Нимфа в янтаре

День умер рано, и ночь за его крыльями нагрянула внезапно и незаметно для Гермионы, чей душевный и моральный компас — циферблат часов — сейчас был не полезнее её волшебной палочки. Прескверное место. Стоило юному Лорду и его спутнице войти в скромную деревушку, как они безмолвно разбежались друг от друга и растворились в тенях и чужих силуэтах. Гермиона Грейнджер была львицей на охоте, она была голодна до знаний и объяснений. Пускай сейчас она дрожит от клыков мороза и терзаний голода, страх перед Необъяснимостью был куда важнее. Лёгкой, неслышной поступью кошки Гермиона кралась в сумерках Последнего Очага. Редкие повстречавшиеся ей местные обитатели иногда кивали в знак приветствия так, словно знали её лично. Но в этом же не было ни логики, ни смысла, ни даже успокоения. От косых хибар веяло древностью времён, словно реставрацию им не проводили с годов рассвета Вильгельма Завоевателя. Иногда деревянные постройки соседствовали с вытесанными из камня заброшенными фортами. «Довольно эклектично, на мой вкус», — подумалось Гермионе. Стиль застройки был скорее хаотичным, ведь некоторые лачуги жались друг к другу, как слепые щенята жмутся к матери, а другие были рассеяны по холмистым полям, словно рука неумелого ребёнка засеивала почву. Вдали от черни, на болотистой равнине виднелся замок-дом местной затхлой аристократии. Но самым живым, дышащим и рокочущим органом этого огромного организма была великолепная в своей аляповатости трёхэтажная таверна «Мышка». Гермиона пообещала себе нагрянуть туда, когда закончится её голодный до информации забег по окрестностям. Её голова была готова расплавиться, как воск, от обилия и интенсивности мыслительных процессов. Было страшно от того, что магия не откликалась на её зов, было страшно, что к молодому Волдеморту она может вернуться раньше, и, чёрт возьми, было до скрипа зубов страшно от самого факта его нахождения здесь. Она убила его. Видела его падение. Гарри выжил, Волдеморт стёрт из истории их жизней. Ах да, возможно, она умерла. Или сошла с ума. Гермиона была печально известна своим стоицизмом, она была хладнокровна и бесстрашна, когда требовалось такой быть за Гарри, Рона и себя. Но сейчас она одна, впервые за... тринадцать лет. Она напугана, озадачена и голодна. Но ни истерика, ни страх не должны проникнуть глубже в сердце. Они ранят сильнее проклятий и клинков. Гермиона подавила всхлип. Зажмурила веки до мерцающих огоньков и вновь уставилась в сумеречное пространство. На самом крутом из холмов виднелось нечто смахивающее на часовню или зародыш монастыря. Белокаменное здание венчало собой это мрачное место, словно ярчайший аккорд в тоскливой симфонии. Белый камень перемежался с голубоватой речной галькой, отчего вся эта постройка комично смахивала на сыр дорблю. Когда темень ночи стала невыносимой для зрения, Гермиона скрепя сердце решила отправиться в «Мышку», надеясь, что тамошняя жилка тепла, съестного и обилия людей будет полезнее для её дела. Смех подвыпивших мужчин был похож на лай собак и гарканье грачей. Они вывалились из таверны, и Гермиона юркнула в приоткрывшуюся дверь, надеясь не стать ничьим развлечением на ночь. Боги, без магии она была не опаснее воробья. Таверна ожидаемо встретила её взрывом звуков, аппетитных и не очень запахов, золотистыми отсветами каминов и прогорклого духа плохого хмеля. На полу валялся подсохший тростник, окна были замызганы копотью и, по всей видимости, пылью веков, на стенах в нечётном количестве были развешаны зеленоватые, порядком истлевшие гобелены с изображением сцен охоты, а столы и стулья больше походили на древесных чудищ из коряг и пней. А ведь когда-то она жаловалась на бардак в «Кабаньей Голове». Чёрная макушка Риддла виднелась у дальнего одиночного стола, стоявшего дальше всех от камина и ближе к окну с плохими ставнями. Гермиона вновь попробовала незаметно взмахнуть палочкой. Ни импульса, ни даже бледного намёка на него. Сесть за один столик с Волдемортом было бы странно и в обычных обстоятельствах, но в её — необычных — можно было и попытаться отринуть жгучую ненависть к садисту, психопату и маньяку. — Вы оббежали всё это скопище магглов галопом? — вкрадчиво с перчинкой язвы поинтересовался он, стоило Гермионе прошмыгнуть к нему через весь зал. — Прошу прощения, если моя юность заставляет завидовать вашу седину. Сколько вам исполнилось бы, если бы не крестражи, семьдесят с хвостиком? У неё не получилось сгладить углы. Как древний удав готовится задушить глупого кролика, как нильский крокодил хочет утащить в своё пресноводное царство молодую газель, как прыткая ящерица дожидается, пока птичка-мамаша покинет неоперившихся птенцов, так и зловещий Том Риддл подобрался, приготовился вцепиться в тонкую шейку жертвы-грязнокровки. Хотя миг этот был коротким, как удар сердца, Гермиона вспомнила вдруг девиз Хогвартса: «Никогда не щекочи спящего дракона!» Вряд ли её альма-матер посоветует дурное. — Кхм, я хотела сказать, что в здешних домах вряд ли уместится больше тысячи человек. Я не уверена насчёт того, сколько людей может жить в замке у болота, но не думаю, что там кто-то живёт сверх семьи местного феодала, прислуги и, быть может, домашней гвардии. Здесь нет ни одного клочка земли, где можно было бы пользоваться магией, и ещё здесь есть весьма странное здание похожее на местную церковь или вроде того, — Гермиона перевела дыхание, не заметив, как начала тараторить совсем как в школе. — Несколько местных поздоровались со мной, словно мы знакомы, а один даже назвал меня по имени, хоть и с весьма странным произношением, совсем как Вик... — она осеклась ровно на полсекунды и тут же зачастила дальше: — Архитектура, одежда и прочие атрибуты явно намекают на весьма... старые времена. Всё здесь словно из сказки, хотя мне почему-то не кажется, что мы на территории Британии, и вообще это всё больше навевает мысли о средневековой Восточной Европе... Гермиона говорила, не смотря в глаза Риддлу, уставившись в грязное окно, за которым начал мелкий дождик. Ей было странно — иного слова и не подберёшь. — Старательная ищейка принесла мне всё что нужно, пока я сидел в тепле и уюте, — насмешливо хмыкнул он. Гермиона клацнула зубами. Ярость взвилась в груди, подобно соколу, и она с трудом утихомирила ненужные сейчас эмоции. — Но мне есть чем отблагодарить такую трогательную заботу, — он вдруг придвинул к Гермионе глиняную тарелку с куском истекающего жиром пирога. Во рту выделилась слюна. Пока она разглядывала подношение, Том встал из-за стола и ровной походкой направился к высокой крикливой женщине за барной стойкой. Хоть Гермиона и исчерпала, казалось, пятилетний запас удивления, проигнорировать то, что Том Риддл накормил её, было бы невозможно. Конечно, она бы никогда в здравом уме не взяла еду из его рук, даже когда он лишён магии. С него станется впрыснуть туда свой змеиный яд. Он вернулся быстрее, чем она ожидала, в руках он держал небольшой поднос с холодным каплуном, двумя чашами подогретого вина и краюхой чёрного хлеба, пахнущего тмином. — Мисс Грейнджер, я не травил этот пирог, — он с раздражением схватил увесистый кусок и откусил. Сок, хлебные крошки и жир оставили вокруг его губ неаккуратный след. Почему-то Гермиона обратила на это внимание. Пирог оказался с угрями, морковью и картошкой. Горячее вино — со специями. Довольно приятная еда для голодного рта. Том управлялся со своим каплуном не в пример элегантнее Гермионы. Шестерни и прочие хорошо смазанные механизмы безостановочно, словно в славных, латунных механических часах, хрустели, звенели и крутились в её голове. Должно быть, Том услышал этот дребезжащий звон. — Твой драгоценный Поттер и его престарелый покровитель не победили Тёмного Лорда в войне, — начал он, отставив наполненную птичьими косточками тарелку. — Когда один из моих самых сильных крестражей попал в Хогвартс и чужими руками я смог разбудить василиска, магия этого существа смогла наполнить... Дополнить мой осколок души. Гермиона вцепилась взглядом в лицо перед ней. Ей хотелось рассмеяться и разрыдаться одновременно. — Почему же ты... Почему ты не стал мстить? — видят Боги, это был наименее интересующий её вопрос, однако задать по-настоящему важные вопросы она не могла в силу опасения, что этот аттракцион невиданной щедрости закроется или, что вероятнее, Риддл прибьёт её, не чураясь маггловских методов. — Мне не была интересна война Волдеморта. — Ты и есть Волдеморт. — Я воскресшая часть его души с частью... магии василиска. — Сестра Рона... Джинни Уизли — она погибла из-за тебя? — Чтобы воскресить душу отдельно от воли её... обладателя, нужна жертва как при создании крестража. — Так значит, ты... как отрезанная ветвь плодового дерева, которая стала саженцем? — Ботанические метафоры не мой конёк, но, в целом, да. Гермиона облизала губы. Кисловатое вино, сдобренное специями и ложкой мёда, слегка дало в голову, но, быть может, то был эффект от слов этого... недо-Тёмного Лорда. В какой-то момент в её мире было целых два Тома Риддла. Два. Гермиона с пристальным вниманием принялась анализировать каждый аспект этого существа. Он не был конвенционально красив, он вообще не был красив, если уж говорить конкретно о мнении Гермионы, но во многих её сновидениях он умудрялся отхватывать свою порцию обожания от противоположного пола, и, помнится, даже Гарри, видевший в воспоминаниях образ необезображенного Волдеморта, говорил, что тот был симпатичен. Но он не был красивым или притягательным. Жутким он был, жутким и Тёмным. Его тягучая аура словно дым от костров, на которых корчатся невинные; его дыхание — серное, как дыхание Ада. Он был злым, развращающим, порочным и греховным, был жадным до власти и почестей, любивший, когда из него лепят идола. Грязный как последний из жалких трупоедов подземного царства. Магии в нём было больше, чем чего-либо человеческого. Быть может, от человека в нём остались лишь грязь, порок и похоть. — Я победила тебя честно, — серьёзно и тихо сказала Гермиона. Он рассмеялся. Тихо. Его голос отдавал музыкой оккультистов древности. — Я никогда не играл честно. Она моргнула. Ещё раз. — Я часто видел тебя во снах, Гермиона Грейнджер, — он проглотил скопившуюся слюну, и Гермионе захотелось, чтобы он впредь никогда не смел произносить её имя с такой неведомой ей доселе эмоцией. — Тебя, постоянно вмешивающуюся во Время, чтобы остановить меня. Горделивая, заносчивая, маленькая, неряшливая выдра, вздумавшая подмять под себя константу. — Я много раз побеждала. И ты умирал у моих ног, — Гермиона не могла оторвать взгляда от его гипнотической синевы глаз. Страх заскрежетал в костях, закипел на кончиках нервов. — Не ты. Твои копии. Лично ты лишь следовала за мальчишками-ровесниками и старалась не подохнуть от голода где-то в лесу. Гермионе стало тяжело выносить эту бурлящую ненависть и в себе, и в нём. Будь у них возможность колдовать — давно бы размахивали своими палочками. — Ты не человек, а гнойник, Том Риддл. Она сказала это без всякой лишней эмоции — просто и пусто. Сидящий перед ней... человек, если так можно выразиться в отношении крестража, был гадкой ошибкой мироздания, мерзостью, которую должны были искоренить хоть какие-то высшие силы. Гермиона вспоминала все ужасы, что творил хозяин остальных осколков этой души. Пытки и убийства, насилие и внушение страха. — Я Бог Ультранасилия. Так меня прозвали на Востоке. Грейнджер прикрыла глаза. «Что, ещё одно потрясное прозвище?» — так и подмывало спросить её. — Твоя «Диаграмма Грейнджер» не верна. — Гермиона не успела удивиться внезапной смене темы. Он что, следил за академической повесткой? — Конечно, это сейчас самое важное: указать на мои ошибки, а не решать текущие проблемы. Он неаристократично фыркнул. — На самом деле, если бы ты включила свои мозги вместо того, чтобы клокотать от злобы, то уже поняла бы, что мы явно не в своём мире. Люди здесь по крайней мере не из нашей временной шкалы: у них отличается фольклор и говор, и, не хочу упоминать Назаритянина, но Господи Иисусе, они никогда не слышали про христианского Бога и, судя по всему, у них религии так и остались языческими, и монотеизм здесь не прижился. Так вот чем он занимался здесь, сидя в таверне. Кстати, как он расплатился? Гермиона не заметила, как произнесла последний вопрос вслух. Она так устала. — Обчистил кузнеца, у которого сегодня было хорошо с продажами, — с явным раздражением ответил он. — А теперь вернёмся к текущим проблемам? Она не ответила. — Твои нашумевшие каракули хоть и несут в себе зерно истины, всё равно довольно глупы, взять хотя бы к примеру то, что ты додумалась изобразить их в двухмерном измерении, словно какая-то маггла. Упрощая такие вещи... — Может, вернёмся к зерну истины? — Гермиона не смогла бы вынести лекцию от крестража Тёмного Лорда о том, как бездарен её академический труд. — Параллельных реальностей и их слоёв бесконечное множество, однако тонкие нити пространства-времени, на которые нанизаны наши миры, могут переплетаться, запутываться, схлёстываться и делать множество других вещей. Снопы этих нитей ограничены друг от друга слоями Бездны, и преодолеть их под силу лишь существам с почти божественным потенциалом, — голос Риддла пел тихой оккультной музыкой, той, что воскрешает демонов и проглатывает солнца, луны и звёзды. — Богу Ультранасилия это должно быть раз плюнуть, — не удержалась Гермиона. Чёрт, она ведь не виновата, что он так любит патетичные титулы. Лицо Риддла не выразило ни гнева, ни презрения. Непроницаемая пустота, слишком тщательно и искусно сделанная маска сказали Гермионе больше любых слов. — Вы насчитали восемнадцать миров-узлов, которые соединены меж собой... Напомните, сколькими альтернативными ветками реальности? — Ста шестьюдесятью семью, — сухо ответила Гермиона. — Значит, в потенциальном доступе у нас сто шестьдесят шесть версий меня и ровно столько же вас. — Вероятно. Гермиона никогда не призналась бы ему, что в доброй половине из тех альтернативных веток она мертва. Сны, терзавшие её долгое время, очевидно, были эхом событий, произошедших с ней и не с ней одновременно. — Я — сильнейший из версий себя в нашем пучке нитей. Гермиона глубоко вздохнула. Исчадие, сидевшее перед ней, было угрожающим созданием, однако страх перед ним внезапно рассеялся, как рассеивается ночь перед днём. — Откуда ты знаешь? — Сны. Довольно ожидаемый ответ. — Сильнейшая из моих версий разрушила свою реальность. Она лопнула, как мыльный пузырь. Он рассмеялся. Потусторонний его голос переливался мрачными нотами. — Ты убила больше живых созданий, чем я. — Не я, забыл? Я лишь таскалась по лесам с двумя мальчишками. — Каково это было? — Скитаться по болотам? — Убить Смерть и Время. Гермиона перевела взгляд на циферблат неработающих часов. Она уже допила свою порцию вина, но ей хотелось ещё. Она молчала долго, прежде чем ответить, а гадкий, голодный, коварный и злобный, как свора гиен, Том смотрел на неё не отрываясь, словно боялся, что она внезапно исчезнет. — Что именно ты хочешь услышать? — Всё. Демоническая лазурь его радужек почти поглотилась расширившимся зрачком. Гермиона запоздало подумала о том, что не стоило так опрометчиво смотреть в глаза существу, которое вобрало в себя магию василиска. — Как из-за одной перепуганной пичуги оборвалась целая плеяда законов мироздания? — Он почти незаметно подался вперёд, словно настороженное, но жаждущее животное. Хотя он был гораздо хуже любого зверя. В голове шумели мысли, винные пары и страхи. Целые рои страхов, словно гадкая саранча, носились внутри её черепной коробки. Воспоминания, которые она насильно выдернула из своих упругих извилин, теперь не ограничивались магией. Магия в этом жутком месте была выпарена, выхолощена неведомыми силами. Гермиона сплела себе новые воспоминания взамен запертых старых. В новосотканном полотне её памяти Беллатриса выступала виновницей многих горьких поражений и утрат. Но Белла никогда не выкорчёвывала из драгоценного разума Гермионы её воспоминания и эмоции. Безумная Белла никогда не рвала магическое ядро Гермионы, никогда не проклинала её сотней зловонных, болезнетворных заклятий. Всё это Гермиона проделала сама с собой. Ибо неискупленная вина была горше, чем что-либо ещё. Ноша тайных знаний придавливала и уничтожала Гермиону. Она всего лишь хотела спасти свой мир и себя. Хотела любить доброго Рона, нянчить детей Гарри, слушать пение соловьёв, вдыхать запахи дождливой грязи и прекрасных цветов. Но её родной мир оказался слишком расхлябанным, нестойким, немощным перед угрозой из Вселенской Бездны. Твари, каких не видел Ад, набросились на сочащийся невинностью мир. Маслянисто-чёрные, грохочущие, крылатые, многоногие, зубастые, богопротивные, скрежещущие и жрущие. Они питались материей и их неправильной формы желудки разбухали точно кожаные мешки, они проглатывали целые бассейны магии и глаза их пылали ярче звёзд. Гермиона была львицей, защищавшей свою семью и стаю. По крайней мере ей хотелось так думать. Едкий, как яд, голосок внутри шептал о том, что она скверная охотница, скверная защитница и совсем уж никудышная львица. «Выдра ты. Тщедушная, вёрткая и обессилевшая выдра». — Я никогда не искуплю свою вину, — наконец сказала она. Горячие слёзы выступили в уголках глаз, но голос оставался чётким и серьёзным. — Ты сказала, что я гнойник, а не человек, — с отвратной смесью суровости, надменности и чего-то безумно похожего на вожделение сказал Риддл. — Но разве я худший? Эмоциональная буря внутри Гермионы достигала своего апогея, хотя кроме жалкой солёной влаги, так и не скатившейся по щекам, не было ничего, что могло бы разоблачить истинные масштабы распада личности. Гермиона Грейнджер схлопнула целый мир, оборвав нить пространства-времени. Что стало с теми мирами, что были нанизаны на эту нить, подобно бусинам? Рассыпались ли они во вселенскую Тьму, пали ли в Бездну или так и застыли в одном положении, словно цикады в янтарной смоле? — Ты назвал себя сильнейшим, — охрипшим голосом сказала она. — Но почему именно ты? Я видела твою версию, которая повелевала Небом, Морем и Землёй, и каждый чёртов маг и маггл склонялись перед тобой. Я видела, как ты наполняешь сердца целых континентов страхом, видела, как невинные истекали кровью и ты купался в ней, словно блядская Кровавая Батори, — взгляд Гермионы пылал злобой более чистой, чем сам грех. Не существовало больше тёплой таверны со всеми её посетителями, не существовало их хмельных бесед и взрывов хохота, ни отблески камина, ни стужа, пробивающаяся сквозь ставни, — ничего из этого больше не имело значения. Гермиона и Том поглощали друг друга дикими, преисполненными жара ненависти взглядами. Раздробленные, гордые, убитые и выжившие, победившие друг друга сотню раз они пульсировали от боли утраты магии, тряслись от страха, но ненавидели, чтобы смыть с сердец липкость ужаса. — Я впитал в себя душу и магию существа, бывшего... одним из краеугольных камней мироздания. Он произнёс это без ненависти, тягуче и изучающе. — Кто ты? — без страха искренне спросила она. — Глубокое зло, — кривая улыбка. — Ты укоренил свою сущность в... — она замялась, потому что не до конца осознавала степень его могущества. — В нашем пучке нитей пространства-времени, в мировом древе, если угодно. — Тогда ты, очевидно, чудище навроде Нидхёгга. — Тогда ты моя Рататоск, — рассмеялся он.