отказ от сожалений

Под ногами стелились дрожащие тени. Сумрак отдавал лиловым и розовым, цвета сакуры, как и всё вокруг. Синобу устало поднималась по тропе, мечтая об одном — упасть на постель и провалиться в сон. Всё равно уже пропустила и помывку, и ужин — сомнительно, что для неё осталась горячая вода и плошка риса. А ей просто надо было вовремя улыбнуться, чтобы этого избежать. Но нет — старик, который был достаточно подслеповат, чтобы самостоятельно не прочесть предсказание, был тем не менее достаточно остроглаз, чтобы разглядеть Синобу, пока та ровно и чётко читала ему, что удача ждёт смиренных и отзывчивых. Через полчаса после этого — и за час до ужина — оказалось, что дедуля со всем смирением и отзывчивостью нажаловался на «девчонку с постным лицом», которая «наверняка отпугнёт от него всю удачу». Спустя ещё полчаса разбирательств и извинений, а также уговоров старшей Куки дедуля смилостивился — но с условием, что добродетельная жрица проводит его до подножия горы, а то зрение уже не то, в потёмках и шею свернуть недолго. Синобу смиренно и отзывчиво согласилась. А что ещё оставалось? И пусть дедуля, несмотря на жалобы на зрение, вполне бодро шагал вперёд и сам, громко рассуждая о том, какая нынче пропащая молодёжь, дорога вниз и обратно заняла немало времени. Полы одежд изрядно запылились, и Синобу прикидывала, насколько раньше придётся встать, чтобы успеть их отчистить и не пропустить хотя бы завтрак. Сплошные проблемы. И лишь от того, что она так и не научилась натягивать на себя вежливую, приветливую улыбку, какую вечно ожидают от жриц. У неё были лучшие отметки на обучении, она помнила назубок любой ритуал, но в жизни оказалось, что это не имеет значения, если у тебя недостаточно благожелательное лицо. Почему спокойное и ровное отношение утешает и ободряет людей меньше, чем поднятые уголки губ, ей так и не удалось понять. Они же жрицы, а не шуты, так? Но у всех остальных было иное мнение. Сама Гудзи Яэ как-то удостоила Синобу беседой по этому поводу, но от её собственной улыбки у девушки только мурашки бежали по спине, так что понимания это не добавило. До вершины оставалось всего ничего — небольшой поворот, который охраняли двенадцать торий. Гэта размеренно и глухо постукивали по дороге, густая сумеречная тишина заполоняла редкий горный воздух, закат сиял плавленым золотом, а небо у горизонта теплилось цветом спелых зайтунских персиков, какие она пробовала однажды — давно, ещё до храма. Благословляя спящих, покой и умиротворение опускались на землю… За поворотом скользнула бесшумная тень. Насторожившись, Синобу замерла на миг, но после продолжила путь. Да, все жрицы уже должны быть в кельях, и гостей на горе более нет — она лично проводила последнего, так что опасаться было… нечего? Но на всякий случай она замедлила шаг, осторожно заглядывая за поворот. Рослая широкоплечая фигура медленно, крадучись на цыпочках, поднималась той же дорогой, что она. Это выглядело бы забавно, если бы не было так неуместно в это время и в этом месте. — Служения на сегодня закончены, вам лучше вернуться завтра, — сообщает она путнику. —Если же вы здесь с недобрыми целями, вам следует покинуть это место, не дожидаясь гнева Наруками. При первых звуках её голоса фигура подскочила и прыжком развернулась к ней. Всплеск длинных светлых волос, когтистые руки, вскинутые в защитном жесте, и длинные красные рога мелькнули перед её взором. Глаза закатного багрового цвета, прищуренные и настороженные, слегка светящиеся в полумраке, вперились в неё. Синобу отпрянула. — Óни! Что ты здесь делаешь! Демон заполошно замахал руками, оглянулся несколько раз и зашипел на неё: — Тише ты, не поднимай шума, не то сюда сбежится весь храм! — Храм уже здесь, ибо я его жрица! — в тон ему шипит Синобу. — И демону не место в святилище Наруками, изыди! — И вот сейчас она начнёт швыряться бобами, — вздохнув, мрачно говорит пришелец как будто самому себе. — Ни здрасьте, ни до свидания, только «изыди, проклятый óни, проваливай»! Всё как обычно. Ну, что стоишь? Давай, доставай бобы, выгоняй мерзкого ёкая! Синобу моргает растерянно. У неё и впрямь не было ни сил, ни оружия вышвырнуть отсюда óни, а поднимать шум означало опять привлечь к себе лишнее внимание, которого и так сегодня было с достатком. Нет, она могла попробовать сразиться с ним, хотя бы просто ударить в нос или куда-нибудь ещё, она это умела, но без оружия, усталой, это означало только навлечь бóльшую беду. Да ещё как назло на груди незваного гостя тускло сиял золотистым самый настоящий Глаз Бога, что и вовсе не оставляло шансов на успех. — У меня нет бобов… — растерянно бормочет она. Действительно, что она может — нагадать ему неудачу, и он сам свернёт себе шею? — Чего-чего? — У нас тут нет бобов! — восклицает Синобу и, опомнившись, что может разбудить жриц, шепотом продолжает: — Их и не бывает тут никогда. Жрицы едят только рис, овощи и иногда рыбу, — унылым тоном заключает она. При мысли о еде желудок начинает жалобно сжиматься, напоминая, что она пропустила ужин, а сейчас должна уже спать, восстанавливая энергию, а не продолжать её тратить. Демон же, напротив, сразу расслабляется. — Ха! Конечно, я так и знал, что тут мне рады! Нет бобов, просто чудесно! Если подумать — то именно здесь меня и должны привечать, как любезного гостя, хе-хе… — С чего бы тебя привечать! Говорю же — ёкаям тут не место, — упрямо повторяет она. — А ты скажи это своей Кицунэ Сайгу, — óни давится смехом, явно представив эту сцену, — или хотя бы этим малышам, тануки, они тут всю жизнь живут. — Госпожа Гудзи Яэ — это другое, — возражает Синобу, — она жрица… Óни только тихо хохотнул. — Я тоже тот ещё жрец, ха-ха, я много жру! Слушай, — его голос меняется на заговорщицкий, — я не собираюсь устраивать неприятности, мне просто нужно кое-что найти на горе, и я сразу уберусь, договорились? — Здесь нет никаких ценностей, глупец. А если ты хоть пальцем притронешься к священной сакуре, то от тебя и посмертия не оставят, — сурово отвечает Куки, скрестив руки на груди. Солнце уже закатилось, утонув в бескрайнем море, а она вместо заслуженного сна ведёт переговоры с ёкаем-воришкой, подумать только. Чудесный день. — Да сдалась мне ваша сакура! — машет рукой демон. — Мне нужно только изловить оникабуто, на этой горе водятся прекрасные экземпляры, значит, на вершине должны быть самые лучшие и крупные из них, ведь на то она и вершина. Синобу неприятно чувствовать себя растерянной, ей это не нравится. Забираться на вершину горы, в святилище, ради этого? — Оникабуто? Жучок, «демон в шлеме», это тебе нужно? Зачем? — уточняет она. Демон жарко кивает несколько раз, его глаза загораются надеждой. — Да-да-да, он самый! Ты знаешь, где его тут найти? Неужели не знаешь, зачем нужны оникабуто??? Синобу утомлённо потирает лицо. День был совершенно дурацкий, и ей хочется есть и спать, а не объяснять какому-то рогатому жулику, что… — Слушай, — твёрдо говорит она, — на вершине горы не водится этих жуков, вообще никаких, ни крупных, ни мелких, так что единственное, что ты там можешь найти, — неприятности на свою рогатую голову. Ёкай как-то разом сник и в задумчивости сморщил лоб. — Ты уверена? Может, ты не все места знаешь, и… — Уверена, — отрезает она. — Тебе там нечего делать, это правда. Жуки водятся ниже по склону, на здешних сакурах их нет. Тебе лучше уйти. Её голос был чётким и непреклонным, и пожалуй, она похвалила бы себя за успешные переговоры — если бы её живот не заурчал громко и жалобно. Это было неловко и неуместно — выдавать свою слабость в таком деле, однако это случилось. Синобу поспешно втянула живот, но легче не стало. Ужасно. — О, ладно, раз ты так говоришь, — удивительно, но в голосе óни нет насмешки над её слабостью, только разочарование в собственных надеждах, — жаль, конечно, но я посмотрю ниже по склону, спасибо! — Я прослежу, пока ты не уйдёшь, — упрямо объявляет Куки, глядя исподлобья, но его это, кажется, ни капли не беспокоит. — Меня тут уже нет, — отмахивается демон, роясь за пазухой, — я уже ищу жуков ниже по склону, а ты тут… На, возьми! Он бросает ей какой-то сверток, и Синобу машинально ловит его — небольшой, в пару ладоней, завернутый в серую бумагу, — и едва не отшвыривает: мало ли какое проклятие ёкая может быть на этой вещи? — Что?.. Её вопрос обрывается в пустой ночной тишине — демона и след простыл. Она недолго осматривает окрестности и прислушивается, но нет ни звука, ни признака, что он обманул её и остался где-то рядом. Рассматривая свёрток в неверном свете придорожного фонарика, Синобу колеблется недолго — если там действительно что-то нечистое, то открывать это самой нельзя, но и приносить это в само святилище было бы крайне неразумно. Вознеся короткую молитву, она решается отвернуть уголок бумаги — и едва не садится прямо в дорожную пыль. Вот уж что трудно было себе представить. Под оберткой оказывается пара онигири — ровных, аккуратных, потрясающе аппетитных. Синобу сглатывает слюну и долго пристально рассматривает нежданное угощение, затем осторожно отламывает край — мало ли что внутри, может ли это быть насмешкой дьявола? В первом оказываются рубленые креветки. Во втором — жареное мясо. Желудок болезненно сжимается в предвкушении, а Синобу подозрительно рассматривает со всех сторон, принюхивается на всякий случай, но в конце концов поддаётся на зов бренной плоти и доверяется ощущениям, что ничего вредного нет. Назвать вкус божественным было бы неуместно, но думалось именно так. Это слишком вкусно для неё, и ей с трудом удаётся заставить себя жевать рис медленно, чтобы не подавиться и не получить несварение. Когда Синобу добирается до начинки, ей хочется расплакаться — слишком давно не доводилось есть что-то столь вкусное. Óни оставил ей онигири. Должно быть, она переутомилась и бредит. Но вкус мяса на языке и наполненный желудок не позволяют обмануть себя. Синобу складывает бумагу и стряхивает крошки с подола. Ухудшения она не ощущает — если только там не было какого-то особо хитрого яда, но она сомневается, что на это способен тот, кого заботят никому не нужные жуки. — Спасибо? — неуверенно говорит она куда-то в темноту. Вряд ли, конечно, он её услышит, но благодарность — одна из добродетелей, что никогда не бывает излишней.