Нимфа в янтаре

Ветра и камни вечны. Мостовая бесчувственна к восходам и заходам: И не пьянит луна морозным медом глубин души, где темень гробовая. Но за тебя шел бой когтей и лилий, звериных смут и неги голубиной, я выстрадал тебя, и вскрыты жилы. Ф. Г. Лорка "Любовь до боли"

Душа Тёмного Лорда плавилась в глубинах ядер синих звёзд. Она перековывалась и перестраивалась каждым атомом в новую, более сильную, жестокую и несокрушимую версию себя. Он изваял свою сущность из жизней двух жертв, как худший из паразитов и худший из падальщиков. Малолетняя Джинни Уизли — игреневая лошадка-жеребёнок из клана Уизли — стала первой жертвой на алтаре души Тома, первой веткой хвороста, необходимой для розжига Жизни. Завладеть чистокровной, породистой кобылкой, только-только научившейся держать в руках палочку, было сладко. Норовистая, как и подобает породе, она заставила Тома попотеть, однако её жизнь в качестве награды превзошла любые усилия. Её кровь, впитавшаяся в желтовато-горчичные страницы его дневника, была подобна летнему вину с оттенком ирисов, меди и солнца. Кровавый сок её жизни напитал Тома физической телесностью и какой-никакой силой. А потом очнулась Она. Могучая, древняя, как сама магия, самка василиска — Ужас Слизерина, Королева Змей и Матриарх Неназываемой Магии отдала величайшему из наследников Салазара свои жизненные силы, магию и душу. Василиски — удивительные создания внеземных, межзвёздных сил. Василиски — источники чудес, одни из краеугольных камней мироздания. Сны, что им снятся, сплетаются в великие полотна странной, причудливой магии, доступной не всем. Их взгляд — взгляд Смерти из-за многих граней вселенных, их яд разъедает крестражи, их души жутче чёрных дыр. Их длинные тела обвивают корни мировых древ, а клыкастые клиновидные пасти пожирают плоть умерщвленных богов. Раздвоенные языки лакают ручейки крови невинных и Святых, жёлтые глаза мерцают сиянием извне. Музы оккультного знания, демонические султаны и прародители многих загадок. Их сновидения создают миры, вскрывают замочные скважины других слоёв мироздания, перекраивают реальность. Равноценные спутники, собратья и злейшие враги василисков — фениксы, существа столь же невероятные и непознанные, — соперничали с василисками, как Солнце соревнуется с Луной за место на небосводе. Глупо и бессмысленно. Невинная чистая кровь ребёнка и добровольное самопожертвование хтонического, вневременного существа напитали крестраж Тома Риддла, вскормили его силой и могуществом, за которое однажды придётся заплатить. Там, в сердце синей звезды, угасающей от вязкости души Тома, было горячо и до помрачения рассудка страшно. Пред взором Тома раскинулось Астральное Море — безбрежное, черно-синее, вспыхивающее разноцветными бассейнами магии и переливающееся серебром и бронзой воспоминаний и нитей времени. Том видел, как мрачные, хищного вида люди крали чужие Солнца, унося их с собой в тёмный мегагород из монолитного камня. Видел полые жемчужно-пепельные Луны, что выглядели как скорлупа яиц, из которых выбирались неведомые чудовища. Василиски обвивали ониксовые колонны, поддерживающие пузыри-миры, изолированные реальности, рождённые Неведомой Матерью только ради утех и увеселений. Змеевидные полулюди строили свою огромную Империю прямо на плоти и костях павшего Древнего Бога. Они бахвалились своей странной магией, которую черпали из Бога, и они грозились пожрать все миры, ибо так завещали им их собственные Боги. Мировые Древа, сотканные из бронзовых нитей пространства-времени и серебристых шнуров воспоминаний, выглядели циклопическими монстрами. Том думал, что видел Вечность. Его химерная душа, сшитая из разных кусков, была в восторге от истинной Бесконечности бытия. Его наблюдаемая вселенная — лишь атом в монструозной и необъятной структуре и сам Том однажды станет скульптором реальности. Он вновь обратил взгляд к змеевидной расе. Их Империя поглощала измерения и подминала под себя обширные регионы космоса. Они вгрызались в ткань космоса крепче голодающей моли. Они казались Тому дальней роднёй. Астральное Море — не просто космос, наблюдаемый магами и магглами с земли. Астральное Море — это метафизическая точка соприкосновения настоящего, реального, потустороннего и грядущего. Сны и грёзы здесь сплетались с реальностью и физическим воплощением, и вследствие этих кратких ярких сношений рождались великолепнейшие химеры и гибриды, новые миры и смерти для миров старых. Сновидения поэтов и художников были семенами, падающими в почву физического и осознанного, и те ростки, что всходили от странного союза, пылали болезнетворной человеческой природой и суровой физической красотой. Горнило синей звезды уже почти остыло. Непрожитые годы Джиневры Уизли, мудрость и сущность Матроны Змей, грязно-порочный кусочек души Тома Риддла сплавились в одну сущность. Кем он был? Ещё одним потомком этой жесткой космической структуры? Наследником Великой Пустоты и Горькой Бездны? Ещё один гибрид Невозможного и Обыденного. Он мог бы стать бесплотным духом — мелкой рыбёшкой в Астральном Море — или мог прибиться к сильным и коварным змеелюдям, чья несгибаемая Империя глотала миры и цивилизации. Он мог бы слиться с Вечностью, охотиться на Укротителей Солнц и Пастырей Лун. Душа Тома была кипящей и неудовлетворённой. Он хотел, подобно своим дальним родственникам, пожрать Дриад Ночи, Сумеречных Нимф и Гарпий Бездны. Мерзкие и надменные слепки женщин — они хохотали над Томом и пророчили ему скверную судьбу, словно стая горластых сорок. Мрачное удовольствие разливалось по воображаемому телу Тома. Чтобы он перековал свою душу, свои жизни отдали две самки. Нимфам, Гарпиям и Дриадам стоило бы бояться его. Одно из Мировых Древ, то самое, откуда Эта версия Тома Риддла была родом, выглядело болезненно и хворо, точно личинки термитов подтачивают его изнутри. Одна из Сумеречных Нимф — особо костлявая и острая на язык — носилась по стволу Древа в сопровождении свиты из фениксов и странноватых существ, сочетающих в себе черты кролика, оленя и белки. Кора Древа была покрыта трещинами и червоточинами. Трещины струились густой кровью, а в гнилых полостях таились жалкие, злобные низвергнутые Боги. Листья Древа опадали. Ветви ссыхались, крошились и казались мёртвыми. Неясный страх кольнул Тома. Хотя теперь он и не был привязан не то что к физической оболочке, но даже к своему миру, ему не нравилось, что тот посмел умирать без его согласия. Том без особых проблем мог перебраться в идентичную версию своего мира, убить другого себя и, заняв его место, начать заниматься тем, чем ему хотелось. Но хотелось ли ему этого? Разве хотел он просто сбежать из своей гниющей реальности, как глупая белка, поджавшая хвост? Не был ли он полубогом, чья несгибаемая воля и интеллект возвысили его над презренными червями? Он мог защитить свой сноп миров. И он хотел. Как жаль, что его слабость была сильнее. *** Место, лишенное магии, не было лишено религии, опиума для народа. После долгого и напряженного разговора в таверне Том добил свою вынужденную напарницу вестью о том, что здешние жители считают и его, и её местными представителями высшего жречества. — Они обращались ко мне, как к священнику Тому, и интересовались о том, как поживает попадья Гермиона, — говоря это, он словно пытал её Круциатосом — медленно, с оттяжкой. — Попадья? — шипение разъярённой кошки. — Жена священника, — абсолютно по-мальчишески улыбнулся он. — Я знаю, кто такая попадья, ради Цирцеи, как такое возможно? — Очевидно, нам предстоит это выяснить. С того момента прошла пара часов, и, ворочаясь в неудобной трактирной кровати, Гермиона представляла завтрашний день. Она и Том пойдут в белокаменную церковь, где были обустроены несколько келий и общая опочивальня жреца и жрицы. Они договорились играть роли тех, кем их считают все эти люди. Шаткое перемирие было вынужденно достигнуто, когда Гермиона выпила третий кубок подогретого вина. Том с недовольным выражением лица проводил её на второй этаж, где добродушная хозяйка таверны выделила ей пустующую комнату. Сам он расположился в соседней. Гермиона приняла горизонтальное положение, однако комната всё равно крутилась вокруг неё, а стоило закрыть глаза — перед ними плясали разноцветные огни. Винные пары выветривались медленно, и анализировать и рационализировать было совершенно невозможно. Быть может, ей стоит сконцентрироваться на чувствах? Завтра будет день, и Гермионе казалось, что он не принесёт ничего хорошего и лишь добавит загадок. Том не верил, что оказался в посмертии, а Гермиона отчасти желала, чтобы это было так. Сон не шёл, за дверью комнаты кто-то скребся и шуршал. В пальцах Гермионы была зажата палочка, и хотя магия так и не вернулась, было трудно отучиться от укоренившихся привычек. Волшебная палочка для волшебника — продолжение руки, какой человек оставит руку в недосягаемом месте? Звуки за дверью усилились и эволюционировали в помесь кряхтения, постанываний и влажных шлепков. Гермиона подумала о том, что она заслужила эту гнетущую неопределённость и необъяснимость. Она разрушила целую плеяду миров лишь потому, что испугалась грохочущих тварей и их разверстых пастей. Быть может, в их пухнущих чревах ей было самое место. Быть может Провидение направило её в это место ради того, чтобы она окончательно взошла на гору Голгофу? Грешница ли она, обязанная стать мученицей, или же ни Творец, ни сонм Богов не ведают, что творят, и всё на самом деле не имеет смысла? Гермиона проваливалась в свой собственный разум, подточенный исправленными воспоминаниями и покорёженный многими потрясениями. Она всё ещё мыслит остро, как нитиноловое лезвие, однако паразитарные мысли-черви роются в её упругих извилинах и путают намерения, желания и страхи. *** Удивительно, но днём захудалый Последний Очаг выглядел ещё хуже, чем под крыльями ночи. Все огрехи архитектурных изысков и нищета топорщились словно намеренно привлекая к себе внимание. Крестьяне с почтением наклоняли головы при виде Тома и Гермионы, шептали слова благодарности и уверяли, что на следующую мессу принесут свой лучший скот. — Они абсолютно уверены в наших именах, внешности и в том, что мы их духовные наставники, — тише, чем шепот ветра, сказала Гермиона. — Благо, они не пытаются завязать более глубокую беседу, — ответил Том. — Чем скорее доберемся до книг об этой их вере, тем меньше риск создать ситуацию, при которой они начнут задаваться вопросами. Риддл не выглядел отдохнувшим, и Гермиона сделала ставку на то, что он не сомкнул ночью глаз. Белокаменный монастырь с прожилками голубого галечника стоял сурово и аскетично. Рядом росло странное белоствольное дерево, больше всего похожее на тополь. Небосвод закутан в дождливые тучи, как и предыдущим днём. Гермиона старалась не думать о том, что ещё вот-вот и её захлестнёт паническая атака от отсутствия возможности узнать точное Время. Дубовые рассохшиеся двери — пустоватая зала с высокими потолками и пустыми скамьями на манер католической церкви — фрески, мозаики и росписи. Всё, что увидели «жрецы» в доме своего бога или богов. «Мы даже не знаем, сколько в нашей вере богов, а что если она окажется сложна, как древнегреческая или шумерская? Будет неловко сказать пастве какую-нибудь глупость», — шестерни мыслей работали в голове Гермионы как и всегда безостановочно и прытко. «Добраться до книг, прочитать, запомнить, прочитать вновь.» Том с пристальным вниманием изучал мозаики, словно находил в них что-то знакомое. Флористические мотивы, сцены охоты волчьей стаи на нескольких косуль, много изображений деревьев и гнездовавшихся в их ветвях птиц. Одна фреска изображала хрупкую женскую фигурку, которую пронзала виноградная лоза. От последней сцены Гермиону передернуло мурашками. — Неважный художник, — внезапный мужской голос прямо за спиной заставил вздрогнуть. Том с нечитаемым выражением смотрел на женский силуэт и разрывающие его лозы. — Единственное изображение человека, — заметила Грейнджер. Больше она не боялась Тома, не здесь, не в месте, куда они попали по воли злого рока. — Довольно удручающе, — он склонил голову и перевёл взгляд наверх, где буйство травяных и древесных узоров нарушало всякие границы умеренности. — Чем ты занимался, пока остальная твоя часть терроризировала Британию, а ещё пять частей валялись в самых разных местах? — Явно не пытался затащить себя и одну грязнокровку-героиню в место, лишенное магии и нормальной погоды. — Ты пытался найти новый способ бессмертия? Когда понял, что крестражи уязвимы. — Я уже говорил, что путешествовал по Ближнему Востоку. — Ты путешествовал и тогда, когда собирался наклепать целую прорву крестражей. Он перевёл кусачую синь своих глаз на Гермиону. — Ты тоже была больна этими сновидениями, — не вопрос, констатация факта. Она замялась. Сны о её параллельных жизнях-смертях были неприятным напоминанием. Она часто проигрывала ему. — Ближний Восток, родина многих демонических культов, — Гермиона бесстрашно смотрела в его глаза, — и ты достаточно самонадеян и горд, чтобы попытаться подчинить себе какую-нибудь умопомрачительную мерзость или организовать вокруг своей персоны ещё одну секту. Технически Гермиона встречалась с Томом Ридллом лишь два раза, и оба раза то была змееподобная тварь из кошмаров, и оба раза они встречались на поле боя по разные стороны баррикад. Навязчивые сны против воли навязали ей многие знания о его личности и характере. Ну, точнее о личностях и характерах его дубликатов, но то было несущественно... Боги! Почему семантика мироздания была так сложна? — Возможно, это мне стоит начать пытать тебя на тему того, что ты, как сотрудница Отдела Тайн, могла начудить с могущественными артефактами? Признаюсь, я удивлен твоим выбором, многие твои версии кончали жизнь в тошнотворно-приторном браке с отродьем Уизли и его щенками, а ещё часть твоих «сестричек» умирала одинокими старыми девами, но зато побывавшими в кресле Министра Магии. Мерзавец. Он знал её, как и она знала его. Спор умер, не успев пройти эмбриональную стадию. Совершенно очевидно, что им нужно работать сообща, чтобы выбраться из этой пасмурной трясины и уже после этого попытаться сыграть в игру на выживание. Они проникли вглубь монастыря, бродя по его коридорам-артериям, устланным душистым тростником. Кельи пустовали — очевидно, послушников у Тома и Гермионы не было, как не было и каких-либо зацепок о жизнях жрецов-предшественников. Общая спальня жреческой четы выглядела довольно просто, но добротно: крепкая большая кровать с перинами, почерневший от сажи камин, шкура вола на полу и писарский стол с парой увесистых книг. Гермиона взяла книгу в обложке цвета красного дуба. От неё веяло старостью и лёгким душком плесени. Тому достался фолиант в коричневой коже со страницами, не вшитыми в переплёт. Они впитывали каждое слово и буковку, как губка впитывает воду. Гермиона и не задумывалась о том, как ей не хватало успокаивающего вида текста. «Туманы обступают наш мир, как вода обступает камень посреди водоёма. Лишь наш милостивый Зодчий ведает, какие тропы нам использовать... », «Жрица — наложница не только своего Бога и Богини, но и жена Высшего Жреца, равная половина его сердца и души, подчиняющая, но и подчиняемая...» «Когда урожай собран, а дичь уходит дальше в лес, мужчины под присмотром своих Духовных Лидеров облачаются в нагие личины и бредут преследовать вечных жертв своих — незамужних женщин и девиц...» «Охота — и в любовной утехе, и прокорме, всегда охота». Допотопная вера эта основывалась на двух Божествах супругах — Зодчем и Прядильщице, брате и сестре, мужское и женское начало чьё было выпячено, как и подобает примитивным религиям. Зодчий — создатель этого мира, глава и всеотец, а супруга его — Прядильщица, жалостливая и учащая созиданию Богиня, соткавшая загадочные Туманы из своих волос. Гермиона фыркнула когда прочитала о некоторых мистериях, которые проводят жрецы. Мужчины должны имитировать погоню за женщинами и после того, как выбранная женщина согласится на половой акт, должны взять её под открытым небом. Что это за пережитки племенных ритуалов пещерных людей? Жрец и Жрица должны быть духовными маяками и моральными ориентирами для своих прихожан, однако в этом обществе на роль религиозных лидеров-супругов испокон веков выбирают кровных брата и сестру. «Довольно-таки в стиле Гонтов», — про себя пошутила Гермиона. Ей было не по себе от этих новых виражей в и так непростой жизни, однако искра юмора ещё никогда не делала хуже. — Это простейший культ, — сказал Риддл, когда они обменялись фолиантами и закончили чтение. — Он словно вырван из другого временного периода, он не подходит для той формы общества, которой живёт сейчас здешний народ. — Мне тоже кажется, что это место нелогично. Ты видел местность, в которой они возделывают урожай? Откуда у них виноград и специи, вспомни, вчера в таверне я ведь не единственная пила это. — У них скверная почва, худые леса и грязный водоём с заражённой рыбой, однако еда у них в изобилии. — Здесь нет детей. Это прозвучало как выстрел. Том дернулся от её слов. — Подумай сам, чем обычно занимаются дети в таких социумах? Помогают взрослым с хозяйством, следят за какими-нибудь козами и курами, помогают матерям по дому, но тут... Мы прошли всю эту деревню насквозь от таверны до сюда и не встретили ни единого ребёнка. Здесь даже почти нет молодых, одни старики да те, кому уж точно пора иметь по паре-тройке детишек. — Поэтому у нас пустуют кельи, нет ни братьев, ни сестер, которых можно было бы отдать в услужение Вере, — Риддл криво усмехнулся. Умирающая в прямом смысле слова деревня с трагическим именем Последний Очаг, возможно, станет и Последним Пристанищем для Гермионы и её незваного спутника. — В книгах говорилось о Туманах, мол, они окутывают этот мир... Гермиона не закончила фразу. Магия здесь не сильна, её тут вообще нет, и именно поэтому с её разума слетели блоки и чары, как полинявшая шерсть. Но... Парселтанг язык магический. Том владеет парселтангом. Возможно, впервые за всё пребывание здесь Гермиона искренне улыбнулась до ушей. Риддл непонимающе уставился на неё. Ни его зловещие взгляды, ни язвительные фразы — ничего не смогло бы сбить с Гермионы её внезапно воскресшие силу духа и волю к жизни. — Ты должен поговорить со змеями, — едва сдерживая торжество в голосе, заявила она. Облик взрослого Тома вдруг на краткий миг — короче, чем удар сердца, — растворился и превратился в несмелого мальчишку из приюта, дарившего робкую и незаметную улыбку старшей девочке.