Проснуться все же пришлось.
Медленно. Очень медленно картина счастливой жизни тускнела, размывалась. В идиллию вмешивался голос, которого в ней быть не должно, иногда заменяя голос Чонина, превращая дикость в мягкость. Тот голос с ним говорил, что-то рассказывал. Чан отказывался его слушать. Он уходил утром на работу, а возвращался всегда с цветами для мужа. Целовал Чонина крепко, сжимал в объятьях и обещал никогда не отпускать. Тискал сына за щеки, катал его на спине, учил ходить, говорить. Жить.
Потом, спустя несколько дней, а может, часов или лет, заинтересовался грустной историей омеги, убившего своего мужа, который почему-то очень ждал его, Чана, назад к себе. Для альфы это было еще одной гранью сна. Нереальностью. Все смешалось в какую-то какофонию шумов: голоса родителей и друзей, назойливое пищание, шелест листьев, шуршание ткани, шаги.
Отпускать Чонина и их малыша было тяжело, но однажды блеклая картина совсем исчезла, семья Чана стерлась. Осталась лишь пустота и голос, к которому прибавились теплые прикосновения к лицу. Кто-то обтирал его влажной тканью и одевал в чистую одежду. Кто-то перебирал его пальцы, поглаживал линию жизни на ладони и рассказывал о погоде за окном. Кто-то гладил его по волосам, прижимался теплой щекой к его груди и слушал медленное сердцебиение. Кто-то говорил, что для Чана в его доме есть место, как и в маленьком, ссохшемся от боли сердце. Что смысла в жизни нет и хочется умереть, но если Чан будет рядом, то, может быть, станет легче.
— Ему вкололи слишком большую дозу транквилизаторов. Там такая паника была, что разбираться никто не стал, — новый голос, скрипучий, как ветви старого дуба, вклинился в сознание альфы, дрейфующее где-то в бесконечности, схватил за грудки, дернул грубо. — Но он уже должен был прийти в себя. С организмом все в порядке. Все проблемы в его голове.
— Проверьте еще раз. Уже третья неделя пошла, — мягкий голос из снов дрожал.
— Иногда душевные раны хуже физических. Люди действительно умирают от тоски…
— Что вы за доктор такой?! Я найду ему другую клинику, где врачи будут врачами, а не шарлатанами, списывающими свое бессилие на тоску!
— Послушайте, господин Хван, я понимаю ваше состояние в сложившейся ситуации, но вам любой скажет, что физически господин Бан абсолютно здоров, — устало скрипел второй голос. — Вы же сами заставили нас сделать все анализы дважды. Сами видели результаты…
Чан попытался снова провалиться в небытие, пока воспоминания были лишь слабым приливом и не превратились в цунами, но собственное сердцебиение выдало его противным пищанием датчиков, и пришлось открыть глаза, когда сухие пальцы внаглую раскрыли веки его правого глаза.
Вокруг туго соображающего альфы тут же засуетился старый доктор и медсестра. Они что-то говорили, что-то проверяли на мониторе, что-то спрашивали. Но Чан смотрел лишь на противоположную стену, прижавшись к которой стоял Хван Хенджин. Он прижимал руки ко рту, смотрел на альфу, а по его щекам бесконтрольно текли слезы.
«Почему ты плачешь?» — пытается спросить Чан, но язык не слушается. — «Ты ведь всегда меня ненавидел. Всегда не мог выносить моего присутствия рядом. Почему, черт возьми, ты сейчас плачешь?»
Чана внезапно одолевает такая злость, что, будь у него силы, разнес бы стену рядом с лицом этого омеги. Так вот кто обладатель мягкого голоса из сна. Вот кто дарил ему нежные прикосновения и говорил о совместном будущем. Большего абсурда Чан представить не мог. Это было похоже на чей-то злой розыгрыш, психоделический сон наркомана. Из последних сил он протянул руку, схватил с тумбочки что-то, что оказалось пустым стаканом, и попытался кинуть в омегу, только сил не хватило, и стакан упал на одеяло у его собственных ног.
— Проваливай отсюда, — зашипел змеёй на Хенджина, вложив в слова всю свою ярость, что горела внутри. Изо рта вырвался лишь прерывистый шепот, но его хватило, чтобы донести посыл.
— Чанни… — слабо проговорил омега, сжимаясь в маленький комок от взгляда, полного ненависти.
— Убирайся! — он попытался встать, а потом снова — укол и спасительная темнота.
— Агрессивность в подобных ситуациях не редкость, — заявил старый доктор, когда Чана вырубило от дозы успокоительных.
— Ему не станет хуже? — дрожащим голосом спросил Джинни.
— Физически? Точно нет.
На следующий день Хенджин снова приходит. Как и каждый день до этого. Но теперь его встречает напряженный взгляд Чана, сидящего на больничной койке. Он не пытается наброситься, не кричит, но на лице такая неприкрытая неприязнь, что омегу ломает от боли. Но он улыбается, медленно подходит ближе и начинает выкладывать фрукты из пакета на тумбу.
— Я их помыл, так что можешь сразу есть. Хурма очень вкусная…
— Что с Чонином? — хрипло спрашивает альфа, игнорируя слова Джинни, улыбка которого застывает маской на лице.
— Обязательно съешь, пока свежие, — говорит он и отворачивается, собираясь уходить.
— Что с Чонином?! — рука альфы держит омегу за локоть крепко, до боли, оставляя синяки. Челюсти сжаты, а слова больше похожи на рык. Плечи Хенджина подрагивают, но он не поворачивается.
— То, что смогли собрать, кремировали, — прерывисто отвечает. — Прах отдали родителям. Ваши вещи тоже у них.
Джинни вырывается из ослабевшей хватки, вылетает из палаты и сползает по закрытой двери. Он не хотел этого. Пусть бы Чонин жил, пусть бы у них с Чаном все было хорошо и альфа продолжал ему вежливо улыбаться на колкости. Все лучше, чем слушать душераздирающий вой Чана, умирающего от боли и потери, из-за стены. Его слышно, наверное, даже за пределами больницы. И Хенджину тоже больно. Он думал, освободившись от Чанбина, что свою порцию ада на эту жизнь уже получил. Но нет.
Джинни думает, как всё-таки было бы хорошо, если бы Чан потерял память, забыл о существовании Чонина и перестал страдать. Пусть это и несправедливо по отношению к покойному, но его уже не вернуть, а Чана еще можно спасти.
Врачи решают оставить альфу под наблюдением еще на некоторое время из-за его нестабильного состояния. К нему приходит психолог, но каждый раз уходит ни с чем. Хенджин тоже навещает его каждый день. Обычно он молча раскладывает новую порцию фруктов на тарелке, выбрасывает испорченные, так и не съеденные, меняет цветы в вазе на свежие. Просто суетится вокруг, создавая видимость бурной деятельности. Находиться с Чаном невыносимо. Под его тяжелым внимательным взглядом хочется исчезнуть. Но без него еще хуже. Хенджин хотел умереть несколько дней назад, повеситься на роскошной люстре. Но жизнь, пусть и так жестоко, будто новый смысл ему подарила. Он не начинает разговор первым, даже не смотрит в сторону альфы без нужды. Омега чувствует себя глупым, ненужным, лишним. В этой палате Чонина нет, но он есть в самом Бан Чане. И их всегда трое, даже когда они вдвоем.
— Ты убил своего мужа? — вопрос повисает в палате внезапно на шестой день после того, как альфа пришел в себя. Хенджин вздрагивает, смотрит удивленно. Он и не подозревал, что альфа, будучи без сознания, прекрасно его слышал. В голосе Чана нет осуждения, любопытства или опасения. В нем ничего нет, кроме усталости. Возможно, ему тоже тяжело молчать. Джинни кивнул робко, бросив еще один взгляд на альфу, держащего в руках апельсин. — Расскажи… За что? Как? Просто говори.
Палата пропиталась запахом полыни и мяты, а Чан так скучает по полевым цветам и диким травам, что пытается отвлечься хоть так, слушая чужой рассказ, лишь бы не завыть волком да на стены не лезть.
— Он бил меня, — даже ради этого альфы Хенджин не хочет вдаваться в подробности, не хочет даже в воспоминаниях возвращаться в тот ад из боли и унижений. — Пришел домой в очередной раз пьяный. Я не выдержал, спустил его с лестницы. Даже мечтать не мог, что он сломает шею. Думал, пока он будет валяться в отключке, успею сбежать, — горький смешок вырывается изо рта омеги. — Но вышло все куда лучше…
— Значит, Чонин был прав, — тихо бормочет себе под нос альфа, будто разговаривая сам с собой.
— Что? О чем ты?
— Он переживал за тебя, — отвечает Чан после небольшой паузы. — Чонин узнал, что тебя выдали замуж недавно, когда звонил родителям, чтобы рассказать о… рассказать о ребенке, — горло невыносимо горит. Он старался не думать о малыше. Потери Чонина было более чем достаточно, но вот он произнес это вслух. Признал, что потерял не только омегу, но и ребенка. Это больно настолько, что никаких слов не хватит, чтобы описать хоть малую ее часть. — Чонин говорил, что этот парень — дерьмовый кандидат на роль в мужья.
Хенджину на это откровение ответить было нечего. Он всегда считал, что Чонин его, мягко говоря, не переваривает. Особенно укрепился в этих мыслях после того случая, когда случайно стал свидетелем его близости с Чаном. Он сам младшего брата недолюбливал. Причин было много: тут и особое отношение родителей, и зависть, и чувства к Чану.
Альфа говорит снова, но лучше бы молчал.
— Я ведь любил тебя, — медленно выговаривает Чан, а Джинни смотрит на него тоскливо, ему будто пальцами расковыряли старую рану. Непонятно, зачем говорить это сейчас, но выражение лица у Чана такое, будто он и сам удивлен своей разговорчивости. — Тогда в школе. Я впервые вошел в класс и никого, кроме тебя, не видел. Ты потрясающе пах и был так красив, что рядом с тобой я дар речи терял. Я пытался не обращать внимания на твоё отношение, думал, это все потому, что я новенький. Все пытался набраться смелости позвать тебя на свидание. Но потом понял, что внешней красоты недостаточно, а душевной у тебя не оказалось. Что ты сейчас хочешь? Успокоить совесть? Заменить Чонина? Не выйдет. Нинни — лучшее, что случалось со мной. Он был моим благословением, ты становишься моим проклятьем, — своей непохожестью Хенджин разрывал ему сердце. Чан знал, что несправедливо груб с омегой, но тот словно специально постоянно крутился рядом, принимая на себя порцию за порцией его яд. Альфа не понимал, что вообще происходит. Почему высокомерный Хван, постоянно осыпавший его оскорблениями, сейчас рядом, заботится и ведет себя так, словно любит. Чан же хотел, чтобы его оставили в покое, позволили в одиночестве разваливаться на части от горя и тоски.
Хенджину хотелось кричать. Жизнь чертовски несправедлива. Они будто играют в морской бой с чувствами друг друга, и каждое слово альфы подбивает и топит корабли Джинни.
Ранен. Ранен. Убит.
«Это неправда! Посмотри же, посмотри на меня ещё раз без этой злости и предубеждения! Посмотри, как в первый раз, и увидь, что у меня тоже есть душа, что мне тоже больно! Я не проклятье. Если позволишь, я стану шансом на новую жизнь. Я не хочу становиться заменой, я хочу быть собой и быть нужным, потому что я — это я, а не чья-то идеальная картинка…»
— Я принесу тебе чай, — с трудом выдавил из себя омега, горько улыбаясь. Как было бы хорошо, если бы Чан потерял память и никогда ее не находил. С грузом такого прошлого они оба быстро упадут на дно бездны, в которую летят с момента знакомства, и надежды на другой исход сейчас у них нет. — С травами.
Первый линкор Чана идет ко дну.
Заслужил.
✦✦✦
— Он ведь был моим братом. Пусть мы и не были близки, но мне тоже больно, — говорит Хенджин, очищая сочный мясистый апельсин и слизывает сок, сбегающий по запястью. — Когда ты это поймешь, перестанешь считать меня врагом.
— И ничего, что я напоминаю тебе о нем?
— Я пообещал ему позаботиться о тебе, — криво усмехаясь, врет омега и отдает очищенные дольки Чану. — Если ты думаешь, что он хотел, чтобы ты последовал за ним, значит, ты его совсем не знал.
Бан Чан знает. Поэтому жует молча, хмуро уставившись в одну точку. В обещание он верит слабо, но что-то мешает ему обвинить омегу во лжи.
Два дня назад он впервые поговорил с психологом. Не потому, что захотел. Просто Джинни его перед этим так довел, что при виде мозгоправа у альфы окончательно сорвало резьбу, и он вылил свой грязный поток сознания на доктора, попутно громя палату. Уже перед сном, чувствуя странную легкость на душе, он понял, что Хенджин сделал это специально. Как противостоять этому чокнутому омеге, который прет, как танк, на его стены? Умереть уже не хочется. Впрочем, как и жить.
Чану все еще больно, но боль эта тупая и постоянная, к такой привыкаешь, с такой живешь до конца. Его разум словно запер травмирующие воспоминания. Он любит Чонина, помнит его. Помнит, как они были счастливы. А на последний их день будто блок стоит и не дает заглянуть, погрузиться вновь в пучину отчаяния. Словно Чонин просто уехал куда-то далеко, где нет связи и интернета, куда не ведут дороги и не летают самолеты. Но он есть. И он в порядке. А значит, в порядке и Бан Чан.
Психолог сказал Хенджину после второго разговора, что это плохо. Слишком быстро он пришел в себя. Слишком сильно не хочет принимать сам факт смерти Чонина. Сказал, что его прорвет однажды, и лучше этому случиться раньше, чем позже. Еще лучше омеге в этот момент быть от него как можно дальше, потому что у Чана боль душевная сублимируется в неконтролируемую агрессию. Джинни рядом с ним как на бомбе со сломанным таймером — черт знает, когда рванет. Но ему плевать. Он целый год прожил под кулаками своего покойного муженька, его напугать физической болью очень сложно.
Омега смотрит на корочки апельсина в руке и вспоминает тот день, когда узнал о гибели брата.
Когда рингтон смартфона разорвал тишину пустого пентхауса, Хенджин сидел на полу гостиной и пытался завязать на веревке, обнаруженной в чулане, узел. Под чертовой люстрой стояла стремянка и ждала своего часа. Джинни все тогда решил. Приехал от нотариуса, где написал завещание, в котором оставлял все свое имущество будущему племяннику, убрался в доме, принял ванну с пеной и оделся красиво. Он не видел смысла в своем дальнейшем существовании. Кому он нужен? Кто будет по нему скучать и тосковать?
Никто. Во всем огромном мире не найдется даже одного такого человека.
Веревка была толстой, и нежным рукам омеги все никак не хватало сил затянуть посильнее. А смартфон все звонил и звонил, раздражающе вибрируя по стеклянной поверхности журнального столика.
— Ну что?! — заорал он в трубку, взбесившись, что ничего не получалось.
— Тебе лучше приехать домой, — голос Джину был ровным, но на фоне слышался не то вой, не то плач. — Ты нужен отцу.
— Что случилось? — почему о нем вспоминают, только когда им что-то надо? Хоть кто-нибудь после похорон позвонил ему? Приехал сюда? Спросил, как он себя чувствует? Целый год он жил в аду, и никому до этого не было дела.
Хенджин просто заебался быть хорошим и удобным.
— Нам сообщили, что Чонин погиб при взрыве.
— Что? — раздражение вмиг сменил леденящий душу страх. Злополучная веревка выпала из рук. — А Чан?
— Его тоже привезут. Не знаю, что с ним. Я не спрашивал. Приезжай. Твой отец того и гляди умрет от горя, а я не умею утешать, ты же знаешь.
Никуда Хенджин не поехал. Он отключил телефон и ходил из угла в угол по гостиной, схватившись за голову. В своем воображении он столько сценариев нарисовал, что сам в итоге забился в угол с бутылкой виски, обнял колени и подвывал тихонько. Чонина жаль, под ребрами что-то шевелится неприятно, но это Джинни переживет — с братом они мало общались, словно жили в разных городах, а не через стену. Ему больно, но он сможет с этим жить.
Но Бан Чан — другое дело. Он у Хенджина живет внутри. Он всегда с ним, куда бы омега ни пошел. И это так глупо, так жалко. Чан Чонина любит, он с ним отношения строил, ребенка ждал, жениться собирался, а внутри Хенджина все равно жила какая-то странная надежда, на грани безумия, что альфа бросит все и придет однажды к нему. Иногда казалось, что только благодаря этим фантазиям он пережил свой брак, хоть в какой-то момент и сдался.
На следующий день, замаскировав следы недосыпа и избавившись от алкогольного амбре, в черном костюме, идеально сидящем по фигуре, он приезжает к родителям, где встречает подавленного Сынмина, прилетевшего первым рейсом. Ричи, как ни странно, все еще с ним, даже говорит по-корейски «здравствуйте», «спасибо», «пожалуйста» и «приятного аппетита». Джинни проводит с ними некоторое время, слушает брата, успокаивает, но сам больше молчит. Разведав нужную информацию, он звонит родителям Чана и договаривается о встрече, прекрасно понимая, что его собственные за альфу переживать вряд ли будут.
Перед встречей с четой Бан Джинни, наоборот, смывает весь марафет, не боясь показаться болезненным. Если перед Джину и Ильсоном показывать свою слабость не хотелось, то с родителями Чана он хотел быть собой. Вот таким неприглядным, с опухшими глазами и осунувшимся лицом. Настоящим. Немножко мертвым.
Миссис Бан плачет так заразительно, что Хенджин и сам начинает шмыгать носом и растирать до боли глаза. Но он узнает главное — Чан жив и вроде бы даже здоров — и на душе становится легче.
Родители Чана, прилетевшие в Корею на свадьбу, через день после прибытия узнали, что на самом деле прилетели на похороны. И Хенджин не знал, как их утешить, потому что пребывал в неменьшем шоке от происходящего в последние сутки.
✦✦✦
Хенджин приезжает в колумбарий второй раз за неделю, но только после завершения церемонии прощания. Он медленно шагает за работником, среди бесконечных стеллажей с ячейками, и останавливается, когда молодой омега учтиво показывает ему на одну из стеклянных дверок, кланяется и уходит почти бесшумно.
На полке стоят две урны, ваза с цветами, благовония и три рамки с фотографиями. На одной из них Чонин радуется своему выпускному, улыбается широко, отчего лисьи глаза превратились в тонкие щелочки. У него в руках пышный букет белоснежных роз — подарок Чана. Хенджин тихо хмыкает, вспоминая, как умирал от зависти в тот день. Если бы они тогда только знали какой будет для них дальнейшая жизнь… На второй фотографии, чуть выцветшей, маленький Нинни на руках омеги, в котором без труда угадываются те же глаза, те же ямочки на щеках, те же скулы. На третьем фото папа Чонина совсем молодой радостно крутится, удерживая руками подол ханбока. Снимок чуть смазан, но в нем столько эмоций, что Хенджин непроизвольно улыбается жизнерадостности омеги.
— Его звали Тэён, — грубый голос отца неожиданно раздается за спиной омеги и заставляет крупно вздрогнуть. Лицо альфы осунулось, посерело от горя. Он будто лет на двадцать постарел. Стоит, сгорбившись, в дрожащей руке сжимает платок, которым, наверняка, вытирал покрасневшие глаза. — Его родители погибли, а родня продала в дом кисен… Там я его и встретил. Ещё до брака с твоим папой… — Ильсон тяжело вздыхает, не отводит взгляда от фотографий. — Я хотел забрать его, создать семью с ним, но был слишком труслив и не смог пойти против воли своего отца. Я забрал Тэена из того места, купил квартиру, обеспечивал, но быть только его не смог. Не смог…
— Ты любил его? — спрашивает Хенджин, хотя и так все понятно. Обиды на отца нет. Омега понимает, что чувства невозможно контролировать, как и некоторые обстоятельства. Возможно, собственная трусость Хенджина досталась ему именно от отца. В этой ситуации жаль Джину и Тэена, ставших заложниками обстоятельств и решений одного альфы.
— Безумно… До сих пор люблю. До сих пор жалею, что не пошел против отца и женился на Джину. Жалею, что, пока он умирал от болезни, я был в разъездах, слишком занят своей политической карьерой, чтобы заметить изменения…
— Папа знает?
— Джину знает, что у меня кто-то был, но не о Тэёне. Когда я привел Нинни, мы договорились не обсуждать эту тему.
— Теперь понятно, почему Чонин был твоим любимым сыном, — беззлобно усмехается Джинни. Теперь вообще многое становится понятным. Даже брошенные когда-то слова Джину о том, что Сынмин и Хенджин были зачаты в гон отца, а по-другому бы их просто не было. Видимо, Ильсон спал с супругом, только сдаваясь под натиском гормонов, в остальное время предпочитая держаться на расстоянии. А потом и сам Джину, устав от такого отношения, предпочитал пить подавители. — Ты любил Тэена, а я люблю Чана. Поэтому, пожалуйста, не осуждай меня и поддержи, чтобы я не сделал дальше.
— Если бы я собирался судить тебя, ты был бы в тюрьме, — тихо произносит отец. — Современная криминалистика далеко ушла, может определить, когда человек сам упал, а когда его толкнули.
Хенджину кажется, что мир вокруг пошатнулся. Липкое чувство страха поползло по груди.
Вот черт. Он был в миллиметре от пропасти, даже не подозревая об этом.
— Спасибо… За все, — выдавливает он с трудом.
Омега смотрит на отца и впервые видит
человека со своими страхами, надеждами, мыслями и слабостями. Нет, он не воспылал к нему в одночасье родственными чувствами, но на душе все равно стало как-то по-глупому тепло. У них теперь есть целых два общих секрета. Это на два больше, чем Хенджин мог мечтать.
✦✦✦
В больнице возле койки Чана Хенджин и супруги Бан дежурили по очереди. И омега все чаще слышал, как родители обсуждали возможность забрать сына в родную Австралию. Они считали, что Бан Чана здесь больше ничего не держит, кроме ужасных воспоминаний. Джинни возмущенно думал, что это не так, но вслух сказать ничего не смог. Просто стоял в сторонке, незаметно держась за ноющее сердце.
Всегда. Всегда кто-то отбирает у него Чана. Сначала собственные страхи и глупость, потом Чонин, а теперь вот это.
Собрав всю смелость в кулак, Хенджин делает глубокий вдох и спрашивает:
— Ты собираешься вернуться в Австралию?
— Что? — возмущается альфа, посмотрев на него. — С чего ты взял?
— Твои родители сказали, что хотят забрать тебя обратно.
— А мне что, пять лет, чтобы за меня решали?
Хенджин пожимает плечами равнодушно и принимается чистить еще один апельсин, в глубине души улыбаясь и хлопая в ладоши. Это никак не улучшит их отношения или ситуацию в целом, но внутри все равно становится тепло. Просто пусть он будет рядом, в одном городе, куда Джинни сможет добраться без необходимости пересекать океан.
