает тревога — и тут же растворяется в пучинах усталости. — Хорошо. Я тоже никак не могу дозваться Итэра. Но я чувствую, что они оба живы. Она выкрикивает два имени в воздух, дрожащий жаром и оглушительно молчаливый после недавней сечи, и садится рядом с архонтом, оставив меч валяться в нескольких шагах, у края обрыва. — Они придут, — говорит она скорее себе, чем собеседнику. — Обязательно, — хрипло отзывается тот и стряхивает с её головы пепел. От неловких движений сажа только сильнее размазывается по светлым прядям, но едва ли это сейчас волнует Люмин. Уже который день кряду они сражались плечом к плечу — дракон и крылатая дева из иного мира, сияющий меч и каменный щит. Итэр, до сих пор не признававший никаких напарников, кроме сестры, неожиданно хорошо сработался с таким же нелюдимым Сяо — и так же, как он, очертя голову бросался в самое пекло, откуда они оба чудом выбирались живыми раз за разом. Порой в моменты передышек, когда всё стихало, как сейчас, Люмин думала: зачем они ввязались в это? Помогая Итэру залечить повреждения, бинтуя собственные раны, она смотрела брату в глаза и видела в них тот же вопрос — почему они не ушли сразу, как увидели, что зреет катастрофа, разгорается беспощадная война? В путешествиях они наблюдали, а не сражались за какую-то сторону. Учились сами — а не помогали менять чужие порядки. Нужно было уходить из Тейвата, едва сделав по его земле один шаг. И вернуться потом — через сотню лет, или пятьсот, или тысячу, — когда им не придётся ничего решать. Местные должны сами разобраться, им здесь жить — твёрдое правило, которое они до сих пор не нарушали. Их родной мир рухнул из-за пришельцев, которые решили, что лучше знают, как поступить, так что правило было выписано в их памяти болью и кровью. Но они его нарушили. — Не стоит печалиться, — негромко роняет Рекс Ляпис. — Эта земля видела и иные войны, многие века назад. Сейчас нельзя избежать разрушений, и это цена, которую мы все платим за нарушение законов. Но восстановление также неизбежно. Вот, возьми. Они нарушили правило, потому что не могли нарушить контракт. Они выбрали самого неудачного — хоть они сначала так и не думали — проводника по неизведанным землям. И теперь отстаивали эти земли вместе с ним. Пункт «взаимная помощь и поддержка в течение путешествия» оказался палкой о двух концах. Как-то Люмин в сердцах назвала Рекс Ляписа архонтом бюрократии и крючкотворства — а тот даже не отрицал, только бровь вздёрнул и промолчал. Но от взгляда в янтарные глаза, наполненные древним спокойствием, отчего-то стало стыдно. Люмин откидывает голову на плечо, чтобы рассмотреть, что ей предлагают взять. Цветок кажется совершенно нездешним, неуместным, Люмин даже щипает себя за локоть украдкой — нет, не мерещится. Интейват серебрится на смуглой шершавой ладони повелителя Гео, чудом не пачкаясь в саже и крови. — Безвозмездно? — уточняет она, протягивая руку к цветку. Общение с богом контрактов делает осторожнее. Каждое слово имеет свой вес, и тяжесть некоторых они несут уже который день. — Подарок, — отвечает Рекс Ляпис, но цветок не отдает. Он сдувает с прядей остатки пепла и сам закрепляет его в волосах. Люмин выпрямляется, встряхивает головой пару раз — украшение держится крепко. — Спасибо. Чаша с вином приятно греет ладони, тонкий привкус османтуса пляшет на языке. Моракс поджимает губы, одобрительно качая головой — вкус действительно хорош. Только горечь всё равно не смыть, будто пепел вперемешку со слезами заполнили весь рот. Они пьют изысканный напиток в скорбной тишине. Считанные дни назад Селестия явила своё правосудие, не считаясь с жизнями тех, кого сама направила на войну. Они в первый и последний раз поминают Райден, которая ценой своей жизни прикрыла их, уберегла всех, кого смогла. Люмин страшно: они твёрдо решили покинуть Тейват, и Моракс давно признал, что их контракт исчерпал себя, и их ноги бы уже тут не было — но Селестия требует, чтобы мироходцы явились пред божественные очи. И Люмин, воочию наблюдавшая гнев небес, боится до дрожи. Итэр тоже боится — потому и ходит сейчас невесть где, избегает её, боясь, что она почувствует его страх. Только ей не надо быть рядом, чтобы чувствовать такое. Хочется сбежать. Повинуясь короткой мысли, расслабленное вином тело будто замыкает — крылья вспыхивают за спиной, трепещут недолго, ожидая от неё шага в пропасть, и исчезают после пары ударов сердца. — Дивное зрелище, — говорит Моракс. — Что? — отзывается Люмин, не зная толком — из вежливости или действительно желая понять, о чём он говорит. — У тебя красивые крылья. Подобных им нет нигде в этом мире. — Голос архонта как всегда негромок, но раскатист. — Мы добыли их только пару веков назад. Это был потрясающий мир… И в этом мире не было богов, — тихо заключает Люмин, не договаривая очевидное «увы, здесь не так». Можно ли это счесть такое дерзостью по отношению к архонту? Едва ли это было бы более дерзким, чем поцелуй этого самого архонта сразу после той пирровой победы — неожиданный, отчаянный и обжигающе горячий, со вкусом крови и соли, пепла и слёз, которыми сейчас отдаёт вино. Это было не по контракту, но они никогда об этом не говорили. В конце концов, в этом мире и камни способны на эмоции, но всё равно, какой спрос с камня? — Пообещай мне кое-что. Люмин молчит, выжидая продолжения. Цена слова высока, цена обещания не меньше. Люмин не хочет обещать «кое-что». — Если в Селестии что-то пойдёт не так, уходи из этого мира. Если не получится уйти — улетай сюда. Селестия сильна, но не всеведуща, без Руккхадеваты у них нет доступа к Ирминсулю, так что я могу поручиться за твою безопасность… на какой-то срок. Люмин горько усмехается, доливая вина в свою пиалу. — Великий лорд Гео, архонт контрактов не может сказать точнее, чем «какой-то срок»? Видимо, наши дела действительно плохи. Лицо Моракса непроницаемо. Он не отвечает ей, смотрит куда-то вдаль, за морской горизонт, смакуя напиток глоток за глотком. — Если Итэр окажется в беде, я его не брошу. В остальном — да, я постараюсь. Пожалуй, я бы и без твоей просьбы поступила именно так. Кувшин с вином постепенно пустеет. Солнце клонится к горизонту, роняя на павильон последние лучи и пятная его кровавым светом. Тишина висит почти такая же, как над полем бессмысленного сражения — безнадёжная и отчаянная. Со стороны гор доносится пронзительный птичий крик. Моракс забирает у Люмин пустую чашу и мягко, целомудренно целует кончики её пальцев. — Спасибо. Лицо Люмин совершенно серое, золотистые радужки окружены полопавшимися сосудами, глаза налиты кровью, глядят в пустоту, сквозь всё, что сейчас перед ней. Она дышит прерывисто, со всхлипами, иногда срываясь на сухие рыдания, иногда воет, будто горе разрывает грудь изнутри. Моракс хмурится, но больше ничем не выдаёт обеспокоенность — руки отточенными движениями бинтуют чужие ладони, проходятся исцеляющим теплом по предплечьям и лодыжкам. Она не двигается ни на дюйм, покорно допуская его к своему телу, чтобы позаботиться о ранах, безропотно и безмолвно позволяет снять с себя платье, чтобы обнажить все кровоточащие рубцы. Мораксу хочется рыдать вместе с ней, но нельзя — он сверлит потемневшими глазами её кожу, почерневшие от магических усилий кончики пальцев едва касаются спины, рисуя руны врачевателей на искромсанных лопатках. Из Люмин вырвали с мясом всё — её семью, её надежду и свободу, её крылья. Поломанный меч валяется в пыли, потускневший и бесполезный. Сяо безмолвно суетится рядом, передавая тёплую воду, мази и повязки. Его лицо, искажённое болью и гневом, так и застыло подобно его же демонической маске. Он всегда являлся на её зов — даже Моракс бросил попытки разобраться, какой контракт был между ними, но Сяо всегда приходил по первой же просьбе. Однако в этот раз, спеша на помощь, он не готов был к тому, что его ждёт. И теперь механически помогал своему создателю в попытках починить сломанное. Моракс рисует ещё одну руну — точно посередине лба, и Люмин засыпает, падая на постель как кукла, у которой перерезали ниточки. Сяо молчит, застыв на месте, хотя ему хочется кричать и убивать виновных в произошедшем. Моракс тоже недолго молчит, прикрыв глаза, обдумывая, что делать дальше. — Её нельзя здесь оставлять. Если они догадаются, где она, и прикажут мне вернуть её… Он не договаривает фразу, только сжимает изо всех сил челюсти — и кулаки, впиваясь прорезавшимися от гнева когтями в собственные ладони. Потому что тогда он не сможет спасти Люмин. Потому что его контракт с Селестией — тоже палка, и всего об одном конце. Он давно пожалел, что согласился. — Я её заберу, — доносится от двери павильона. Сяо едва заметно вздрагивает, расширив глаза, его ноздри вздёргиваются, будто учуяв опасность, и через миг он уже прижимает лезвие нефритового коршуна к шее архонта Анемо. — Тебя сюда не звали, — шипит он в лицо нежданному гостю. Барбатос поднимает пустые руки, человеческим жестом демонстрируя мирные намерения, и Сяо отходит. Но копьё не опускает — человеческие жесты и безоружность не убедят его, если дело касается архонта. Барбатос невозмутимо отворачивается от него и подходит к постели. Моракс ничего не говорит ему, не встаёт со своего места, даже не поворачивается в его сторону — и кажется нелепо маленьким на фоне барда. — Я могу укрыть её в Монде. В моём соборе есть прекрасные врачевательницы. А Селестия никогда не станет искать её там. А если и станет — ты сам знаешь, что у них с меня спроса никакого нет, где сядут, там и слезут. Моракс морщится. Он взвесил все «за» и «против» уже после первой фразы и понимает, что вариант хороший. Но давнишнее недоверие к расхлябанному Барбатосу, который даже собственной страной занимается спустя рукава, грызёт изнутри. — Контракт, — безжизненным тоном предлагает он. — Разумеется, — серьёзно отвечает Барбатос. Они обсуждают детали до поздней ночи. Где-то на небе, невидимые за тканью штор, зажигаются и гаснут звёзды, от моря доносятся пронзительные крики неспящих чаек. Сяо успевает несколько раз сменить повязки на ранах девушки и столько же раз подавить желание прибить несносного лорда Анемо прямо посреди переговоров, прежде чем боги наконец приходят к соглашению. Печать повелителя Гео на миг вспыхивает в воздухе, скрепляя договорённость. Сяо хмурится, но ничего не может сделать — Барбатос легко подхватывает девушку на руки и несёт к выходу. — Барба… Венти, — внезапно зовёт Моракс надтреснутым голосом. Тот полуоборачивается, стоя уже на самом пороге, не отвечает ничего, только вопросительно поднимает брови. — Спасибо. Люмин не особо надеется на то, что какой-то ритуал исполнит её желание, но всё равно кладёт дары на алтарь и загадывает встречу с братом. Встретить архонта Гео, конечно, нужнее, но иногда можно и просто помечтать о том, как всё исполняется волшебным образом. Когда с небес падает тело божественного дракона, всё внутри сжимается в комок и леденеет. Это нечестно, так не должно быть, так не может быть! А Паймон не даёт замереть соляным столпом — и она права, нужно бежать, нужно придумать новый план, нужно разобраться со всем этим… Адепт Сяо глядит хмуро, разговаривает сквозь зубы, как будто ему поднесли не нежный миндальный тофу, а помои, но, к счастью, не отказывается от угощения и впоследствии — от сотрудничества. Но как будто пытается сбежать от неё куда подальше. Хочется или обидеться, или засмеяться — ведь что ей чужая карма, если она была в тысячах миров? И всё равно самое важное уже отобрали, хуже уже не будет… Консультант похоронного бюро едва смотрит в её сторону, вежливо говоря, что наслышан о её приключениях, и неспешно рассказывает об истории, традициях и о чём угодно, кроме самого Гео архонта, за крупицами сведений о котором она гоняется уже который день и ради которых она ввязалась в эту сомнительную затею, в которой были замешаны и Фатуи, и Цисин, и адепты, и ещё архонты ведают кто. Как будто в Мондштадте этого было мало! Но, кажется, останавливаться уже поздно. — Ну и как вам Ли Юэ? — вежливо спрашивает Чжунли посреди возни с похоронами, которая кажется ей откровенно бессмысленной. — Я предпочитаю свободный Мондштадт, — бурчит Люмин. Ведь там хотя бы архонт оказался жив, здоров и вполне разговорчив. А Чжунли знай себе вещает: — Ли Юэ является самой процветающей нацией среди Семи Королевств. Нами управляет группировка Цисин, а защищает нас сам Гео Архонт. Люмин охота рассмеяться в голос, потому что с похоронами этого самого архонта они сейчас и возятся. Ей кажется, что с каждой минутой, проведенной в этой малополезной суете, надежда отыскать Итэра становится всё более зыбкой. Подумать только, это всё ради шанса просто взглянуть на труп! Что ей может рассказать труп? Разве что слухи о талантах главы похоронного агентства окажутся не слухами, и дух лорда Гео найдется слоняющимся по бренной земле. Чжунли говорит много и интересно, но ничего полезного для её личных розысков — вместо этого она узнает подробности об истории Ли Юэ, которые не кажутся особо важными и нужными. Однако он рассказывает завораживающе, доносит события до последней мельчайшей детали, будто сам их видел, и Люмин слегка завидует — ей бы хотелось так же хорошо помнить детали своего путешествия или хотя бы то, что произошло между тем, как у неё отобрали Итэра, и тем, как она обнаружила себя в Мондштадте. Возможно, ей даже хотелось бы узнать побольше и о Ли Юэ — но череда событий затягивает её в какой-то неизбежный водоворот, где снова приходится биться за место, которое она видит впервые в жизни. И только отголоски мыслей тревожно проскальзывают, вызывая мурашки вдоль позвоночника: но это ведь не по правилам, но это ведь не впервые. Плечи сводит и лопатки зудят — должно быть, от морской соли или от того, что атаки Тартальи всё же нашли свою цель раз или два. Люмин совершенно растеряна, когда оказывается, что архонт всё это время был у неё прямо под носом, — и очень зла. То ли из-за упущенного времени, то ли из-за упущенного Гнозиса, то ли из-за всего разом. Но почему-то долго злиться на Чжунли не получается — а когда он более чем прозрачно намекает, что она обязательно узнает подробности его последнего контракта, внезапно становится легче. Может, от того, что он всё же как-то учёл в своих действиях то, что её путешествие продолжится. А может, от того что он всё-таки оказался жив и рассказал об Итэре всё, что мог. — Я буду ценить воспоминания, которые я создал, будучи Чжунли и путешествуя Ли Юэ вместе с тобой, — негромко говорит архонт — точнее, бывший архонт, а Люмин удивляется тому, как она не замечала, что у него даже голос напоминает гул земли — раскатистый, хрипловатый, бархатистый. — Это было славное путешествие, — отвечает она с улыбкой, даже честной, а не просто вежливой. — Верно, но не бывает путешествий без конца. Так же, как не бывает встреч без расставаний. Янтарные глаза смотрят как будто в самую душу, и Люмин чувствует где-то на кончике языка невысказанную мысль, неосознанное понимание, что именно Чжунли имеет в виду. Но Паймон уже меняет тему, напоминая, что им нужно отправляться дальше, на поиски Электро архонта. Люмин кивает, но успевает принять предложение отставного бога посидеть в чайной, оправдываясь тем, что после победы над древним чудовищем можно и нужно отдохнуть. Когда рассказчик завершает историю об адептах, защищавших Ли Юэ от демонов, кто-то за соседними столиками хлопает, а кто-то, едва дослушав, поспешно расходится — время уже позднее. Чжунли улыбается как обычно — то ли радостно, то ли печально, то ли просто вежливо, — баюкает в ладонях чашу и нараспев произносит: — Вино из османтуса такое же, как я помню… но где те, кто разделят воспоминания? Люмин отпивает из пиалы чай — терпкий, с едва уловимым цветочным ароматом — и задаётся вопросом: каково на вкус вино из османтуса? — Буду счастлив разделить с тобой путешествие ещё раз, — говорит Чжунли, а у Люмин отчего-то комок в горле, ладони сжимаются в кулаки и снова лопатки сводит до боли. — Нам нужно будет заключить контракт для этого? — пытается отшутиться она. У Чжунли на лице играет всё та же улыбка. — Разумеется. Но его можно будет пересмотреть позднее, если окажется, что какие-то условия тебя не устраивают. — О! — Люмин ненадолго задумывается. — Тогда я немного поразмыслю над этим, и когда у меня появится свободное время, мы сможем с тобой куда-нибудь отправиться, хорошо? Чжунли допивает вино, отставляет расписную пиалу. Солнце клонится к горизонту, роняя на павильон последние лучи и раскрашивая его теплым золотисто-красным цветом светом, который отражается в немигающих глазах Чжунли, делая их похожими на растопленный мёд — Люмин увязает в них взглядом. Город постепенно затихает, и среди отголосков чужих разговоров, смеха, звона посуды и топота удивительно четко слышится хрипловатое: — Хорошо. Спасибо. — Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене, и я вижу свежие шрамы на гладкой как бархат спине, — тихо напевает Венти, обманчиво лениво перебирая струны арфы, на самом же деле прикрывает глаза, чтобы сосредоточиться. Чжунли отставляет бутыль с одуванчиковым вином, которое тот притащил, явившись, как всегда, незваным. Глаза отвратительно щиплет, как от дыма или от жара, или от заливающей веки крови. — Прошу тебя, заткнись. — Мы все потеряли что-то на этой безумной войне. Кстати, где твои крылья, которые нравились мне? — упрямо продолжает Венти, а у Чжунли, может, и есть силы, чтобы заставить его замолчать, но рука поднимается только для того, чтобы снова отпить терпкий, почти безвкусный напиток. Что эти северяне вообще находят в этом вине? Пойло и есть пойло. — И если завтра начнётся пожар, и всё здание будет в огне, мы погибнем без этих крыльев… — Которые нравились мне, — почти беззвучно договаривает Чжунли. Венти откладывает арфу, грубо обрывая мелодию, и надолго прикладывается к горлышку. — Ты не собираешься ей ничего рассказать? — Не могу. Ты от своего Гнозиса избавился удачно, а я как распоследний глупец влез в очередной контракт. Теперь приходится молчать обо всём. Но если ты хочешь — можешь рассказать сам. Наше с тобой соглашение было закрыто в тот день, когда и все остальные мои контракты. — Мне кажется, ты должен сделать это сам, — твёрдо говорит Венти. Чжунли ненавидит этого барда — его нарочитую беззаботность, его пропахшую вином и ветром сущность, его умение закрывать глаза на проблемы и умение невовремя обращать внимание на эти проблемы. И мерзкое умение быть слишком уж серьёзным и понимающим, когда это делает только больнее. Но всё же он отвечает вполне искренне: — Спасибо.