Memento mori

Альбус находит его в крохотном гостиничном номере на Сен-Лоран. Выследить Геллерта легко — он не прячется вовсе. Гуляет по Парижу так, словно всегда жил здесь, словно не успел еще попасть на первые полосы газет. Дамблдор следит за ним пару дней, прежде чем подойти и броситься в долгожданные объятия. Отмечает, что Гриндевальд похудел и изросся. Сколько времени прошло? Полгода? Год? Пять лет и три месяца. Геллерт пишет ему письма, но не отправляет. Это Альбус тоже знает. Странно, что не сжигает их: прячет в конверты, в шкатулку, словно ведет сам с собой любовную переписку. Альбус на мгновение задумывается, что было бы, если бы Геллерт отправил хоть одно? Куда бы в таком случае отправилась сова: в Годриковую Лощину или прямиком к нему? У него нет ответа. В связке кулонов на один больше, но это такие мелочи. Окна распахнуты настежь, но с улицы тянет лишь сухими травами и железистым запахом масштабной стройки. Альбус морщится, переступая порог пустого номера, подходит к столу, рассеянным взглядом окидывая черновики. Почерк Геллерта изменился: завитушка над «д» стала острее. Альбус берет один из пергаментов в руки; улыбается мягко и ласково, словно первенцу. Хлопает дверь. Дамблдор застывает со вскинутой рукой, не находя в себе сил обернуться. Наблюдать за Геллертом со стороны — это одно, но посмотреть ему в глаза — другое. Особенно, когда всего пару дней назад видел в них смерть. Острие чужой палочки вжимается между лопаток. Альбус выпрямляется и разжимает пальцы: пергамент мягко планирует на кучу исписанных черновиков, замирая поверх. — Альбус, — голос у Геллерта хриплый и надсаженный, словно он долго кричал в пустоту. — Что ты тут… Фенрир тебя раздери! Кончик палочки скользит вниз, упираясь в поясницу. Альбус медленно оборачивается, упрямо глядя на руки Геллерта, сжимающие палочку так, что побелели пальцы. Он заперт между краем стола и сильным телом Гриндевальда. От последнего веет жаром и слегка пахнет терпким вином. Дамблдор раздувает ноздри тонкого носа и медленно поднимает голову, встречаясь с Геллертом взглядом. Серые глаза удивленно распахиваются. Альбус подается навстречу, почти вжимаясь ребрами в ребра. — Почему ты не отправил мне ни одного письма? — спрашивает он, и голос дрожит, сбиваясь. Геллерт хмурится и опускает палочку, привычно прячет ее в рукав сюртука. Его глаза кажутся слишком светлыми по сравнению с тем, что помнит Альбус, но это просто игра света; солнце хлещет из распахнутого окна, заливая комнату. Волосы Дамблдора вспыхивают пожаром; лицо Геллерта чертит косая тень. — А ты бы ответил? — с кривой усмешкой спрашивает он, упрямо вскидывая подбородок. Альбусу до дрожи хочется прижаться к его губам, обхватить лицо ладонями, ощутить тепло его живой — живой! — кожи под пальцами. Приходится сцепить руки в замок, опуская ресницы. Он медлит с ответом, точно зная, что этот Альбус бы не ответил. Никогда бы не ответил ему, обвиняя во всех смертных грехах. Как хорошо, что он другой. — Зачем ты пришел? — Геллерт истолковывает его молчание по-своему и отшатывается. Тянется за забытым на краю стола бокалом выдохшегося за день вина и осушает в три глотка. Альбус с жадностью прослеживает, как дрожит кадык на белом горле. — К тебе, — просто отвечает он. Мог бы сказать: за тобой и это было бы ближе к истине, но… Геллерт отставляет опустевший бокал, окатывает Дамблдора подозрительным взглядом. Золотистые ресницы дрожат, брови сходятся на переносице. — Если это какая-то дурацкая шутка, то пошел ты… Альбус стремительно подается к нему и хватает за руку. Геллерт костенеет, разворачивая плечи. Кончики пальцев его холодны, в противовес жару кожи, точно у мертвеца. Дамблдор, едва удержав мучительный стон, прижимается к ним губами, пытаясь отогреть дыханием. Целует, касается сбитых костяшек языком, молитвенно прижимается лбом, шепчет беззвучно сухими губами как молитву: Лерт, милый мой, Геллерт… Гриндевальд отмирает и резко подается вперед, вплетая ладонь в рыжий загривок. Впивается заставляя запрокинуть голову, и, грязно выругавшись, целует покорно приоткрывшиеся на выдох губы. *** Они лежат в разворошенной постели, утомленные, разгоряченные и счастливые. Сквозняк из распахнутого окна холодит влажную от испарины кожу. Альбус жмется ближе, закидывая на бедро Геллерта колено, трется носом о плечо. Гриндевальд лениво следит за ним из-под тяжелых век, словно все еще не может поверить, что все это — реально. Альбус фыркает, смешно морща нос, и сползает ниже, удобно устраиваясь в кольце его сомкнутых рук словно младенец в колыбели. Прижимается виском под ключицей, слушая стук сердца. Ладонь Геллерта вплетается в его волосы, тянет, заставляя откинуть голову. Губы прижимаются к шее — под челюстью, где кожа горячая и нежная, а пульс тычется навстречу как слепой щенок. Гриндевальд чуть царапает горло зубами, усмехается в ответ на коротко дрогнувшие плечи. — Лерт, щекотно! — Наглая ложь. Ты не боишься щекотки. Геллерт трется носом о его макушку, лениво ловит губами вьющуюся прядь. От волос Альбуса пахнет чем-то цветочным, от кожи — амбровой пряностью; Гриндевальд глубоко вдыхает этот запах, набивает им легкие до отказа, и закрывает глаза, чуть крепче сжимая пальцы. Дамблдор тихо смеется и целует его в подбородок. — Я правда не знаю, какого Бога благодарить за такой подарок, — тихо произносит Геллерт, сонно вздыхая. — Я подумать не мог, что когда-нибудь мы снова… Альбус пресекает его легким укусом в плечо, приподнимается на локте и прижимается к губам с долгим, томительно нежным поцелуем. Гриндевальд тихо смеется, обхватывая его лицо ладонями. Дамблдор отстраняется для вдоха и склоняет голову, касаясь губами его запястья. — Любовь моя, что с твоими глазами? — спрашивает он между делом, очерчивая языком рисунок глубоко вдавленных линий: жизни, любви, амбиций и чести. Геллерт лениво вскидывает ресницы. — О чем ты? Обычные глаза, — фыркает он, обводя контур чужих губ подушечкой большого пальца. Альбус понятливо приоткрывает рот, трогая его языком. — М… Но, Лерт, они серые, — мурлычет он, опуская ресницы. Гриндевальд смеется, пытаясь поймать кончик его влажного ускользающего языка, но сдается и просто толкается большим пальцем за кромку зубов, позволяя обхватить его губам, посасывая. Жар желания вспыхивает под кожей по новой, словно полчаса назад не они в безумии страсти вжимали друг друга в постель. — Они всегда были серые… О, Хель, Альбус! Прекрати немедленно! Не могу думать ни о чем, кроме твоего рта вокруг моего члена… — Бормочет Геллерт, зарываясь пальцами в спутанные рыжие пряди и притягивая любовника ближе для поцелуя. Альбус смеется и уворачивается. Перекидывает колено через крепкие бедра и седлает Геллерта, откидывая за спину копну волос. Он чуть приподнимается, обхватывая налившийся кровью член любовника и оглаживая вдоль длины. Мягко направляет между ягодиц, принимая с протяжным, мучительным стоном. Геллерт подхватывает его под колено, помогая опуститься до конца. Шумно выдыхает и чуть подкидывает бедра, выбивая из груди Альбуса долгий стон. Они занимаются любовью неторопливо и чувственно. Альбус покачивается на чужих бедрах, ощущая, как правильно и глубоко ходит внутри крепкая плоть. Геллерт стонет сквозь зубы, то приподнимаясь за поцелуем, то вновь откидываясь в подушки, позволяя Дамблдору самому править ритмом их сладкой страсти. Альбус до последнего не отводит взгляда от его лица, все пытаясь понять: как он мог забыть цвет любимых глаз? Его выламывает в оргазме первым. Дамблдор запрокидывает голову и дрожит, упираясь подламывающимися ладонями в чужую грудь. Геллерт вбивается в него резко и мощно, добирая крупицы собственного удовольствия. Распахивает затянувшиеся провалами зрачков глаза и тянется за поцелуем, и Альбус забывает обо всем.

***

Колдомедик отодвигается от постели, трет переносицу, приподнимая пальцами тяжелую оправу. Альбус подается навстречу, но мэтр Карвальо коротко останавливает его и кивает в сторону коридора. Они выходят из комнаты друг за другом, Дамблдор тщательно притворяет за собой дверь и замирает, впиваясь ногтями в белое мясо ладоней. — Мэтр… — начинает он, но колдомедик прерывает его сухим кивком. — Говорить буду я, а вы, месье, слушайте, — он снимает очки, достает из кармана накрахмаленный платок и принимается тщательно оттирать стекла. Альбус тревожно наблюдает за движениями его рук, не в силах заглянуть в глаза. — Боюсь, молодой человек, прогноз неутешительный. Сердце Альбуса замирает в груди, а потом срывается в бешеный галоп. — Ч-что? Что вы имеете в виду?.. — По своему опыту скажу, что ваш друг не выйдет из магической комы. Проклятье слишком сильно повредило само ядро его магии. Даже если он очнется, что я полагаю, само по себе будет тем еще чудом, то скорее всего останется сквибом. Но я бы не делал ставку на то, что он придет в себя. Вы ведь и сами видели… Да, Альбус видел. Он пытался проникнуть в разум Геллерта с помощью легилименции, но наткнулся лишь на обрывки воспоминаний, в основном детских, спутанных между собой как клубок нитей. Ал долго бродил среди меняющихся без цели и смысла образов, но так и не нашел — не почувствовал, — за ними присутствия чужого сознания. Геллерт Гриндевальд был мертв, лишь номинально оставаясь живым. Альбус судорожно вздыхает и прижимается лопатками к стене, сползая по ней и закрывая лицо руками. Пальцы дрожат, все тело колотит ощутимой дрожью. Мэтр Карвальо смотрит на него сверху-вниз, и взгляд его исполнен скупого сочувствия. — Тело его пока сильно, но и это не бесконечно. Со временем силы начнут угасать. — Он умрет? — спрашивает Альбус едва слышно, уже зная ответ. Мэтр Карвальо жует мясистые губы, не отвечая ни да, ни нет. Они оба знаю, что Геллерт и без того мертв, просто по прихоти судьбы задержался в мире живых на миг дольше положенного. — Вам бы найти специалиста по проклятьям, но, боюсь, сейчас с этим возникнут сложности. Впрочем, я черкну вам пару имен. Вдруг повезет и кого-то из них не отправили на фронт… Да уж, Альбусу и без того повезло сверх меры: проклятье, поразившее Геллерта, предназначалось ему. Гриндевальд просто закрыл его собой, когда осознал, что щит бесполезен. И в тот же миг небесное серебро его глаз окостенело, подернувшись белесой пленкой. Если бы Дамблдор только знал, то никогда бы не сунулся в тот проклятый схрон. Никакой палочки там не было и в помине. Хотя кое-какой дар Смерти, что за ирония, они все же нашли. — И что же мне делать?.. — тихо и обреченно спрашивает Ал, медленно поднимая голову. — Для начала — попробовать связаться с теми, кого я вам отрекомендовал. А если не поможет… Альбус, вы молоды и порывисты, вы любите своего друга всем сердцем, но лучшим решением и для него, и для вас будет отпустить. Его срок в этом мире вышел. Мне жаль. Ему не жаль, это все наносное. Альбус знает, для этого даже не нужно копаться в чужих мыслях. Он кивает и с усилием поднимается на ноги, покачнувшись. Провожает мэтра до двери, принимает из его рук записку с именами и скованно прощается. За пределами дома кипит жизнь, несмотря на тревожные настроения. Люди жаждут перемен, жаждут жить. Ищут новый порядок. А Альбус прижимается лбом к шероховатому дереву и стоит так, сжимая в повлажневших пальцах обрывок пергамента. По щекам текут слезы, но он не замечает их. Вернуться в утопающую в тишине спальню нет сил. Альбус впивается ногтями в ладонь, комкая в кулаке записку. Потом, взъярившись, подносит ее к глазам и читает имена, уже зная, что никто из них ему не поможет. Пергамент вспыхивает, истаивая пеплом. Дамблдор заставляет себя преодолеть двенадцать ступеней и распахнуть дверь. На пороге он замирает, невидящим взглядом обводя комнату. Все точно так, как было, ничего не поменялось: на комоде тихонько тикают деревянные магловские часы, солнце бьется сквозь оконную занавеску. Полог кровати откинут. Бледное лицо Геллерта навеки недвижимо, потеряв все краски. Альбус распахивает скрипнувшую раму, впуская в спальню поток прохладного морского воздуха. Пахнет солью и цветущим миндалем — его всегда будет мутить от этого запаха. Он подходит к постели и садится у изголовья, склоняясь к Геллерту и касаясь его бескровной щеки кончиками пальцев. Забавно, а ведь когда-то сам Альбус казался на его фоне белесой тряпичной марионеткой, когда как Гриндевальд озолочался загаром, стоило ему полчаса провести под палящим южным солнцем. Если бы только они не полезли в тот тайник. Если бы только подготовились лучше. Альбус украдкой утирает набежавшие слезы, словно Геллерт и впрямь может укорить его за это. Склоняется и касается холодного лба губами. — Я люблю тебя, душа моя. Так сильно люблю, — шепчет он, расправляя светлые локоны по мягкому муслину подушки. — Я готов пожертвовать ради тебя жизнь, понимаешь? Все что угодно, все, что у меня ни попросят… В этот раз у нас не вышло, любовь моя, но я клянусь, что исправлю. Я все исправлю, все будет как раньше. Только верь мне, только дождись. Альбус подсовывает ладонь под затылок, нащупывая звенья цепочки их кровной клятвы. Точно вор, осторожно расстегивает замок, пряча спящий кулон в ладони. Кровь в его стеклянном сердце почернела и запеклась, растекшись по стенкам. Дамблдор опускает ресницы, до боли сжимая фиал в ладони. Его острые грани впиваются в плоть, наполняясь кровью, но даже это не способно вернуть Геллерту возможность улыбаться. — Я все исправлю, — шепчет Дамблдор, гибко поднимаясь на ноги. — Надо попробовать снова. Взмахом палочки он расчищает пространство перед кроватью: отодвигает мебель, переносит ковер к стене. Приманивает из вещей шкатулку, сует туда бездушный кулон, и принимается чертить на полу первые руны сложного рисунка, не замечая, как дрожаще вскидываются ресницы Гриндевальда, когда луч солнца касается его щеки.