Не/мой и не/любимый

Мы отработали очередной день и сегодня я впервые увидел, как Хан получает оплату за наш труд. К моему удивлению, сколько бы я не требовал у своего повозчика заработанную долю он продолжал делать вид, что не слышит. Мои угрозы и насмешки, что жадность страшнейший из грехов – не работали. Он упрямо держал всё заработанное при себе и невозмутимо отдал старику, даже не взглянув в мою сторону. Уже за завтраком хозяин дома был непривычно бодр, болезненная хандра спала. И пусть с недавних пор госпожа, живущая здесь отводила взгляд при виде меня, гордо поднимая подбородок, я не мог не заметить, как повеселела девочка, радуясь выздоровлению отца. За ужином я заговорил первым, не хотел этого, но и не видел смысла откладывать неизбежное. Я все равно должен вернуться домой и заберу его с собой при любых условиях. Удивительно, но старик лишь молча кивнул и попросил не торопиться в дорогу на ночь, отъезд отложили на утро и видят боги губы Уми задрожали, скрывая слезы обиды. Хан провел около часа в ее комнате неуспешно утешая, а я поставил вымытую посуду на стол переведя взгляд на старика, что так стремительно рассматривал меня, словно пытался заглянуть в самые глубины скупой души: - Все еще пытаетесь узреть во мне человека? - Может и я вправду ошибаюсь в вас, господин, вот только деяния ваши покрыты мутной пеленой и как вы не старайтесь, вам её не смыть. - А вы глаза протрите, это вам старость зрение подпортила. - Хамите старшим и бровью не поведете, ох и наследник у императора, - хозяин ухмыльнулся, украшая лицо множеством морщин от улыбки, а после словно задумавшись опустил взгляд в пол, и улыбка медленно сошла с бледных уст. – Но если вы не врете и обижал его кто, а вы вперед меня узнали, то выходит и мне есть чего стыдиться. - Ваша сестра, какой она была? – отодвинул стул и сел неотрывно глядя в задумавшегося мужчину. - Тихой. Красивой, но уж больно замкнутой и пугливой, от чего другие над ней пошутить любили, девицы у нас такие, их ее красота обижала пуще собственного уродства. Как родителей не стало я старался ее оберегать и свою жизнь строить, только выходило плохо… Тогда и объявился отец Хана, он трудолюбивым был, хорошим человеком. - Они после свадьбы туда переехали? - Муж ее с рождения жил в той деревне, я сам в гостях и не был, да и меня не звал никто никогда. Племянника лишь раз привезли показать, ну, а дальше если и на рынке пути встретятся, то в радость, а так ни жена моя сестру не взлюбила, ни та встрече рада не была. Вы же не думаете, что моя сестра бы с ним так поступала? Она любила своего сына! - Знаю я одну женщину, что тоже истошно продолжает кричать о любви, только вот её ребенку от этого ничуть не легче, - поднялся и кивая улыбнулся старику. – Не стану я обвинять людей в том, в чем не уверен. Оставлю эту привычку вам, а теперь отдыхайте. Крепких вам снов, хозяин, благодарю за гостеприимство. - Всегда рады гостям, а вам так тем более, - все с той же наигранной вежливостью проворчал он, отворачиваясь лицом к стенке. Сам же сказал, что и не виделся с ними толком, откуда же уверенность в том, что родители Хана любили? Слепая вера в милость собственной сестры? Какие же глупости трактует нам семейное родство. От моих размышлений оторвала фигура Хана, что прокрадываясь в комнату тихо прикрыл двери и дрогнул, стоило увидеть, что я не сплю, а молча смотрю в стену напротив, усевшись на постели. - Нет, всё в порядке, - отмахнулся от немого вопроса темных бровей и улыбнулся, видя долю обеспокоенности в холодных глазах. – Хоть и больно мне знать, что полюбил я кого-то столь скупого и мелочного! Ни доли стыда не мелькнуло в этом лице, он ухмыльнулся и сел напротив, отводил взгляд, но уступая мне наконец неуверенно поднял и вот мы уже несколько мгновений смотрим друг на друга, под молчаливую песнь луны. - Ты любил когда-то? Мой вопрос заставил его смутиться и в один миг широко раскрыть веки, я думал лишь отмахнется или вовсе сделает вид, что не слышит. - До вас мне нравилась лишь девочка, что жила по соседству. Но я был еще совсем ребенком… - Красивая? – я сдерживал смех и прищурился, глядя на то, как сложно даются ему слова. - Добрая. - Славно, добротой я не наделен, а в красоте соревноваться значит не придется. Мне искренне хотелось смеяться, отпустить всё и говорить о глупостях, но пугающие картины плыли перед глазами и осознание окатило холодной водой. Среди всех жителей была лишь одна девушка, что вровень по возрасту Хану…. Я тяжело сглотнул: - Твой дом, что ты можешь сказать об этом месте? - Вы спрашиваете потому что интересно или потому что всё знаете? Я выдал себя реакцией резко дернувшись назад, а он ухмыльнулся в язвительной манере. - Я не многословен, но не глуп. Знаю, что и шрамы мои вы приметить успели и, что заинтересовали они вас я тоже заметил. Только всё ждал, когда спросите, но видимо решили, что я раним излишне. - Есть раны о которых не хочется говорить, даже если они затянулись и остались лишь мелкие шрамы. Откуда мне было знать, что так легко расскажешь? Прав ты, видел я всё своими глазами и отпустить увиденного не могу… - Молитву богам всегда первыми слышат демоны, а дальше уже душе решать принять ли дар скверный и пойти по пути простому или продолжать идти по тернистому, но праведному. Не плохие они, господин, люди. Просто заблудились и выбраться не могут. - Не плохие, даже после того, что с тобой сделали? – неожиданно для меня Хан рассмеялся, едва слышно, но пугающе, так люди не радуются, так они словно сходят с ума… Я подвинулся к нему касаясь плеча и увидев, как глаза серые наливаются блеском, дернул к себе прижимая. Он продолжал широко улыбаться, щекой облокотившись на мою грудь, глаза смотрят прямо и не моргают, а меня охватывает дрожь и злость сковывает горло. - Они… они только девушкам невинным кровь пускают, видите ли демон этот иначе на зов не откликнется. Он веселье любит и солнца не выносит. Только дурость всё это, не видел его никто и никогда! - Нет в этом мире демонов, Хан, есть лишь люди, чьи души темнее ада, вот от них мы и страдаем… Но почему они… - Он сказал, что я двуликий. Хан перебил меня, но понял мой вопрос и без слов. Двуликий? - Пока я маленький был всё спокойно шло, мать с отцом работали и на молитвы ходили, а я дома. А когда двенадцать исполнилось мы старшего на рынке встретили, он взгляда от меня не отводил, помню, как матушка ладонь мою крепче сжала, словно боясь чего-то. – тихо, едва уловимо шептал он. – Вечером старший домой к нам явился, а за столом родителям вместо радостной вести объявил, что я наместник демона и что слилось во мне женское и мужское начало… - Они позволяли тебя мучать лишь из-за того, что ты красив? - Разве можно это проклятье назвать красотой? Если и дар это, то не от богов мне достался и счастья не принес нисколько. Отец и без того ни меня, ни мать ни во что не ставил, а тут стал всё чаще руки распускать, что прокляла она его, ребенка оскверненного выносив. Я ни себя, ни её защитить не мог, как не пытался. Просил уйти, а она в слёзы, что неплохой он человек и живут мирно. Он замолчал и смотрит в сторону двери. В моих объятиях изваяние ил льда, искусство, созданное природой, что осквернили люди. Я прижимаю его бережно, боюсь навредить. - Всё осталось позади, дядя хороший человек и вы хороший, господин. А я нет. Двуликий. - Я тебя писать и читать учил, не для того, чтобы ты ереси всякой верил, а чтобы человеком был образованным! Так что скажи этим глупостям, чтобы выметались из твоей головы, иначе придется выбить. - Я не разбудил их, когда древесина в доме загорелась, вышел прочь. Он сказал это быстро, но четко. Даже не взглянул на меня и возможно решил, что я испуганно отодвинусь от него словно обжигаясь об убийцу, но я лишь ухмыльнулся, а в душе стало лишь на малую долю легче. - Убийство страшнейший грех, Хан, - поцеловал его затылок тихо прошептав, - и твои родители согрешили, медленно, но верно убивая тебя. - Как господин вы не должны покарать меня за то, что не спас тех, кому помочь мог? - Может стоит покарать меня, что не спас тебя, когда это было нужно?