Жизнь обязана быть многоразличной, несообразной, отталкивающей и электризующей. Жизнь обязана быть безжалостной и полной любви, в чем легко убедиться, очутившись в зубах ягуара.
Входная дверь хлопает, по деревянному крыльцу стучат быстрые шаги. Геллерт сбегает в сад, замирает и шумно, со всхлипом, втягивает носом воздух. Прижав руки к лицу, он с силой давит основанием ладоней на глаза и беззвучно ругается на рычащем немецком наречье. Лицо его — белее мела, да и сам он выглядит так, словно балансирует на грани намечающейся истерики. Альбусу до боли хочется к нему выйти: обнять, утешить. Нежно поцеловать дрожащие губы и заверить, что Геллерт ни в чем не виноват. Что это случайность: трагическая и роковая, но неизбежная. Сказать, что бегство ничего не решит и им обоим стоит остановиться на мгновение, справиться с собою, с обуявшими чувствами, с болью потери, а потом поговорить как взрослые люди. Что ничего еще не потеряно и все, действительно все можно исправить. Но нет, нельзя, еще не время. Вместо этого он выжидает, прячась в одичавших за лето кустах разросшегося боярышника, набросив на себя дезиллюминационные чары. Гриндевальд делает несколько глубоких вздохов, усилием воли беря себя в руки; отбросив со лба спутанную челку, он быстрым шагом пересекает сад, угасая в закатной тени. Стоит его напряженный фигуре окончательно скрыться за деревьями, дверь вновь отворяется. Второй юноша слетает вниз по ступеням, лихорадочно озираясь. Альбус замирает, впиваясь взглядом во всклокоченный рыжеватый затылок, с неприятным удивлением отмечая, что со стороны человек выглядит настоящим безумцем: бледный до синевы, с подернутым судорогой лицом и закушенными до крови губами, но румянцем, поднимающимся уродливыми пятнами от шеи и выше. Руки у него трясутся так, что зажатая в кулаке палочка ходит ходуном, рассыпая в воздухе искры. Юноша резко оборачивается на каблуках, оглядывая куст боярышника, словно точно знает: кто-то недобрый затаился меж ветвей. Альбус морщится, встречаясь взглядом с голубыми глазами за стеклами сбившихся набок очков. Со своими собственными глазами. Конечно, этот Альбус не может его видеть, но после случившегося каким-то подсознательным чутьем ощущает любую угрозу. Он неуверенно делает шаг, другой — ближе, вскидывая палочку, и зовет глухо, протяжно, истинно надеясь обмануться: — Г-геллерт? Тот, что прячется под чарами невидимости, морщит рот. Нарочито грубо раздвигает ветви, уходя вглубь сада, безмолвно предлагая этому Альбусу проследовать за собой. Юноша, конечно, тут же мечется следом, продираясь через куст: острые ветви цепляются за его одежду, желая удержать, бьют по щекам, но он словно не замечает их злобы. Они встречаются лицом к лицу за старым сараем, в котором Аберфорт хранит всякий хлам, а на зиму запасает сено для своих обожаемых коз. Альбус изящным жестом вскидывает палочку, обездвиживая собственного двойника, и только тогда снимает с себя чары невидимости. — Здравствуй, — улыбается он, заглядывая в распахнувшиеся в испуге глаза — так похожие на его собственные, но неуловимо другие, — Не бойся, я здесь лишь для того, чтобы кое-что исправить.***
— Геллерт! — Альбус врывается в чужую спальню и замирает на пороге. Комната выглядит так, словно мгновение назад в ее стенах случился стихийный выброс, сметший с полок вещи, побросавший на пол книги. И пусть стекла целы, зато ящики комода — вывернуты с мясом, дверцы шкафа распахнуты настежь; даже кровать сдвинута в сторону. На полу — разъятый сундук, поверх которого в абсолютнейшем беспорядке навалены одежда и книги, пергаменты и связка перьев. Гриндевальд замирает у окна, сжимая в пальцах расшитый серебристыми звездами парадный сюртук. Он точно зверь загнанный в ловушку. Альбус делает крохотный шаг навстречу — Геллерт дергается, налетая бедром на край подоконника. — Стой. Погоди. Успокойся, — шепчет Альбус, вскидывая пустые ладони. Геллерт смотрит на него широко распахнутыми черными, от затопивших синюю радужку зрачков, глазами. Взгляд его на мгновение мечется к брошенной на постели палочке, но возвращается к лицу Дамблдора. — Пожалуйста, прошу тебя, успокойся, — Альбус говорит с ним как иногда заговаривал с Арианой, пытаясь ее успокоить: мягким тихим тоном, возвращая на губы ласковую улыбку. — Я не причиню тебе вреда. Я пришел не ради этого… — А… ради чего? — Геллерт выпускает сюртук из пальцев и дорогая вещица неопрятным комом падает к его ногам. Гриндевальд переступает через нее, цепляясь ломкими пальцами за изножье кровати. — Ты сам велел мне убираться. Альбус коротко кивает: да, правда, именно это он и сказал на эмоциях, когда понял, что Ариана не дышит. Он много чего наговорил — меньше четверти часа прошло, как он успел раскаяться в своих словах, но сказанного не вернуть. — Я… Я не подумал. Это все эмоции. Они захлестнули меня и я… — Альбус осекается, делая еще один неуверенный шаг навстречу. — Можно… Можно я тебя коснусь? Геллерт, помедлив, что-то взвешивая для себя, решая, осторожно кивает. Дамблдор подлетает к нему, заставив вздрогнуть и отшатнуться (сердце сжимается от боли на эту отмашку), касается его напряженного предплечья, поглаживая и утишая, словно и впрямь успокаивая дикое животное. Геллерт смотрит на него во все глаза, чуть запрокинув голову. Альбус запоздало, со странным трепетом отмечает, что он почти на дюйм ниже. Альбус садится на край разворошенной постели и тянет Геллерта на себя. Тот на негнущихся ногах подходит и деревянно опускается рядом. Бросает очередной взгляд на палочку; Ал берет ее и рукоятью вперед вкладывает в чужую безвольную ладонь. — Прости, прости меня, Лерт, я… наговорил ужасные вещи, но я не думал… Вернее, мне было так больно, что я просто не смог… — Альбус замолкает, прикусывая губу. Он столько раз репетировал этот монолог, проговаривая его перед зеркалом, а как дело доходит до практики — все слова рассыпаются, словно стеклянные бусины с одряхлевшей нитки. Геллерт, напряженно вглядывающийся в его лицо, дергано кивает. — Я не хотел, Ал… Я не думал, что так выйдет! Я не хотел причинить ей зла! Только не ей, понимаешь? Я не собирался… — он затихает, уронив лицо в ладони, и обреченно всхлипывает. Альбус порывисто притягивает его в объятия, поглаживая по волосам. — Ты не виноват, — шепчет он, перебирая спутанные, но все такие же мягкие локоны, вдыхая их аромат, который почти успел забыть: можжевельник, яблоневый цвет и совсем немного полынной горечи. На глаза наворачиваются непрошенные слезы, и Альбус порывисто стирает их ребром ладони, — Это трагическая случайность. Никто не мог ее предсказать. Геллерт шумно дышит, не поднимая головы. Альбус видит, как непросто дается ему справиться с сухими рыданиями и терпеливо ждет. Он поглаживает его загривок и за ушами, касается дрожащими пальцами тыльной стороны шеи, замирая от призрачного ощущения бархатной кожи под пальцами. Как же ему этого не хватало! Ничто и никто в мире больше не заставит его отказаться от Геллерта. Наконец Гриндевальд справляется с собой и прямо встречает его взгляд. На дне расширенных зрачков плещется вина и тоска, а еще — любовь. Любви там был целый океан, и как раньше Альбус не замечал?.. — Ты правда… Правда не злишься? — по-детски шепчет Геллерт. Дамблдор качает головой и прижимается губами к его переносице, запечатлев между нахмуренных бровей нежный поцелуй. — Мне очень больно. Очень. Но я не злюсь на тебя. И больше всего на свете не хочу терять. Что бы ни случилось, мы со всем справимся. Вместе. Верно? Геллерт тянется к нему, касается щеки ладонью, стирая соленую влагу. — Ты ведь знаешь, чье это было… Альбус накрывает его губы дрожащими пальцами, запирая внутри ненужные слова. — Это неважно. То, что случилось — наша общая вина. Но я никогда не прощу себе, если это станет точкой невозврата, снова. Если я потеряю тебя… — он подается вперед и прижимается лбом к чужому лбу, чувствуя, как Геллерт дрожит в его объятиях. Стискивает крепче, укачивая как ребенка. Гриндевальд порывисто подается ближе и обхватывает его шею ладонями, замирая так на долгие минуты. Он дышит сорвано и часто, но, кажется, слова его убеждают. Геллерт постепенно успокаивается, и вскоре находит в себе силы отстраниться на пару ладоней, с тревожной улыбкой оглядывая разгромленную комнату. — Я собирался сбежать. Трусливо, поджав хвост, — бормочет он виновато. Альбус вновь кивает, улыбаясь на край губ. — После того, что я наговорил, это было единственно верным решением с твоей стороны, — и добавляет, понижая голос. — Я так боялся опоздать, любовь моя. Геллерт ловит его ладонь и прижимает к губам, на мгновение опуская ресницы. — Прости меня, если сможешь. Я вспылил и поступил как настоящий подлец. Прости меня, Альхен. Альбус гладит его по щеке, обхватывает под скулу и, не удержавшись, тянет к себе для короткого поцелуя. Губы Геллерта раскрываются в трепетном неловком касании — словно впервые. Дамблдор жмурит глаза, наслаждаясь этим моментом близости. Все внутри замирает, дробясь на осколки, кровоточа. Альбус знает, что пройдет немало времени, прежде чем боль утихнет, но главное, что он успел, сумел поймать Геллерта за руку и не дал совершить непоправимое. — Ал, у тебя кровь, — неожиданно бормочет Гриндевальд ему в губы, подцепляя пальцами воротничок рубашки. Альбус рассеянно опускает взгляд, хмурится: на белой ткани и впрямь осталось несколько алых капель. Совсем свежих, еще не успевших свернуться. Они окрашивают бледные пальцы Геллерта, марко оседая на коже. Дамблдор тянется за палочкой и истаивает пятнышки простеньким заклинанием. — Это… Думаю, меня задело осколками. Не бери в голову, я в порядке, — улыбается он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. Геллерт, чуть хмурясь, ощупывает его шею, заставляя повернуть голову к свету. — Царапин нет. Ты точно не ранен? — пытливо уточняет он. Альбус спешит отвлечь его поцелуем. Гриндевальд, все еще хмурясь, поддается, позволяя утянуть себя на постель, заплести неторопливой лаской. Он не закрывает глаз: Ал видит его расширенные зрачки близко-близко, различает тонкий обруч насыщенно-синей радужки вокруг тенистых провалов, золото оплетающих ресниц. Поцелуй распадается, но Альбус не дает Геллерту отстраниться, обнимая за талию. Гриндевальд жмется к нему, пряча лицо в изгибе плеча. — И что теперь?.. — тихо спрашивает он, нарушая воцарившееся молчание. Альбус тянет губы в странной улыбке. — Теперь все изменится. Но я обещаю тебе, мы со всем справимся. Вместе, — шепчет он, касаясь губами встрепанной макушки. Геллерт доверчиво опускает ресницы. Тяжесть пережитого наваливается на него неподъемным грузом, давя к земле. Альбус, чувствуя, как чужое дыхание выравнивается, накидывает на Гриндевальд невербальное усыпляющее и осторожно опускает его голову на подушку. Подхватывает с пола плед и осторожно укрывает; касается высокого чистого лба, отводя в сторону золоченый локон. — Спи, любовь моя, а я со всем разберусь. Никто не отберет тебя у меня, я клянусь. Никто и ничто. Альбус поднимается на ноги, берет в руки обе палочки — свою и Геллерта, — и стремительно выходит из комнаты. С похоронами Арианы не стоит затягивать.***
Альбус воет, раскачиваясь, сжимая окровавленное тело Геллерта в объятиях. Алое успевает свернуться, подернуться пленкой. Ладони Гриндевальда холодны и безвольны, глаза невидяще смотрят в ярко-синее летнее небо. За спиной в каких-то полутора километрах линия фронта. Речитативом строчат пулеметы, комья земли взмывают в воздух подобно изощренному фейерверку. В воронках от разорвавшихся снарядов копится грязная грунтовка, гноящаяся по жаре нарывами оторванных конечностей, вывороченных внутренностей и простреленных голов. Трупов столько, что их бессильно волочат в братские могилы по берегам, где суглинок еще поддается усталому тщанию выживших, а то и вовсе скидывают прямо в воду, оставляя гнить в прибрежном песке на поживу черноглазого воронья. Альбус воет, оплакивая свою не_первую потерю — но первую истинную. Глаза Геллерта больше никогда не воссияют внутренним светом. Палочка лежит рядом, переломанная надвое. Альбус закрывает глаза и не может вспомнить лица сестры. Он помнит: сизые корабельные сосны, голые и ветвистые, взмывающие ввысь как пальцы мертвой ведьмы, скользкие, холодные камни, разбросанные по берегам местной речушки, по которым они с сестрой бесстрашно прыгают наперегонки в глубоком детстве; Помнит: они идут за ежевикой: Ариана всегда убегает вперед, ловко перепрыгивая вспученные из земли корни, смеется, смеется, смеется и зовет за собой. Они возвращаются домой рука об руку, в разбитых ботинках хлюпает болотная вода — Ариана хлюпает носом, сжимая его ладонь своей — тоненькой, но цепкой. Он помнит все это и еще тысячу ненужных мелочей, но лицо сестры — словно затертое пятно на бумаге, соскобленное острой бритвой. Ариана навсегда остается в его памяти первообразом четырнадцатилетней девчушки болезненной и тонкой, но стойкой, способной улыбаться в лицо несчастьям, в криво повязанном платке, с вечно растрепанной медовой косой и в слишком большом для нее фартуке. Он все так же ходит за ежевикой, свежим лапником и сухостоем. Прыгает по камням, оскальзываясь теперь все реже; он все так же не умеет летать, но все не оставляет попыток научиться хотя бы жить — в величие своего крохотного умишки. Среди вековых сосен и птичьего грая по утрам, когда сороки сизым полчищем прыгают по откосам крыше, среди холода и тишины огромного своего одиночества, среди новых бед и бесконечных «должен», в доме, пахнущем теперь остро и незнакомо, в новой жизни. Ему говорят о цене, ему говорят о благодарности, ему говорят об ответственности. Ариана сжимает его ладонь все слабей. Альбус не помнит ее лица. Дамблдор смеживает чужие веки негнущимися пальцами и осторожно опускает Геллерта затылком на пыльные плиты пола. В заброшенной церковке взрывом пробило крышу и солнечный свет сыплется с неба, чертя полосы на окровавленном лице Гриндевальда, играя солнечными зайчиками в припорошенных сизым каменным крошевом волосах. Альбус снимает с его шеи кулон их кровной клятвы, прячет в карман и отползает на четвереньках; у него нет сил подняться на ноги — вновь обернуться человеком. Он нашаривает пальцами осколок кирпича, оборачивается и взмахом палочки расчищает пол от сора. Первая линия знакомого рисунка дрожит и изгибается, но дальше дело идет легче. Он выпускает отравленную кровь из разъятых запястий, кормит вязь до тех пор, пока та не вспыхивает алым. Угасающее сияние магии распадается в воздухе привкусом летнего зноя и отцветающих бархатцев. Альбус бросает последний взгляд на бездыханное тело Гриндевальда и хватается за ручку выросшей посреди рисунка двери.